"У РЕЖИССЕРА ДОЛЖНА БЫТЬ ПУСТЬ МАЛЕНЬКАЯ, НО СВОЯ ФИЛОСОФИЯ"

Люблю Роберта СТУРУА – самого мудрого из всех театральных философов, самого ироничного без "кусачести" из всех изысканных интеллектуалов, самого обаятельного и земного из всех великих театральных небожителей.

Его спектакль "Мария Каллас. Мастер-класс" - поставленный не во вновь возглавляемом им Национальном театре им. Шота Руставели, а на сцене собственного театра "Фабрика" был показан в Ереване в рамках Дней культуры Грузии и вызвал восторг публики. И дело не только в том, что Лела Алибегашвили в роли оперной дивы была воистину блистательна. На первый взгляд не по-стуруаевски реалистичный спектакль – все равно "Мастер-класс", сделанный десницей великого мастера.

- Роберт Робертович, героиня вашего спектакля Мария Каллас – перфекционистка, тратящаяся до конца. Это такое опосредованное выражение собственного творческого кредо или недовольство тем, что этого в искусстве становится все меньше?

- Я ставил не только этот вопрос в основу спектакля. Скорее, это разговор о том, что талант отнимает у тебя все и ты изначально обречен на одиночество. И надо быть очень сильным, чтобы выдержать все испытания, которые ждут талантливого человека. А то, что она перфекционистка, – это нормально, потому что люди искусства все хотят быть верны избранному назначению до конца. Конечно, некоторые ломаются, и очень быстро им становится наплевать, но люди, наделенные настоящим талантом, этого сделать не могут. Не помню, кто из художников Ренессанса сказал когда-то, что если артист – в широком смысле – в одну прекрасную ночь не говорит себе: "Какую идиотскую профессию я выбрал!" - он не настоящий художник. Это в спектакле тоже присутствует, когда в конце она проклинает профессию, которая отняла у нее все – молодость, любовь, семью. Говорит на очень трагической ноте.

- А как же вариант Эдмунда Кина – богемного таланта, таланта без труда?

- Я долго был под влиянием моего педагога Туманишвили, который ставил спектакли "в голове", как он выражался. У него были кипы рукописей – концепция, решение каждой мизансцены было расписано и даже проиллюстрировано. Когда-то Рене Клер говорил: "Я снимаю фильм дома, а потом его реализую…" В первые годы я начал работать так же. Но… не смог этого сделать и обратился к Туманишвили – у меня не получается, как вы меня учили. Он ответил – очень хорошо, что не получается, я сам давно это дело бросил. Игра при прохождении всех сложностей театра все-таки необходима. Такая бесшабашность, скажем. Может, это слово не совсем точно выражает мысль, но я как бы более спонтанен. Нет, конечно, я имею какую-то цель при постановке, но бывает так, что ставишь-ставишь, и вдруг пьеса начинает диктовать свои пути, которые ты даже не учитывал. Так что я человек неорганизованный. Помните, в замечательных стихах Пастернака - стихи слагаются навзрыд… Есть в этом какая-то правда.

- Расскажите, пожалуйста, о вашем новом театре "Фабрика". Это продолжение театра имени Руставели или вы предполагаете альтернативный поиск, какую-то новую эстетику?

- Думаю, назвать его новым театром не совсем верно. Он начался с инициативы Иванишвили – когда он узнал, что меня изгнали из театра Руставели, предложил какое-то помещение. Там невозможно было строить итальянский театр - с просцениумом, колосниками и прочее. Ну и получился такой камерный театр на 180 человек, сцена посередине, так что достаточно сложно строить мизансцены. Сейчас я собираюсь ставить на этой малой сцене "Юлия Цезаря". Даже не малой, а очень маленькой для такой "густонаселенной" пьесы. Несколько лет назад моя оперная постановка "Отелло" была приглашена на фестиваль, который ежегодно проводится на родине Верди. Там меня повезли во дворец XVIII века какого-то князя, в котором был маленький театрик – мест на сто, с маленькой сценой. Когда я спросил, играют ли на ней, мне ответили, что Дзефирелли поставил здесь "Аиду". Как "Аиду", здесь оркестр не поместится! Оказывается, он сделал версию для небольшого состава, но это был спектакль, а не камерное исполнение. И все говорили, что это была потрясающая постановка, вырванная из контекста оперных вампук. Вот с тех пор у меня возникло желание сделать Шекспира с совсем иным подходом, чем на большой сцене. Так что недели через две приступлю к репетициям. Мы хотим попросить Иванишвили перевезти всю технику, которая была закуплена для "Фабрики", в театр Руставели и построить там аналогичное помещение. Потому что заниматься "Фабрикой", когда уже надо служить в Руставели, делать репертуар – этого я уже просто физически не смогу. Так что, возвращаясь к вопросу – вот такой план. "Фабрика" не была новым театром - она была возможностью продолжения моей работы в Грузии.

