ОН НАШЕЛ В СЕБЕ СИЛЫ ЖИТЬ И ТВОРИТЬ

Гурген Маари (1903 –1969) - один из тех репрессированных армянских писателей, кто нашел в себе силы написать и оставить потомкам свои мемуары о горьких годах сталинского лихолетья.

АРЕСТОВАННЫЙ В АВГУСТЕ 1936 ГОДА И ПРИГОВОРЕННЫЙ К ДЕСЯТИ ГОДАМ лишения свободы, он был ненадолго освобожден в 1947-м – его вновь забрали в ноябре 1948-го и в феврале 1949 г. постановлением Особого совещания при Министерстве госбезопасности Союза ССР он был сослан на поселение в Красноярск.

После реабилитации в июле 1954 г. Г.Маари и на свободе прожил нелегкую жизнь – на здоровье отразились мучительные испытания тюрем и лагерей. Однако это был и плодотворный творческий период, когда, по словам преданного друга и любящей супруги Антонины Повелайтити- Маари, "были написаны лучшие его вещи". Это прежде всего произведения "Черный человек", "Накануне", "Сады горят", "Цветущая колючая проволока", над которыми писатель работал не только в Ереване, но и в Литве, особенно в Паланге, где "прекрасный воздух и природа придавали ему силы творить". Антонина Михайловна вспоминает: "Гурген любил делиться со мной, особенно когда он писал "За колючей проволокой". Ведь он писал о жизни, которую я так хорошо знала…".

20 мая – 5 августа 1965 года – эта дата стоит под повестью "Цветущая колючая проволока". Однако армянский читатель прочитал ее годы спустя – в 1971-1972 гг., когда она была опубликована в Бейруте на страницах еженедельной газеты "Наири". Отдельной книгой вышла там же в 1986-м, а в 1988-м – в Ереване. Затем вошла в 5-й том собрания сочинений писателя, который увидел свет в 1990 году. К повести примыкают и несколько лагерных рассказов Г. Маари, написанных в те же 60-е годы. Один из них - "Армянская бригада" - предлагаем вниманию читателей.

Гурген МААРИ

АРМЯНСКАЯ БРИГАДА

Разношерстными и многонациональными были рабочие бригады зеков. Они формировались главным образом с учетом состояния здоровья заключенных, то есть по показателям их работоспособности. Так, были организованы бригады сильных, затем средних и слабых зеков. Кроме слабых, были еще нетрудоспособные, так называемые пеллагрики, они, скорее, напоминали двигающихся и неподвижных призраков. Это были доходяги, которые ничем не болели, но от истощения таяли день ото дня и умирали, так и не встав с нар или параши, либо у порога бани, а то и закрывали глаза, как бы вздремнуть, и больше не просыпались.

РАЗНОШЕРСТНЫМИ И МНОГОНАЦИОНАЛЬНЫМИ БЫЛИ РАБОЧИЕ БРИГАДЫ ЗЕКОВ, и это обстоятельство для лагерного начальства было чревато и препятствовало перевыполнению "планов". Дядя Ашот подал идею, что лучше было бы создать национальные бригады, как-то: узбеков, белорусов, украинцев, грузин, евреев... – возможно, тем самым дела пошли бы на лад. Дядю Ашота при этом больше всего интересовали не "планы", а нечто другое: хотелось, чтобы у армян появился свой уголок и они вместе работали бы, и спали, и вставали, плакали бы и смеялись. Идею национальной консолидации дядя Ашот поставил на производственные, то есть своего рода политические рельсы, и как-то в беседе с комендантом сказал:

– Какая тут работа, это самое что ни на есть вавилонское столпотворение, часть зеков по-русски ни бельмеса не знает, система смешанных бригад не дает должного результата. Надо создать национальные бригады и дать им право самим выбирать бригадиров и раздатчиков пищи, а вот тогда, о, вот тогда...

Комендант Жигилявский, который не был лишен деловой жилки, предстал перед начальником и в знак уважения слегка к нему наклонился; в упор глядя ему в глаза, он сообщил о соображениях дяди Ашота и умолк. Если начальник одобрит проект, то преподнесет это как собственное предложение, а если тот сочтет идею неправильной или же, как знать, еще и опасной, то он скажет примерно следующее:

– Я так ему и сказал, гражданин начальник, я знал, что в общем это предложение неверное.

– Чья это идея? – спросит начальник, а Жигилявский тут же ответит:

– Армянина этого... гончара Ашота...

