С ЗАЛОМ НАЕДИНЕ

…Что ни говорите, а сольный концерт в Большом зале филармонии - событие особое (и для самого исполнителя, и для его аудитории). А уж тем более, когда все мы приглашены на своего рода «Концерт-посвящение».

«100-летию учителя посвящается»… Столетию со дня рождения Ваче Вагановича Умр-Шата, того самого педагога и наставника, который не только сумел распознать масштаб дарования своей юной, совсем еще «зеленой» ученицы и укрепить основы ее полудетского пианизма. Думаю, главное в ином - именно он сумел помочь ей обрести свою индивидуальную исполнительскую манеру. Потрясающий «диагност» он с редкой прозорливостью наметил магистральные линии ее последующего творческого пути - пути неустанного поиска. И с этого пути Светлана Навасардян не сворачивает до сих пор.

НЕ СЕКРЕТ, ЧТО МУЗЫКАЛЬНЫЕ КРИТИКИ ВСЕ ЧАЩЕ ОБРАЩАЮТ ВНИМАНИЕ на тревожные проявления «рутинизации» исполнительства: современные пианисты нередко довольствуются привычным и представимым, и «если чего-то в современном пианизме не хватает катастрофически, то – с в е ж е с т и» (Л.Гаккель).

Впрочем, это о ком угодно, но только не о Светлане Навасардян. Ибо перед нами ярко самобытный тип художественной индивидуальности, которая не может быть втиснута ни в один реестр, ни в один из негласно сложившихся каталогов пианистический направлений... Можно сказать, что Светлана как творческое явление на наших глазах вырастает до символа, - символа противостояния всему, что воплощает рутинность и предсказуемость современного пианизма.

 Итак, за роялем Светлана Навасардян. Новая долгожданная встреча с пианисткой, которая пригласила огромный, переполненный зал к доверительной беседе «наедине». Это мало кому удается. И это всегда похоже на чудо.

…В богатейшем клавирном наследии Гайдна эта до-мажорная соната - пожалуй, одна из самых непритязательных. И с точки зрения сложности виртуозно-технических проблем, и в плане сглаженности фактурного рельефа. Именно с этой сонатой двенадцатилетняя Светлана поступила в класс Умр-Шата, и, может быть, поэтому она особенно дорога сердцу пианистки.

Помню, в далекие 80-е Светлана играла ее темпераментно, очень подвижно, с импульсивными, нервными уколами пунктиров и взволнованным, тревожным движением триолей. Теперь же перед нами с самых первых звуков раскрывается иной, «трепетно-звучащий» мир, где властвует тончайшее искусство интонирования. Именно оно позволяет ощутить самые легкие, порой едва заметные колебания наполненной воздухом фактуры. Прозрачность тона, просветленность, чистота. Это Гайдн, пусть чуть шутливый, но мудрый, возвышенный, благословляющий... Возникало ощущение, что на всех нас пал отблеск «золотого века», и с каждым тактом в зале постепенно оживало и крепло теплое чувство единения вокруг вечных ценностей бытия.

Казалось бы, романтик Брамс (совсем другая, отдаленная столетием эпоха!) с его смутно-потаенным беспокойством, неутоленной тоской по идеалу и насыщенностью звуковой ткани, должен был вывести нас из этого «благословенного плена».

Но нет! Опус 76 (8 пьес - Каприччио и Интермеццо) в прочтении Навасардян стал неожиданным и в то же время гибким продолжением заявленного в начале эмоционального тона, может быть, чуть более пронзительного, но неизменного в своей хрупкой чистоте. Другое дело, что он был обогащен глубоким личностным подтекстом, где явственно прослушивались тревожно-горьковатые нотки, - нотки сомнения и раздумий.

КАК НЕ ВСПОМНИТЬ ПОСВЯЩЕННЫЕ АРМЯНСКОЙ ПИАНИСТКЕ СТРОКИ ИЗ ЗАРУБЕЖНОЙ ПРЕССЫ, пусть и отдаленные десятилетиями и сказанные о музыке других авторов. Не могу не подписаться под каждой из них. «Поразительно, что давно знакомые сочинения звучали совершенно по-новому» («Миазаки симбол», Япония); «Если даже не всегда соглашаешься с непривычной интерпретацией, то все же не можешь не поддаться гипнотическому воздействию ее творческой личности» («Frankfurter Allgemeine Zeitung», Германия).

В этот вечер брамсовский цикл покорял слушателей, прежде всего, глубиной и проникновенностью всепоглощающего лиризма. А для меня лично своеобразным «открытием» стало то крепнущее с каждой пьесой ощущение их скрытого духовного родства, что на наших глазах сплетало разнохарактерные номера в пленительный, многозначный (но целостный) звуковой узор.