- Ваш выбор "Юлия Цезаря" обусловлен тем, что это единственная трагедия Шекспира, которую вы еще не ставили?..

- Нет-нет, есть и другие непоставленные. А интерес у меня чисто профессиональный, и не только в плане освоения Шекспира на малой сцене. Там звучит очень важная и сложная, на мой взгляд, проблема: убить тирана - еще не значит сделать мир счастливее. К сожалению. Убийство ничего не решает. Убрать какого-нибудь подонка вовсе не гарантирует, что страна станет счастливее. Поэтому герои-убийцы, включая сына Цезаря, понимают, что попали в западню. Ведь весь вопрос в том, что делать дальше. Идеалистически настроенные люди каждый раз верят, что вот теперь-то все будет хорошо, но мы живем в жестоком мире со дня изгнания нас из рая.

- Вопросы, которые вы затрагиваете, наверное, звучат сегодня в Грузии особенно злободневно?

- Бесспорно. И я уже чувствую, что спектакль будет неизбежно будет перекликаться с нашим сегодняшним днем, хотя я буду стараться всячески этого избежать. Хочется какого-то более метафизического подхода, обобщений, чтобы не превращать спектакль в газету. Но параллели все равно будут возникать. В конце концов, вся политика всех времен – это одно варево. Как когда варишь суп - периодически мясо опускается на дно, а морковка всплывает на поверхность… Но все в итоге одно блюдо.

- У нас в Драматическом Хандикян недавно поставил "Юлия Цезаря". Это спектакль, скорее, за диктатора и против страшного хаоса, пришедшего на смену сильной власти.

- Подобная мысль возникает сейчас у всех. Наверное, все мы думаем, что какая-то маленькая "авторитарность" должна быть, кто-то должен брать на себя ответственность, кто-то должен удерживать людей. Если их отпустить, они в конце концов звереют. В конце концов и религия была создана для того, чтобы обуздать страсти, которыми наполнен мир. Иначе все разваливается и порой доходит до откровенного людоедства. Когда-то Туманишвили поставил "Цезаря", и это был спектакль о том, что лучше Сталин, чем без Сталина. Я тогда был страшно возмущен. Кстати, видимо, и актеры его не совсем допоняли, хотя это были корифеи, ярчайшие личности, и спектакль не очень удался. Он очень по этому поводу страдал…

- С высоты вашего опыта – каким самым главным, помимо крепкого здоровья, качеством должен обладать режиссер?

- Сейчас все научились хорошо ставить спектакли. Посредственных, но нормальных, профессиональных спектаклей появляется очень много. Кто-то делает какие-то авангардные вещи, потрясая наше сознание и воображение. Но я думаю, что все-таки у режиссера должна быть какая-то своя, пусть маленькая, но философия. И если он не открывает и показывает что-то новое о нашем мире, не говорит о нашем, хотя бы земном, существовании, спектакль смотреть не стоит. Просто сейчас кругом такое разнообразие, мир стал таким "сериальным", что ты ждешь какого-то откровения именно в области идеи.

