ОДИНОКИЙ СПЮРК

При содействии Министерства культуры издательство "Амарас" переиздало документальный роман З. Балаяна "Боль" о трагической судьбе сына армянского священника, на глазах которого турецкие варвары вырезали весь его род именно 24 апреля 1915 г.

К столетию со дня рождения главы Армянской церкви Вазгена Первого я посвятил юбиляру очерк. Приведу из него пространную цитату: "В Степанакерте, у нас дома, висит портрет моего прадеда тер Ованеса и моей прабабушки Шогакат. Дед облачен в черную рясу армянского священника. Может, поэтому всегда с благоговением относился я ко всем священнослужителям. И все же с раннего детства я знал, что у нас, армян, есть самый-самый главный священник – VI Католикос Всех Армян. До чего географически широко и просторно звучит словосочетание "всех армян"! И, конечно, не мог ни гадать, ни ведать, что когда-нибудь я не только увижу и познакомлюсь с Католикосом Всех Армян, но и, если можно так обозначить наши отношения, подружусь с ним. А началось все в доме у незабвенной Сильвы Капутикян 19 января 1979 года. Отмечали ее шестидесятилетие. Во главе стола сидел сам Его святейшество".

В ТОТ ПАМЯТНЫЙ ВЕЧЕР ВЕАПАР (ВЕРХОВНЫЙ ПАТРИАРХ) НЕОЖИДАННО, к моему удивлению, да и к удивлению Сильвы и всех ее гостей, как-то заправски, тоном профессионального литературоведа заговорил о книге "Боль". Это был не тост и не попытка дать оценку моей повести. Это было страстное желание раскрыть тему спюрка через конкретные образы армян, переживших Геноцид. Поводом же стал конкретный образ героя "Боли" Баграта, который в конце концов должен был вернуться на родину, но в реальной жизни не так легко оказалось это осуществить. Веапар считал, что спюрк – это не всегда количество, так сказать, не арифметика, позволяющая создавать общины или колонии с их общественными, почти государственными структурами. Словом, спюрк – это не только большие и малые колонии, но подчас всего один человек, потерявший родину, семью, дом, могилы предков. В таких случаях одинокому беженцу тяжелее всего оставаться самим собой. То есть в данном случае оставаться армянином. Сохранить в себе армянина.

Неожиданно Его святейшество перевел взгляд на меня и, давая понять, что здесь не время и не место раскрывать столь важную тему - надо наше внимание уделить только и только имениннице, - предложил в несколько приказном тоне на днях посетить его в Эчмиадзине.

Гости не совсем понимали, о чем речь, и Сильва поспешила прийти на помощь Католикосу. Она рассказала, что сама передала Веапару мою богато иллюстрированную книгу, что в повести "Боль" главный герой Баграт пережил страшную трагедию именно в тот самый день – 24 апреля 1915 года: на его глазах турки вырезали всю его семью, он, одноногий, оказался волею судьбы на самом краю света.

Никогда не забыть мне тот вечер в доме у Сильвы Капутикян. Тогда я, конечно, не знал, что пройдут очень непростые годы и судьба моя туго сплетется с судьбами двух великих моих соотечественников, современников, так высоко поднявших авторитет и честь нашей родины, нашего народа – великого священнослужителя и великой поэтессы.

ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ Я ВПЕРВЫЕ ВОШЕЛ В КАНЦЕЛЯРИЮ СВЯТОГО ПРЕСТОЛА. Потом я не раз один или с гостями переступал этот дорогой моему сердцу порог. Однако та первая встреча для меня была поистине исторической. На столе Его святейшества лежала моя книга. Уловив мой взгляд, хозяин кабинета, как говорится, начал прямо с места в карьер.

– Вряд ли вы, приступая к работе над своей повестью о судьбе Баграта, задумывались изначально над тем, что невольно раскроете очень важную для нас тему. Я бы сказал, о спюрке в единственном числе. Одно дело – большие группы, которые отправляются в давно уже обустроенные насиженные места с армянскими церквами, школами. Другое, когда независимо от себя оказывается на чужбине одна семья или один человек. Самое трагичное для одинокого спюрка то, что он постепенно и осязаемо осознает и не без боли в душе чувствует, как медленно в нем умирает армянин. Умирает сын Святой Армянской Апостольской Церкви. Умирает язык.

И повторил: – Язык, язык.

– Ведь человек живет памятью, духом, чувствами тоже. Он отличается от животного, кроме всего прочего, тем, что обладает не просто чувством, а чувствительностью, у которой два полюса. Хорошо известно, что радость и скорбь, счастье и горе – противоположные полюсы чувствительности. Ваш Баграт оказался в такой ситуации, когда он твердо и четко осознал, что вряд ли он сможет когда-нибудь вернуться домой. И не только потому, что у него отняли дом, на глазах вырезали всех родных, отняли саму родину. Он оказался на краю земли, где ему ампутировали ногу, которую прострелил турок... Одноногий человек твердо сознавал, что нет никакого средства передвижения, кроме собачьей или оленьей упряжки. И это, когда он оказался почти на расстоянии в пол-экватора от родины. Но жизнь есть жизнь. Пока бьется сердце, нужно жить, оставаясь человеком. Тем более что речь идет о, так сказать, потомственном священнике...

– Ваше Святейшество, Веапар, – довольно громко выпалил я, не задумываясь над тем, что позволяю себе перебить самого Католикоса Всех Армян, – вы поражаете меня. Такое впечатление, что со мной говорит профессиональный литературный критик, литературовед...