Ток музыкального времени - вот что во многом определяет «гипнотическую магию» воздействия искусства Навасардян. Пианистка ощущает его во всей прихотливости естественных и в то же время изменчивых колебаний. Именно свобода ритмического дыхания, удивительная мягкость и теплота туше, чистота и ясность спокойного движения фактуры создавали и бережно сохраняли в зале ту атмосферу естественного, непринужденного музицирования, которая не покинула его вплоть до окончания вечера.

Что же касается второго отделения концерта, то в нем безраздельно властвовал Шопен.

Не секрет, что в творческой жизни каждого исполнителя есть свои «репертуарные константы». Как, впрочем, не секрет, что со временем они уступают место другим. Для Навасардян в период ее творческого становления такими постоянными спутниками были прежде всего Бах, Моцарт, Бетховен, Шуман. Именно «Карнавалом» она заканчивала музыкальное училище и поступала в консерваторию, после чего - лауреатство на конкурсе Шумана, блистательные прочтения «Крейслерианы», «Танцев Давидсбюндлеров» и т.д.). Именно из наследия Баха, Моцарта, Бетховена ею были исполнены все без исключения концерты для фортепиано с оркестром, не говоря уже о других сочинениях крупных и мелких форм.

Что же касается музыки Шопена, то тогда ее можно было отнести, скорее, к разряду «белых пятен» в огромном концертном репертуаре пианистки. Что ж, она шла к нему долгие годы и представила на суд слушателей лишь после того, как почувствовала себя вправе сделать это, вправе сказать: «мой Шопен». Ибо, по ее признанию, всегда была убеждена, что «шопеновскую музыку можно озвучить только своим, естественным голосом. И свою трепетную глубину она обнаружит только тогда, когда будет напоена набранной от жизни мудростью…»

Случилось это уже в девяностые. И с того времени великий польский композитор стал неизменной составляющей ее концертных программ.

НАШ КОНЦЕРТ НЕ СТАЛ ИСКЛЮЧЕНИЕМ.

Три мазурки и шесть вальсов…

С детства знакомые и любимые каждым из нас они трепетно раскрывали нам свои новые красоты, заставляя услышать себя незамутненным стереотипами слухом.

Мазурки (f-moll, cis-moll, a moll) - три странички откровений, исповеди, трепетного монолога. В прочтении пианистки они словно приоткрывали нам свою драматическую суть и где порой бывали различимы нотки глубоко скрытого, потаенного трагизма.

Словно язычки пламени нервно вспыхивали на слабых долях акцентированные аккорды сопровождения. В сочетании с изысканной и в то же время кажущейся такой естественной фразировкой, рождалось ощущение особой трепетности, поразительной, трогательной ранимости доверительно открывшейся нам человеческой души... А островки жанровой характерности как бы растворялись в источающем внутренний жар брожении душевных порывов.

В вальсах же безраздельно царила завораживающая своей мерностью магия танцевальной стихии. И только во взлетающих пассажах скрытая внутренняя сила словно вырывалась на свободу, сглаживая, разрушая, сметая сковывавшие ее прежде метрические рамки. При этом, что особенно примечательно, «взлеты» эти, как правило, не приводили к кульминации динамической, а, напротив, как бы истаивали, уходя в небытие…

Но что особенно впечатлило в этот вечер (и это еще одна составляющая «магии» прочтений Светланы Навасардян), так это особая звуковая атмосфера.

 В огромном концертном зале властвовал - и властвовал неодолимо (воспользуюсь эпиграфом Шумана к его Фантазии) - тот самый «тихий звук, звучащий сквозь все звуки», который стал своеобразным камертоном этого незабываемого концерта.

 Атмосферу «гипнотического самопогружения» не смогли нарушить ни шквалы аплодисментов, ни груды вручаемых красочных букетов, ни многочисленные «бисы» пианистки. Даже знаменитый «Турецкий марш» Моцарта (рондо a la turka) в своих импульсивных, но чуть смягченных Forte отсвечивал какой-то новой, «по-папагеновски» ироничной шутливостью. А уж бессмертная Мелодия Глюка из его «Орфея и Эвридики» напрямую возвращала нас к «посвящению» этого концерта-события, заставляя напряженно внимать каждому изгибу как бы уходящих в бесконечность мелодических фраз…

Редкостное чувство духовного просветления... Думаю, расходившиеся после концерта притихшие слушатели сумеют надолго сохранить это неповторимое состояние души. И унесут с собой отблеск красоты открывшегося им звукового мира - мира Светланы Навасардян.

Ирина ЗОЛОТОВА