В ПРОГРАММЕ - МАЛЕР

Музыкальных событий в феврале было немного, но ведь на то они и события. Как обычно, порадовал Национальный филармонический оркестр под управлением Эдуарда Топчяна. В Большом зале филармонии им. А. Хачатуряна в исполнении главного оркестра республики вдохновенно прозвучала Вторая симфония Малера. Более впечатляющего исполнения этого монументального произведения в хачатуряновском зале не припоминается.

В исполнении симфонии помимо филармонического оркестра приняли участие Академический хор (художественный руководитель и главный дирижер Ованес Чекиджян), солисты, лауреаты международных конкурсов, меццо-сопрано Олеся Петрова и сопрано Рузан Манташян.

Э. ТОПЧЯН ВОСТОРЖЕННО ОТНОСИТСЯ К ИСКУССТВУ МАЛЕРА, тщательно изучает его творчество, неоднократно включая его симфонии в свои программы. Особенно запомнились Четвертая, Пятая, Девятая, Первая (совсем недавно) и "Песнь о Земле”. Мир Малера отличен от всего, что было до него. Он включает и трагедию, и эпос, гротеск и лирику, нежность и дерзость, и даже юмор. Он содержит и конкретность, и обобщение, поэзию и философию, иронию, сочувствие и насмешку. И все это передается средствами особой звукописи, несущей нам ни с чем не схожую атмосферу.

Топчяну удается добиваться удивительной ясности звучания. Чувствуется: он знает, как объяснить собственный замысел, дирижерские претензии, которые уже не позволят музыкантам оркестра формально воспроизвести тот или иной звук в сочинении. Взаимопонимание полное. Во Второй симфонии Малера оркестр действительно звучит как единый инструмент необыкновенных возможностей. И слушатели с первых тактов охвачены подлинным вдохновением всех музыкантов оркестра. Они были преисполнены изящества, мудрости, очаровывающей выразительности.

Как известно, замысел Второй симфонии относится к 1887 году, когда еще не была завершена Первая. Вторая симфония логически вытекает из предшествующей. Над этим сочинением композитор работал около семи лет. В одном из своих писем Малер рассказывает об общей идее столь долгого вынашивания произведения.

"В первой части я хороню героя моей ре-мажорной симфонии… В то же время эта часть - великий вопрос: почему ты жил? Почему страдал?... В чьей жизни хоть однажды раздался этот призыв, - тот должен дать какой-нибудь ответ, и этот ответ я даю в последней части. Вторая часть – воспоминание. Солнечный луч, чистый и безмятежный из жизни моего героя.

С Вами это, наверное, случалось. Вы похоронили дорогого вам человека, а потом, может быть, на обратном пути, возникает картина прошедшей минуты счастья: ничем не омраченное воспоминание проникает Вам в душу как солнечный луч, Вы почти забываете, что произошло недавно. Это 2-я часть. Если Вы потом пробуждаетесь от этого грустного сна и должны вернуться в суетную жизнь, то с Вами легко может случиться, что эта вечно подвижная, всегда беспокойная, всегда непонятная суета станет страшна для Вас, словно кружение фигур в ярко освещенном большом зале, куда Вы заглядывали из ночной тьмы с такого расстояния, что музыка больше не слышна. Тогда жизнь становится для Вас бессмыслицей, страшным сном, от которого Вы, может быть, внезапно проснетесь с криком отвращения. Что следует затем, Вам ясно"

В свое время Малер определил свое творческое кредо в знаменитом афоризме: "Симфония означает для меня всеми техническими средствами строить новый мир”.

Этот мир малеровского симфонизма вдумчиво, глубоко осваивает Эдуард Топчян. В интерпретации дирижера Второй симфонии гармонически соединены замечательное мастерство, вдохновенное озарение и темперамент, но отнюдь не импульсивно спонтанный. В дирижере привлекает волевая энергия, целенаправленность художественного замысла. Нельзя не сказать о выверенности чисто малеровских контрастов, рождающихся в постоянном взаимодействии и неустанном обновлении мелодико-ритмических движений, в динамических сдвигах, тембровых сопоставлениях, жанрово-образных трансформациях. Для Топчяна вся калейдоскопическая рассредоточенность разнообразных состояний души подчинена выявлению антитезы жизни и смерти в ее различных философских преломлениях.

ТРАКТОВКА СИМФОНИИ ОБЖИГАЛА СТРАСТНОСТЬЮ ВЫСКАЗЫВАНИЯ, естественностью мгновенных переключений. И дело здесь не в одном лишь внутреннем темпераменте, с каким дирижер вел оркестр, не в одном отношении множества оркестрантов к музыке, какое бывает разве что на самых волнующих премьерах. Дело еще в том, что прочтение партитуры оказалось удивительно созвучным сокровенным идеям, владеющим нашими душами сегодня.

Вряд ли есть необходимость сказать обо всех удачах исполнения (их помнят слушатели огромного зала), но нельзя не отметить безупречно выстроенную дирижером линию огромного эмоционального крещендо кульминации третьей части, не вспомнить с каким внутренним спокойствием, с какой редкой слиянностью тембров в первой части звучало грандиозное симфоническое полотно, как в грозном рокоте басов струнных собирается мощная и скорбная маршевая тема. Звучащая сначала у скрипок и альтов, она затем подхватывается всем оркестром. Взволнованно звучит в этой части хорал, напоминающий напев заупокойного песнопения Dies irae. Эта тема вновь появляется в центральном разделе финала, в котором происходит страшное борение, поиски ответа. И он найден. В последний раз в просветленном звучании появляется глас вопиющего в пустыне, а вслед за ним у солистов, хора звучит гимн на стихи оды немецкого поэта XVII века Фридриха Клопштока: "Ты воскреснешь, да воскреснешь ты после сна недолгого". Эти строки и легли в основу финала.

Мудрая человечность этой музыки, ее живое, теплое дыхание, замечательно переданное филармоническим оркестром, хором и солистами, взволновало публику, которая благодарила долгими, признательными аплодисментами…