Начальник помолчал и, подумав, сказал:

– Надо поговорить с начальником лагеря, товарищем Бичко...

Через два дня начальник лагеря вызвал к себе коменданта Жигилявского и распорядителя Сидорова. Он сообщил, что согласно его предложению и с одобрения начальника лагерей решено переформировать бригады по национальной принадлежности.

– Приступайте к делу, – добавил начальник лагеря, – бригадиров пусть сами выбирают из своих, и баландеров тоже... может, так они будут работать.

Национальная принадлежность – это ладно, но вот когда комендант и распорядитель сели за скрипучий стол и стали по формулярам составлять списки бригад по национальной принадлежности, то оказались в серьезном затруднении: а как же физические показатели здоровья заключенных? Однако когда списки были готовы, они поняли, что существуют две категории зеков: мертвые и еще живые – и в эти две категории входят все национальности без исключения.

Бригады еще не вернулись с работы, и весть о переформировании бригад дошла до кухни через распорядителя Сидорова. А потом о ней узнали в бане, парикмахерской, то есть все те, кого работяги называли "лагерными паразитами". Известие особенно потрясло шеф-повара Месропа Узуняна. Месроп или, как его называли уголовники, дядя Миша, а политические величали Михаил Арутюнович, попал в лагерь с восточного черноморского побережья, из Адлера, где проживало много армян. На воле он к кулинарии имел такое же отношение, как я к китайской дипломатии, однако благодаря тому, что из дома он получал посылки с лавровым листом, перцем, отборным табаком и прочими соблазнами, двери кухни распахнулись перед ним настежь. Месроп из своих пряностей готовил аппетитные блюда для лагерного начальства – и с такой серьезной поддержкой он вот уже третий год крепко держал в руках отважный половник шеф-повара.

Весть о национализации бригад потрясла его, потому что он до сих пор не различал никого ни по национальному, ни по человеческому признаку – все для него были на одно лицо. Он раздавал еду бригадам с закрытыми глазами, проверяя только номер зека – и больше ничего. И вот вам, пожалуйста, извольте накормить отдельные нации: русских, азербайджанцев, украинцев, грузин, армян... да так, чтоб многочисленные большие и малые народы лагеря остались тобой довольны, не стали на тебя жаловаться и стучать...

НАСТУПИЛ ВЕЧЕР, РАСПАХНУЛИСЬ ВОРОТА ЛАГЕРЯ, и бригады уставших зеков вернулись "домой". В течение всего дня и на обратном, бесконечно долгом пути они мечтали о той минуте, когда доберутся до нар, рухнут на это деревянное жизненное пространство, получат свою пайку и знаменитую баланду и уснут. Уснут так, что если среди ночи через запертые лагерные ворота в барак войдет самолично дух свободы и сквозь звуки литавр, грохот барабанов и пушечные залпы объявит: "Вставайте! Ступайте к себе домой, о люди, вы свободны!.." - то все равно, никто из них не проснется и будет спать сладким сном, силу и преимущество которого может знать только и только полуголодный зек на изнурительных работах.

Вот почему весть о переформировании бригад прозвучала точно гром среди ясного неба и по всему лагерю, и над головами вернувшихся в бараки зеков. Лагерь молниеносно всколыхнулся, как разворошенный муравейник, зеки впопыхах поглотили свой ужин и по команде, собрав свои пожитки, вышли на территорию обширного двора.

На дороге показался комендант Жигилявский.

– А ну-ка, сесть! – крикнул он.

Зеки, все как один, сели, кто-то на свои вещи, некоторые только присели на корточки.

– Встать!.. Сесть! Встать!.. А теперь внимание: русские – с вещами в третий барак, марш! Узбеки, таджики и прочие нечистые души среднеазиатов - во второй барак, марш! Хохлы – в четвертый барак! Грузины, армяне, азербайджанцы – в пятый барак! Евреи...

Прижимая к груди свои грязные пожитки, алюминиевые ложки и деревянные миски, а более "зажиточные" – со своими сколоченными из досок ящиками, зеки разбрелись в разные стороны к указанным баракам.

Лагерный двор опустел. Комендант Жигилявский с легкой душой человека, успешно выполнившего свои обязанности, отправился на кухню подкрепиться. Тем временем распорядитель Сидоров, заходя в бараки, проинструктировал, чтобы национальные бригады сами выбрали своих бригадиров и баландеров, а потом добавил:

– Начальник лагеря может утвердить и отклонить ваш выбор.