- Наверное, с тех пор как люди перестали читать книги, философию начали формировать режиссеры…

- Какая-то сермяга в этом есть. Хотя я, с другой стороны, думаю – нам только кажется, что не читают. Читают, правда, те же люди, что читали и тогда. Пускай некоторые делали это не для себя, а чтобы иметь пропуск в определенные социальные слои, где не знать было стыдно. Но вот я сейчас смотрю, что выпускают грузинские издательства – в прежние годы такого количества книг не было. Я не имею в виду нынешнюю возможность любого графомана издать свое произведение. Но сегодня в Грузии издается вся новейшая литература, все то, что раньше приходилось искать через интернет. Когда я вхожу в книжные магазины, меня просто потрясает – сплошные новинки, литература, вышедшая в свет максимум два года назад. И людей в книжных много. Тиражи, правда, маленькие – 5000 экземпляров считаются чуть ли не бестселлером. Тем не менее издательства же думают о своих деньгах, значит, кто-то эти тиражи покупает.

- Вы рассказывали о своей последней постановке в Аргентине. Возвращение в родной театр не будет ограничивать возможность ставит по всему миру?

- Постоянные поездки сформировали во мне цыганское желание дороги. Если я долго на одном месте, мне становится нехорошо. Спектакль, сделанный в Буэнос-Айресе, был выдвинут на их национальную театральную премию по 12 номинациям. Мы получили пять. Это была трилогия Юджина О`Нила "Траур к лицу Электре". Это уже вторая моя режиссерская награда в Аргентине. Предыдущая постановка там взяла семь номинаций. Меня там очень любят - особенно рестораторы и держатели кафешек, кричат в след "Роберто!", зазывают. Мне очень нравится эта страна, даже с удовольствием бы там поселился, когда придет время уйти на пенсию. Есть такой знаменитый аргентинский композитор, а у него знаменитая мелодия, называется "Умереть в Буэнос-Айресе". Они мне подарили диск – 100 версий этой потрясающей песни. Так что я бы с удовольствием там умер. Но похоронят пускай в Грузии.

- Вы вернулись в театр имени Руставели. Многое пришлось собирать заново? Театр есть театр – плюс политические симпатии и антипатии…

- Ну, я не устраиваю собраний, никого не агитирую. Самое главное – делать спектакли. Вот сейчас поставил спектакль "Девы", и, слава богу, он у меня получился. Слава богу – потому что это не пьеса, взяты просто какие-то прозаические тексты, нет фабулы. Там такая игра слов – название одновременно переводится с грузинского как "Девы" и как "Люди, которые поднялись наверх". Поднялись не в физическом смысле, а каким-то образом оказались спасенными. Если сделаю еще один приличный спектакль, а еще лучше два – все уладится и устаканится само собой. Правда, актеры мне теперь говорят – Роберт, хватит с женщинами возиться, переходи на мужчин. Для актеров ведь самое главное – получить роль. И еще им почему-то очень принципиально работать со мной.

- А что, в театре сейчас много приглашенных режиссеров?

- Нынешний сезон был запланирован еще без меня, так что много. Режиссер из Австрии будет ставит пьесу Герхарда "Лицедей", потом будет француз, который будет ставить "Короля Убю". Еще, уже по моему приглашению, приедет грек делать "Электру". Я считаю, что у нас сейчас очень остро стоит проблема мести. Политические и социальные изменения, обиженные, с одной стороны, жаждущие реванша – с другой. Такой взрывоопасный сгусток. А "Электра" - это тот же "Гамлет", известно ведь, что Шекспир позаимствовал сюжет, который во многом совпадает. Так что сам я пока несколько выпал из этих раскладов.

- Несколько лет назад велись переговоры о постановке вами оперы "Саят-Нова", тогда что-то не сложилось. Насколько мне известно, Асмик Степановна опять предложила вам поработать в Ереване…

- Только, я уже сказал, пусть это будет драматический спектакль и никакой оперы – я сейчас не могу терять на нее время, в конце концов, мне осталось всего несколько лет нормальной работы мозга, без рамоли… И потом в опере все так наивно девственно и чисто, а в драмтеатре – такие акулы, динозавры, блистательные изощренные интриганы! Это бодрит. Сейчас мне предстоит делать спектакль с Калягиным – у него там какая-то сумасшедшая идея. Но я обязательно найду время приехать и поработать в Ереване. Давно об этом мечтаю.