НЕОБЪЯТНЫЙ МИР ФАНТАЗИЙ

С чувством особого волнения и настороженности шла я в Национальную картинную галерею Армении на открытие посмертной выставки одного из лучших армянских живописцев - Анатолия ГРИГОРЯНА. Как-то сразу этот художник кометой ворвался в наше искусство. И ушел из жизни так же неожиданно, оставив свой неизгладимый след.

ВРЕМЯ быстротечно. Не стало ли творчество Анатолия только прошлым, безвозвратно отодвинутым иными художественными принципами и находками? Вот о чем я с тревогой думала, спускаясь по крутым мраморным лестницам Национальной галереи, где в трех просторных залах первого этажа едва поместились работы Анатолия. Причем выставка охватила в основном лишь работы последних двух десятилетий, когда здоровье художника заметно пошатнулось.

Но уже самые первые впечатления полностью успокоили. Более того, я отчетливо почувствовала, что к искусству Анатолия ныне приложима еще более высокая мера, чем раньше. Еще не пройдя вдоль экспозиционных стен, не рассмотрев по отдельности каждую работу, испытываешь острое и влекущее воздействие общей зрительной ситуации выставки. Этот серо-блеклый воздух зала звенящие краски Григоряна используют как нейтральную плоскость холста, на которой они то с бурным темпераментом, то с мечтательной прозрачностью набрасывают свои многозвучные цветовые вариации. И эти вариации завоевывают зал, наполнив его энергичной и колдовской выразительностью. Такой десант цвета, способный полностью подчинить своему сиянию и музыке колоссальную выставочную территорию, под силу только талантливому художнику.

 Анатолий очень армянский художник. И очень современный, если понимать под этим словом не подверженность сиюминутным веяниям моды. Нет! Анатолий не был таким. Скорее он был традиционен. Верен традиции - воспевать свой край, свою землю, людей.  И эта любовь к Армении в ярких, звонких, чистых тонах передается зрителям. Словно само солнце заглянуло в залы и расцветило немые стены. Заставило их заговорить, засиять всеми колерами спектра. Но во всем этом буйстве, безудержном пиршестве красок, в кажущемся на первый взгляд случайном потоке стихии цвета есть камертон, тонкий, своеобычный, определяющий лейтмотив всей экспозиции: символ весны, нежности, чистоты, надежды. И этому прозрачному миру мечты и небесных цветов вторят теплые, горячие, багряные, алые - пылающие цвета земной плоти. И тогда мы слышим все голоса этих поющих красок. Ощущение полета, свободного, раскованного, делает нас участниками этой удивительной сказки, по щедрости и многоцветью напоминающей лучшие страницы Шахерезады.

И ХОТЯ красные тона живописца подобны дразнящим, зовущим в бой мантиям тореодоров, цвета никогда не взрываются, не заливают полотна фейерверком. Есть сдержанность чувства, значительность высказанного и далекая музыка. В этом причина того, что первая встреча с картинами живописца остается незабываемой и виденный тобой тысячу раз мир кажется новым.

Взгляните повнимательнее на любую из поздних работ Анатолия, выполненных в жанре пейзажа. В них есть своеобразный парадокс. При первом же взгляде более всего ощущаются острая динамика ритма, неуступчивость композиции, чрезвычайная сложность цвета, то загорающегося яркими вспышками, то затухающегося в синих и серебристо-блеклых тонах. Значительно реже встречается тихое настроение, но и оно не безмятежно, а скорее напоминает передышку между взлетами душевного напряжения. Причем сложность колорита всегда сохраняется.

Фантазия Григоряна черпает материал из обыденности, и этим нельзя не восхититься. Он наблюдает обычную жизнь, вовсе не стремясь к парадоксам, а его юмор не знает ограничений - даже сквозь грусть художника проглядывает луч улыбки. В этом Григорян - человек и художник - в стремлении сохранить бодрость духа, улыбаться во всех жизненных обстоятельствах.

 Ощущать праздничность жизни - особый дар. Он не имеет ничего общего ни с "розовыми очками", ни с залихватским оптимизмом, мешающим человеку видеть реальное движение окружающего мира: живопись Анатолия Григоряна как раз очень часто внутренне конфликтна. Ее острая, драматическая социальность несомненна. И бытие как праздник возникает практически в каждом полотне живописца.

Внимание к жанровым сценкам, национальная характерность лиц и фигур персонажей, метко схваченные детали быта - все это говорит не только о профессиональном мастерстве автора, но и о его мироощущении.

СКОЛЬКО романтики, порыва в его полотнах "Праздник", "Репетиция", "Ложа", "Сцена"! Сколько озорства, прелести в этих "летучих" фигурах, в прекрасных лицах на длинных лебединых шеях. В облике этих сценических героев живо перемежаются прошлое и настоящее. Прежде чем появиться здесь, они прошествовали века. Вот этот круговорот наводит на, быть может, банальную мысль: все в нашем бренном мире сплетено в божественном порыве. Оглянись вокруг - мир так прекрасен!

Анатолий Григорян - художник глубоко национальный, хотя сам никогда этого не подчеркивал. Вообще, как мне кажется, особенность искусства Григоряна не в необычности его образов как таковых, а в необычности связей, сцеплений. Он настолько был свеж, непредсказуем и внезапен в своих метафорических поворотах, насколько традиционен и даже консервативен в выборе материала. Он создал свой стиль со множеством изобразительных решений, которые не спутаешь ни с чьими. Его картины узнаваемы - настолько индивидуально, исключительно по своей выразительности его живописное мастерство.

Вера в непременность человеческого счастья, искреннее стремление художника одарить всех и каждого радостью сверкающего самоцветного мира - вот внутренний смысл и сущность многих картин Анатолия Григоряна, дышащих светом и теплом солнца, пропитанных свежестью горного ветра, ощущением неувядаемой юности и удивлением жизни. Даже в самых драматических произведениях художника  ("Реквием", "Скорбь", "1915 г."), в которых он обращается к трагическим страницам истории нашей страны, он оставляет место надежде, говорит о счастье видеть мир иным. Об этом говорит и его последняя, незавершенная работа. Испытывая предсмертные муки, он изобразил картину, звучание которой по-прежнему празднично, мажорно. За всем этим - улыбка художника, излучающая свет. Свет его искусства, который будет жить дольше, чем он сам.