По жребию, нижние и верхние двухъярусные нары с фасада пятого барака достались армянам, справа и слева – грузинам и азербайджанцам. В бараке царили гул, толкотня, пыль, с которой смешался горьковатый дым махорки тех, кто уже расположился на нарах. В дверях появился шеф-повар Месроп Узунян, или дядя Миша, он же Михаил Арутюнович. Услужливый Мамо прямо с порога забрал у него аккуратно собранный и завязанный узел, "чумадан" с металлической окантовкой и поспешил к "армянскому очагу". Появление шеф-повара представители трех национальностей встретили радостными возгласами приветствия.

– Добро пожаловать, Месроп!

– Миша даи, хош дялар!1

– Ваша, Миша, генацвале! 2

____________

1 Дядя Миша, добро пожаловать! (азерб.).

2 То же самое (груз.).

_____________

ТРОИЦА ГОНЧАРОВ СГРУППИРОВАЛАСЬ ВМЕСТЕ. Дядя Ашот хлопотливо и бодро вбивал там и сям гвозди, что-то развешивал. Санасар заботливо прикрепил к стене фотографию Ляли, а я... я смотрел на помрачневшее лицо Месропа. Он расположился слева от меня.

– Месроп, вот и ты здесь, так что теперь у нас настоящая Армения, – заговорил дядя Ашот.

– Не знаю, – сказал озлобленно и угрюмо Месроп, – такую Армению я не хочу...

– Что ты говоришь? Это почему? – удивился дядя Ашот.

– Не по себе мне от этого...

– Почему?

– Да так, и слова сказать нельзя?.. – он пристроил вещи, спустился с нар и, не сказав больше ничего, отправился на кухню.

Нас было двадцать четыре армянина, одни – из Еревана и армянских сел, двое – из Тифлиса, профессор Джанполатян был завкафедрой химии Бакинского университета, Смбат Саркисян – партработник, кое-кто – работники в разных канцеляриях, обвиняемые в причастности к партии "Дашнакцутюн"; Левон Жамкочян, рыжеволосый и голубоглазый, по профессии – председатель. Какой председатель? Левон, какой ты был председатель? Казалось бы, председатель месткома, председатель производственной комиссии, председатель управления или контрольной комиссии... Одним словом – председатель.

У грузин и азербайджанцев благополучно прошли выборы бригадиров и раздатчиков баланды, то есть баландеров: грузины избрали Васо Цакулидзе, который в прошлой жизни был инженером-строителем, а азербайджанцы – ответственного работника Бакинского водопровода Мамеда Джафарова. Баландерами назначили: краснощекого и невзрачного Гугушвили и директора одного из первоклассных бакинских ресторанов Ширалиева. По всей видимости, в других бараках тоже состоялись выборы, в то время как в армянской бригаде царил беспросветный кризис.

Армянская бригада из двадцати четырех человек разделилась на три партии, как-то: коммунистов – пятеро, дашнаков – восемь, соблюдавших нейтралитет – одиннадцать человек. Часть дашнаков и нейтральных единодушно избрали кандидатуру профессора Джанполатяна. Однако тот, закурив и выпустив дым сквозь свои армянские усы, мягким голосом отказался:

– Если вы уважаете меня, позвольте работать рядовым... спасибо за оказанное мне доверие...

Коммунист Абел Тарахчян придерживался того мнения, что коммунист не может работать под руководством беспартийного, а тем паче и дашнака. И он потребовал, чтобы бригадир обязательно был выбран из числа партийных, в противном случае дело будет поставлено на ошибочную политическую основу, и он предложил кандидатуру Смбата Саркисяна. Бывший учитель Погос Саятян, обвиняемый в дашнакской принадлежности, сказал:

– Просто диву даешься: видимо, Абел Тарахчян забыл, где он находится. О каком партийном руководстве может идти речь? Здесь мы – заключенные с одинаковыми правами, то есть одинаково лишенные прав. Я предлагаю кандидатуру Фархата.

Фархат – это Саркис Канаян, старый заключенный со знатными усами. Наверное, Фархат было его прозвищем.

– Послушайте, вы, что, царство Ираклия между собой делите? И не стыдно вам? Выберите кого-нибудь и дело с концом.

