ПО НАУКЕ

"Доказать азербайджанцам, что мидяне – их предки, я не смог, потому что это все-таки не так", - свидетельствует известный ученый Иван ДЬЯКОНОВ

В Азербайджане продолжаются мучительные, но пока бесплодные поиски собственных корней. Чуть ли не ежедневно кому-либо из ученых, которым поручено почетное дело сочинения "древней истории Азербайджана", выдается очередная версия и предлагаются очередные предки. Шумеры, огузы, албанцы, хазары, тюрки – к кому только ни "примерили" доблестные историки этой страны мантию прародителей азербайджанцев, пытаясь оправдать перед партией и вождем собственные научные изыскания, на которые, надо полагать, выделяются приличные деньги и возлагаются отчаянные надежды обрести наконец после многолетних тяжелейших изысканий более или менее приличную историю посредством объявления своими предками одного из ранее живших на территории региона народов.

ПОИСКИ СОБСТВЕННОЙ ИСТОРИИ НАЧАЛИСЬ ЗДЕСЬ ДАВНО – В 20-х ГОДАХ ПРОШЛОГО ВЕКА, когда Советскому Азербайджану было предписано обзавестись своей историей, дабы не отставать от соседей. Именно об этом свидетельствует в своей вышедшей в 1997 году "Книге воспоминаний" известный советский ученый-востоковед Иван Михайлович ДЬЯКОНОВ.

Публикуемый ниже отрывок из его мемуаров, описывающий события середины 40-х годов, ранее выставлялся на ряде интернет-сайтов. Это красноречивое и беспристрастное свидетельство ученого, честно признающегося как в том, почему именно он взялся выполнить заказ Академии наук Азербайджана, так и в том, почему это ему не удалось. В небольшом отрывке Дьяконов с убедительной иронией описывает интеллектуальный уровень и "брошенных на науку партработников", и руководителей Азербайджана, изощрявшихся в тщетных потугах выдумать себе историю за счет других наций, а также присвоить великих деятелей опять-таки иного происхождения – в частности Низами.

И хотя описываются в воспоминаниях Дьяконова события почти 70-летней давности, происходящее сегодня в науке и обществе Азербайджана свидетельствует, что ситуация в этой стране практически не изменилась. И это, пожалуй, печальнее всего...

"В УНИВЕРСИТЕТЕ НАШУ КАФЕДРУ, КАК Я УЖЕ ГОВОРИЛ, ЗАКРЫЛИ "ЗА СИОНИЗМ". По специальности "история Древнего Востока" оставили одну ставку, и я уступил ее Липину, не зная еще тогда достоверно, что он стукач и на его совести жизнь милого и доброго Ники Ерсховича. Но на одну эрмитажную зарплату не прожить с семьей, даже с тем, что зарабатывала Нина, и я по совету ученика моего брата Миши Лени Бретаницкого подрядился написать для Азербайджана "Историю Мидии". Все тогда искали предков познатнее и подревнее, и азербайджанцы надеялись, что мидяне – их древние предки.

Коллектив Института истории Азербайджана представлял собой хороший паноптикум. С социальным происхождением и партийностью у всех было все в порядке (или так считалось); кое-кто мог объясниться по-персидски, но в основном они были заняты взаимным поеданием. Характерная черта: однажды, когда в мою честь был устроен банкет на квартире директора института (кажется, переброшенного с партийной работы на железной дороге), я был поражен тем, что в этом обществе, состоявшем из одних членов партии коммунистов, не было ни одной женщины. Даже хозяйка дома вышла к нам только около четвертого часа утра и выпила за наше здоровье рюмочку, стоя в дверях комнаты.

К науке большинство сотрудников института имело довольно косвенное отношение. Среди прочих гостей выделялись мой друг Леня Бретаницкий (который, впрочем, работал в другом институте), один некий благодушный и мудрый старец, который, по слухам, был красным шпионом, когда власть в Азербайджане была у мусаватистов, один Герой Советского Союза, арабист, прославившийся впоследствии строго научным изданием одного исторического средневекового, не то арабо-, не то ираноязычного исторического источника, из которого, однако, были тщательно устранены все упоминания об армянах; кроме того, были один или два весьма второстепенных археолога; остальные все были партработники, брошенные на науку. Изысканные восточные тосты продолжались до утра.

НЕЗАДОЛГО ПЕРЕД ТЕМ НАЧАЛАСЬ СЕРИЯ ЮБИЛЕЕВ ВЕЛИКИХ ПОЭТОВ НАРОДОВ СССР. Перед войной отгремел юбилей армянского эпоса Давида Сасунского (дата которого вообще-то неизвестна) – хвостик этого я захватил в 1939г. во время экспедиции на раскопки Кармир-блура. А сейчас в Азербайджане готовился юбилей великого поэта Низами. С Низами была некоторая небольшая неловкость: во-первых, он был не азербайджанский, а персидский (иранский) поэт, хотя жил в ныне азербайджанском городе Гянджа, которая, как и большинство здешних городов, имела в средние века иранское население. Кроме того, по ритуалу полагалось выставить на видном месте портрет поэта, и в одном из центральных районов Баку было выделено целое здание под музей картин, иллюстрирующих поэмы Низами.

Особая трудность заключалась в том, что Коран строжайше запрещает всякие изображения живых существ, и ни портрета, ни иллюстраций картин во времена Низами в природе не существовало. Портрет Низами и картины, иллюстрирующие его поэмы (численностью на целую большущую галерею), должны были изготовить к юбилею за три месяца.

Портрет был доставлен на дом первому секретарю ЦК КП Азербайджана Багирову, лояльному Сталину. Тот вызвал к себе ведущего мидиевиста из Института истории, отдернул полотно с портрета и спросил:

– Похож?

– На кого?.. – робко промямлил эксперт. Багиров покраснел от гнева.

– На Низами!

– Видите ли, – сказал эксперт, – в средние века на Востоке портретов не создавали...

Короче говоря, портрет занял ведущее место в галерее. Большего собрания безобразной мазни, чем было собрано на музейном этаже к юбилею, едва ли можно себе вообразить.

Доказать азербайджанцам, что мидяне – их предки, я не смог, потому что это все-таки не так. Но "Историю Мидии" написал – большой, толстый, подробно аргументированный том. Между тем в стране вышел закон, запрещающий совместительство, и мне пришлось (без сожаления) бросить и Азербайджанскую академию наук, и, увы, Эрмитаж с его мизерным заработком".