ГОАР МАРКОСЯН-КАСПЕР

В майском номере журнала "Звезда" (Россия) опубликована подборка стихов и статья о нашей соотечественнице, талантливой писательнице Гоар МАРКОСЯН-КАСПЕР, ушедшей из жизни в сентябре 2015 года. Автор публикации, предлагаемой вниманию читателя, - ее супруг, известный эстонский писатель Калле КАСПЕР.

Когда мы познакомились, Гоар уже переходила с поэзии на прозу. Свои последние два стихотворения она написала на пике нашего романа; одно сохранилось, второе пропало -  наверное, Гоар его уничтожила, но я хорошо запомнил одну строку из него: "От хутора до хутора -  как от любви до любви…" Было это в сентябре 1990 года, она приехала в отпуск в Эстонию, я повез ее на Вырумаа, и мы бродили там по проселочным дорогам.

БОЛЬШЕ ОНА СТИХОВ НЕ ПИСАЛА. ОНА СЧИТАЛА, ЧТО ПОЭЗИЯ -  дело молодых, и жалела профессиональных поэтов, вынужденных выпускать на старости лет одну книгу за другой, чтобы заработать на жизнь или хотя бы, чтобы их не забыли. Из прозы она начала с фантастики, с жанра, который любила до того, как он превратился в "сказки для взрослых". К "обычной" прозе подошла уже после переезда в Таллин, писала сперва рассказы, собранные затем в книге "Сон и другие мистические истории" (2003). Почти все ее романы первоначально напечатаны в "Звезде" -  "Пенелопа" (1998, N12), "Елена" (2000, N10), "Кариатиды" (2003, N8), "Пенелопа пускается в путь" (2007, N11), Memento mori (2012, N9), так же как и ее последнее произведение - повесть "Париж был так прекрасен" (2015, N 2), которое по масштабу описываемых событий тоже можно назвать романом.

После ее смерти 10 сентября 2015 года в Барселоне, куда мы поехали на клинические испытания одного из новейших противораковых препаратов, я почувствовал, что не смогу какое-то время жить дома, где каждая мелочь напоминает о ней, и снял за деньги, которые мы отложили для лечения, на полгода квартиру в Ферраре, в городе Ариосто и Тассо, недалеко от Венеции, где покоится ее прах. Самолетные правила багажа позволяли мне взять с собой очень немного книг, и, естественно, я отдал предпочтение тем, что полегче. Так на моем комоде оказался и ее единственный сборник стихов, изданный в первой половине 1990 года, в период, когда наш роман "созревал": "Недостроенный замок мой" (Ереван, 1990).

Я и раньше иногда перелистывал эту книжечку, но не зря говорят, что настоящая жизнь автора начинается после его смерти, ибо даже я на многие стихи сейчас посмотрел совсем другими глазами. Я вспомнил, что незадолго до нашего отъезда в Барселону увидел ее однажды перечитывающей свои неопубликованные стихи. Сам я был тогда по голову занят тем, как эту поездку устроить, это был наш последний шанс, и я даже не поинтересовался, почему это она вдруг обратилась к стихам и есть ли у нее на этот счет какие-то планы. Мы всегда смотрели вперед, в будущее, а стихи -  они остались в прошлом. Но теперь, вернувшись после своего добровольного изгнания домой, в Таллин, я отыскал эту папку -  и обнаружил там немало стихов, на мой взгляд, даже более интересных, чем те, что она включила в сборник.

 КРОМЕ ТОГО, В ПАПКЕ НАШЛАСЬ ТЕТРАДЬ С ПОЛНЫМ ПЕРЕЧНЕМ написанных ею стихов и с указанием года создания. Надо сказать, что Гоар, несмотря на возвышенно романтическую душу, отчетливо узнаваемую и в ее стихах, и в ее прозе, была педанткой. Список содержал заглавия 198 стихотворений, но в папке их оказалось всего лишь 128 (49 из "Недостроенного замка" и 79 неопубликованных) плюс одна поэма. Куда делись остальные, не знаю, искал потом их в ее ереванском архиве, но тщетно; скорее всего, она их уничтожила: в списке у стихотворений, которых я не нашел, часто стоял знак "минус".

Думаю, что и тех стихов, которые остались, достаточно, чтобы создать впечатление о Гоар как о поэтессе. Хотя "Недостроенный замок мой" практически недоступен для российского читателя, я все же выбрал для этой публикации ранее не печатавшиеся, сделав исключение только для одного стихотворения ("Наполовину всерьез"), уж слишком "манифестного", чтобы его опускать.

Гоар часто говорила, что предпочитает образность строгому размеру, что любит молодого Маяковского, -  все это видно из текстов, как и то, что грубость того же Маяковского в них никак не сказалась. Видно и то, как в последние годы в ее стихах становится меньше чувства и больше мысли -  прямой путь к прозе. Ироничности, ее главной творческой интонации (одну статью про нее так и назвали: "Муза иронии"), немало уже и в ее поэзии. Вот откуда взялась "Пенелопа", роман, который, без сомнения, тоже является поэтическим произведением. Если в чем-то есть качественная разница между стихами Гоар и "Пенелопой", то только в том, что в стихах русский язык для нее еще только средство выражения; в "Пенелопе" же он превращается в объект исследования и одновременно как бы во второго героя романа (наряду с самой Пенелопой).

Гоар прямо-таки препарирует "великий и могучий", расщепляя старые значения и образуя новые, парадоксальные, играя предлогами и суффиксами, подтрунивая над набившими оскомину идиомами и поговорками. Все это могло бы быть скучно, если бы не было проделано со свойственным ей остроумием. Вот почему "Пенелопа", несмотря на немалое количество переводов (на французский, немецкий, испанский и т. д. -  список не завершен), в принципе произведение непереводимое -  слишком велики потери.

Трудно переводить и ее стихи. Знаю, потому что пробовал. Но это нормально, потому что это -  поэзия.

Калле КАСПЕР

Полет

Со скалы в небо хочется броситься - 

Искупаться в ночной высоте.

Сердце птицей над морем проносится…

Полететь бы!.. да крылья не те.

 

Со скалы в небо хочется броситься -

Искупаться, нырнуть…

утонуть.

 

В незнакомое счастье просится

Альбатрос,

Заточенный

в грудь.

 

В черно-синюю пропасть тянется

Душа в непонятной тоске.

Разбежится, рванется…

останется

 

На краю - 

Не свершившись в броске.

Застыдившись, в мечтаньях заблудится…

И весною не тронется лед.

Но мне кажется все же,

что сбудется

Мой отчаянно-гордый

Полет.

1973

 

О стихах

Я лакомка,

спору нет.

Но вместо любимых конфет

Таскаю в кармане кулечек

С горсточкой вкусных строчек.

 

Вытащу их на ходу,

Смахну словечки-крошки.

Рассортировав на ладошке,

Кисленькую найду.

 

Обсосав ее, как барбариску,

Зажмурюсь…

Слышна тишина,

И вдруг шевельнется струна…

 

Далеко - 

И близко-близко.

1974