БЫЛ ВЗВОЛНОВАН И ДЯДЯ АШОТ, хотя никак не выдавал себя. Пожалуй, я один заметил его беспокойство. Мы, работники гончарного цеха, а также дядя Ашот были только сторонними наблюдателями этой острой избирательной борьбы, потому что принадлежали бригаде ремесленников со "двора мастеровых". А посему ни мы, ни дядя Ашот не имели права здесь ни избирать, ни быть избранными, ни вмешиваться во внутренние дела бригады. Возможно, дядя Ашот мог бы повлиять на благополучное решение вопроса, если б не был "лишен права голоса".

– Я вовсе не забыл и помню, где нахожусь, – повысил голос раскрасневшийся и взбудораженный Абел Тарахчян, – но где бы я ни был, все равно не забуду, что я коммунист... Мы находимся в советском лагере, а не фашистском. В советском лагере руководящая роль должна принадлежать коммунистам...

– Сколько вам дали лет, товарищи коммунисты? – с иронией спросил Погос Саятян. – Пятнадцать? А нам, как вы выразились, дашнакам, по десять лет. Так с какой стати я должен работать под руководством врагов народа? Кончайте ломать комедию, бригадиром будет Фархат...

Поднялся шум.

– Хотите устроить февральскую авантюру?

– И здесь тоже насилие?

– Пусть они покажут свои партбилеты!

– Враги народа!

– Фашисты!

Дядя Ашот свернул самокрутку.

Вернулся из кухни Месроп. Он занял свое место, то есть расположился рядом со мной и шепотом спросил:

– Что произошло? Почему расшумелись?

Я объяснил.

– Стыд и срам, – пробормотал Месроп, – бригадир... баландер... И ради этого готовы друг другу глотку перегрызть?..

Помолчав, добавил:

– Я уйду из кухни... Пусть у каждой нации, у каждой бригады будет своя кухня, свой повар... Не смогу я накормить все национальности...

Дядя Ашот не вытерпел:

– Послушайте, парни, – сказал он, – мы, армяне, народ или горе-народ? Мы оторваны от дома, нашей земли, нас занесло в сибирскую глушь, и вместо того чтобы объединиться, как одно сердце, одна душа, мы поедом едим друг друга. Давайте посмотрим на наших соседей и постыдимся. Чем мы хуже них, а?

– Никаких политических уступок! – выкрикнул с места Смбат Саркисян.

– Да кто ты такой, чтоб уступал или не уступал?..

– Товарищи, тронулась контрреволюционная трясина, будьте осторожны, не дышите!..

В барак вошли комендант Жигилявский и распорядитель Сидоров, они записали имена и фамилии бригадиров грузин и азербайджанцев и подошли к армянской бригаде.

– Кого выбрали? – спросил Сидоров.

Молчание.

– Кто ваш бригадир? Что уставились, как бараны? – повысил голос Жигилявский.

– Нет бригадира, – послышался чей-то робкий голос.

– И не будет, – добавил Смбат Саркисян.

– Политические разногласия...

– Какие еще политические разногласия? – заорал Жигилявский. – Неисправимые армяшки! Вы все еще продолжаете заниматься политикой? Да я вас в штрафбатах сгною! Я вас... Расстрелять!

ОН ВЫШЕЛ С СИДОРОВЫМ И ЧЕРЕЗ ПОЛЧАСА ВЕРНУЛСЯ в барак с распоряжением начальника лагеря:

– Армянскую бригаду расформировать! Слушайте, кто к какой прикреплен бригаде. Забирайте свои вещи и с глаз долой! Саркис Канаян, Смбат Саркисян, Артюша Джанполатян – в русскую бригаду...

Через два месяца новый начальник лагеря Устинов познакомился с положением дел в рабочих бригадах. Просматривая списки, он поднял голову и спросил:

– Я не вижу тут армянской бригады.

– Бывший начальник ее расформировал, гражданин начальник, по остальным бригадам.

– Да... – новый начальник, в штатском, в очках и с доброжелательным выражением на лице продолжал вчитываться, – но я не вижу в рабочих бригадах ни одной фамилии на "ян"... вот только Джанполатян...

– Верно, – подтвердил Жигилявский, – одни из них попали в хозяйственные бригады, работают санитарами, заведующим ларьком, дневальным, работниками на кухне, а остальные перешли на "мастеровой двор": сапожниками, столярами, портными.

– Да-а-а, – согласился проницательный начальник, – удивительно дружный народ – армяне.

– Да, – подтвердил комендант, – вы совершенно верно подметили, гражданин начальник: дружный и своих поддерживают...

...Наступила ночь. Национальные бригады легли спать.