ФИЛЬМ, ПОНЯТНЫЙ КАЖДОМУ

На первый взгляд фильм Армана Чилингаряна сделан совсем простыми средствами, без видимых кинематографических ухищрений. Единство места, практически два человека, одного из которых - ребенка - мы в основном слышим, но почти не видим. Тем не менее происходящее на экране от начала до самого конца держит в постоянном напряжении. Разумеется, дело тут в ситуации: ведь перед нами эпизод землетрясения в Спитаке в конце 80-х годов минувшего столетия - одной из цепи разнообразных политических, социальных и природных катастроф, обрушивавшихся на армянский народ в течение прошлого столетия.

НО САМО НАЗВАНИЕ ФИЛЬМА - "...А НА СЕДЬМОЙ ДЕНЬ", отсылающее к текстам Священного писания, заставляет внимательного зрителя вспомнить о грозной простоте библейского слога (напомню, что Армения первой в мире приняла христианство на государственном уровне). И старик, герой картины, прекрасно, с замечательным чувством достоинства сыгранный известным актером Ашотом Адамяном, тут, несомненно, родня библейскому Иову. Недаром кульминацией фильма становится его вопрошание, обращенное к Богу.

На самом деле, "...А на седьмой день" - кино, выверенное до мелочей. Это тот вариант, когда каждый использованный прием работает на общий смысл и потому сам по себе незаметен. Например, фильм до титров начинается с насыщенного цветом идиллического пейзажа селения, и логично ожидать контрастного перехода к апокалиптическому черно-белому изображению: традиционная передача образа смерти через отсутствие цвета. Но избранная автором эстетика отвергает резкие акценты. У него мир не теряет цвета, но приобретает пепельный оттенок: цвет - жизнь на грани исчезновения.

По этой же образной логике представлен в фильме ребенок, внук Старика, которого тот пытается на протяжении фильма освободить из-под завалов. Если бы этот персонаж вообще не появлялся в кадре, то превратился бы в метафору потустороннего мира. Но мы видим верхнюю часть лица мальчика - его глаза. И присутствие его в фильме обретает реальность.

Вообще глаза в фильме - поистине "зеркало души", один из главных его лейтмотивов . Поэтому автор щедро наделяет ими всех своих персонажей - в том числе и животных, особенно несчастного коня. Так готовится потрясающий финал фильма, когда почти обезумевший от горя старик с медалью "За взятие Берлина" на парадном пиджаке вдруг слышит наконец человеческую речь, но речь эта - немецкая. Которую он привык воспринимать как язык врага. И инстинктивно подняв руки, он сталкивается со взглядом немца-спасателя. Описать словами этот удивительный взгляд трудно - столько в нем подлинного, а не сыгранного сострадания.

ЭТОТ СЮЖЕТНЫЙ ХОД В ФИНАЛЕ ПОДГОТОВЛЕН И ОДНИМ ИЗ НЕИЗМЕННО немногословных и столь же выразительных диалогов старика и мальчика. Ребенок спрашивает, спасут ли их. Старик отвечает утвердительно. "А кто спасет?" - продолжает мальчик. - "Наши", - отвечает старик. Это выражение - "наши", "свои" - прочно закрепилось в сознании советского человека через исторический опыт войн, сквозь которые он проходил. Оно означает воюющего на твоей стороне с противником - "чужим". Так делился и делится по сей день мир в сознании уже постсоветского человека.

Но есть в армянском языке распространенное выражение, обращенное к другому и выражающее расположение - "цавт танем". Оно переводится как "возьму на себя твою боль". Подлинно "своим" оказывается тот, кто способен на деятельное сострадание. Он послан во спасение. Так специфически, казалось бы, национальное становится общечеловеческим.

Поэтому фильм Армана Чилингаряна безусловно будет понятен человеку в любой точке мира, если сострадание живет в его душе, как живет и действует оно в душе автора этого замечательного фильма.

Евгений МАРГОЛИТ, главный искусствовед Госфильмофонда РФ