Он широко улыбнулся, засияли его большие карие глаза, провел рукой по густой седой бороде и, не скрывая нахлынувшей радости, тихо бросил:

– А вы, собственно, и не ошиблись.

Я молчал, не понимая, что он имел в виду. Веапар опять улыбнулся и повторил:

– ВЫ НЕ ОШИБЛИСЬ, ИБО В МИРУ Я БЫЛ ИМЕННО, КАК ВЫ ГОВОРИТЕ, литературным критиком, литературоведом. В конце концов, я ведь окончил факультет литературы и философии Бухарестского университета, учительствовал в армянских школах. Выпускал литературный журнал "Херк" ("Пахота"), печатал литературоведческие работы во многих изданиях. Мало кто знает, что я написал увесистый труд о легендарном романе Франца Верфеля "Сорок дней Муса-дага". О популярности романа свидетельствовал тот факт, что в середине тридцатых годов его успели перевести на тридцать шесть языков...

Забегая вперед, скажу, что какая-то невероятная, неожиданная для меня эта информация трепетно и глубоко запала мне в душу. И мы при содействии "Литературной газеты" организовали тогда перевод этого уникального литературоведческого труда и опубликовали в популярном толстом журнале "Дружба народов". Помнится, как с тех пор все литераторы и вообще деятели культуры, которые посещали Армению, непременно хотели посетить удивительного армянского патриарха. Будучи собственным корреспондентом "ЛГ", я часто сопровождал гостей в Эчмиадзин и каждый раз видел, как скромный наш Веапар рдел, чувствуя неловкость. Еще одна деталь: многолетний председатель Союза писателей Армении Вардгес Петросян решил на фоне такой вот литературной популярности Веапара принять его в члены Союза писателей СССР. Но Католикос наотрез отказался и заметил, что Вардгес тяжело переносит отказ, в оправдание привел удивительный аргумент: "Достаточно и того, что еще до моего приезда в Армению меня удостоили международной премии Мира имени Жолио-Кюри".

– А ТЕПЕРЬ ВЕРНЕМСЯ К ГЕРОЮ ВАШЕЙ ПОВЕСТИ, К ВАШЕМУ БАГРАТУ, – СКАЗАЛ ВЕАПАР. – Конечно, самое трогательное то, что именем этого армянина на краю света, в далекой холодной тундре жители целого поселка хлеб назвали багратом. Действительно, бередит душу такое необычное словосочетание, как "баграт свежий", "баграт вкусный". Однако это особоя тема. Я же хочу говорить о другом. О самом Баграте как об армянине, как о сыне, внуке, правнуке армянских священников. После чудовищной трагедии он оказался в совершенно ином мире, где, как вы пишете, нет, скажем, змей, нет коров и лошадей, где весна, лето и осень подчас длятся всего три месяца, остальные девять – зима, снег. Где в лексиконе у аборигенов не было слова "хлеб". Где на протяжении долгих десятилетий Баграту часто снился один и тот же сон – как турки привязывают его к стойке, чтобы он не мог не видеть, как убивают его отца, мать, жену, двоих детей, приставили дуло берданки к ноге и нажимали на курок. Это чтобы он не смог выйти из дома и продолжал смотреть на трупы своих родных. Этот момент жизни Баграта, считаю, совокупные суть и смысл 24 апреля. И я согласен с Багратом, который, пережив весь этот ужас, многие десятилетия спустя в беседе со своим соотечественником на краю света произносит (Веапар взял в руки книгу "Боль", куда был вложен лист бумаги, открыл нужную страницу и начал читать): "Народу, который спасся чудом от гибели, нельзя жить только страданиями. Однако всегда наступает такая пора, когда надо уже скинуть с плеч траур, надо осознавать, что возрождение немыслимо без красоты и здоровья, без веселой музыки и бравурной песни..." Веапар перелистал еще несколько страниц и продолжил: "Для Баграта память и боль – это своего рода оружие борьбы. Вот что он говорит: "Никогда не верьте тем, кто советует забыть о трагическом прошлом, не бередить раны, которые вызывают боль. Это неверно. Это, я бы сказал, опасная ошибка. Боль, если хотите, – это память".

Веапар продолжал перелистывать книгу. По всему было видно, что он хорошо знает, где находится нужная ему страница. Нашел и продолжил: "Память, – признался Баграт, – не сохранила имени того заезжего журналиста, который сказал, обращаясь к своим спутникам: "Здесь вкусный хлеб печет какой-то армянин". В другой раз Баграт слышал, как хлеб называли армянским. С тех пор он боялся только одного: вдруг хлеб получится невкусным и люди останутся недовольны. Хлеб должен быть в поселке каждый день и каждый день он должен быть вкусным. Здесь Веапар закрыл книгу и добавил от себя: "Потому что хлеб называют не только багратом, но и армянским. А это уже другая ответственность".

Вглядываясь в большие темно-карие глаза, светлый высокий лоб Веапара, я думал о том, что со мной говорил не только Католикос Всех Армян, Верховный патриарх, предстоятель Святой Армянской Апостольской Церкви, но и выдающийся литературовед, талантливый литературный критик, философ. Это о нем, о нашем Католикосе, говорил мудрец: "Рожден, чтобы искать истину, а не обладать ею". Он нашел истину: "Каждый армянин спюрка – это герой, смерть которого подобна закату солнца".