"КОГДА АРМЯН УБИВАЛИ, МИР МОЛЧАЛ..."

Большой друг армян, известный эстонский писатель Калле КАСПЕР прислал весточку из Таллинна, обозначив свое отношение к реакции в мире на происходящее ныне на Украине. К двойным и тройным стандартам мы все уже привыкли. Однако главные новости от Каспера не были связаны с украинским кризисом.

ВО-ПЕРВЫХ, ВЫШЕЛ ИТАЛЬЯНСКИЙ ПЕРЕВОД РОМАНА "Пенелопа" Гоар МАРКОСЯН-КАСПЕР. Перевел Мирко Галленци, переложивший до этого на итальянский русскую классику - "Бесов", "Отцов и детей", "Что делать?". Таким образом, после французского, испанского, немецкого, голландского и армянского это шестой язык, на котором можно прочитать "Пенелопу". Точнее, седьмой - ведь роман написан на русском.

А еще пару недель назад в Москве вышла книга Гоар. Солидный том, 368 страниц. В нем роман "Париж был так прекрасен...", про гибель европейской культуры, 12 новелл, другие произведения разных лет. Гоар Маркосян-Каспер много писала об античной эпохе. Вниманию читателя предлагается рассказ "Смерть Клеопатры" из новой книги.

***  

СМЕРТЬ  КЛЕОПАТРЫ

- Царица! Надо бежать! Их корабли уже вошли в Большую Гавань! Скоро они будут в Брухейоне! Царица!

До чего она все-таки уродлива, подумала Клеопатра, Гермионой ее назвали словно в насмешку, хотя кто знает, какова собой была Гермиона, да, дочь Елены Прекрасной, но походила ли она на мать? Разве дети не оказываются иногда противоположностью родителей, особенно знаменитых и одаренных, сама она произвела на свет сына от Цезаря в надежде, что мальчик унаследует таланты отца, а что вышло? Сплошное разочарование. Да и сам Цезарь… Будь она на его месте, разве стала бы столько тянуть, заигрывать с республиканцами, он должен был сразу объявить себя царем, крепко взять власть в руки, а недовольных убрать, на время, а лучше насовсем, единственная ссылка, из которой не возвращаются, на том берегу Стикса…

- Царица! Что ты медлишь? Бежим! Ахилл отвезет нас в рыбацкий поселок, там живет его брат, спрячет, а потом переправит…

- Куда?

- Куда пожелаешь!

Клеопатра взглянула на Ахилла, тот стоял между двумя мраморными пилястрами, свободно, чуть ли не прислонившись к обрамленному ими фрагменту стенной росписи, изображавшей одно из сражений троянской войны… забавно, сложением и ростом совершенно схож с греческими воинами, которые бились за его спиной, да и профиль тот же, только бороды нет, юное лицо, знакомое, ну да, он из дворцовой стражи, смотрит жадно… спрячет, а потом попросит награды… Почему бы и нет, Антоний в последние годы отяжелел, обрюзг, стал неповоротлив… не только телом, но и мыслью!..  а этот молод, крепок, возможно, ему удастся воскресить в ней давно забытое волнение, какое рождают мужские объятья… хотя если быть откровенной, с самой собой, не с кем иным, никаких особых восторгов от любовных утех она не испытывала, изображала  их ловко, как и вызывала, но именно эта тайная, глубоко запрятанная холодность и помогала ей властвовать над мужчинами, а через них и… над миром? Увы, нет! Власть над миром ей мог подарить лишь Цезарь… умело направляемый ею, конечно!.. но Цезаря она не удержала. Намекнула, что соправитель ее не вечен… да, он приходился ей братом и даже мужем, но что из того, у нее появился сын, которому должно было достаться ее царство… собственно, деливший с ней трон подросток и так был лишним, два властителя в государстве уже переизбыток, достаточно и одного… этого она Цезарю и говорить не стала, только, что  позаботится о своем мальчике, и?..  Цезарю ее намеренье не понравилось, отвратило от нее его сердце… Не понял, что здесь, на востоке, иные нравы, а следовало бы, после того, как ему преподнесли голову Помпея… другой бы обрадовался, а он содрогнулся, заплакал, белоручка, всегда таким был, вот и угодил вместо трона на погребальный костер… и, если б не Антоний, так и остался бы неотмщенным… это она Антонию зачла, в глубине души всегда питала слабость к Цезарю, хоть он и не назначил наследником собственного сына!.. вместо того назвал внучатого племянника, подумать только…

- Царица! Что ты медлишь?!

Прислужница, кажется, совсем потеряла голову… или испугалась, что потеряет, схватилась за нее обеими руками крепко, как за слиток золота, а ведь… но нет, не глиняный горшок у Гермионы на плечах, разве что по виду… еще не утратила способность шутить, подумала она о себе с некой гордостью, потом отбросила пустые мысли, встала… И снова села. Бежать! А дальше? Собрать войско и сразиться с римлянами? Не женское это дело. Стратегия, атаки, осады… Да и мечи с копьями - оружие не женское, ими она не владела, у нее было свое, куда надежнее, еще ни разу ей не отказывавшее… неправда, однажды она потерпела поражение… С неизбывной ненавистью она вспомнила надменный взгляд армянского царя, надменный или насмешливый, все едино, оскорбление ее достоинства, царского и женского, так и не удалось вытянуть из него местоположение его сокровищницы, ни пыткой, ни лаской, так что участь свою он заслужил, мужлан, невежда… ругая, она осознавала, что все не так, не был Артавазд ни мужланом, ни невеждой, правда, нагулял брюшко, по слухам, горазд был поесть вкусно и вина без меры выпить, вроде того же Антония, но говорил на нескольких языках, трагедии писал на ее родном, греческом… все равно заслужил, посеял в ее сердце сомнение, разве иначе она колебалась бы, как поступить, бежать или встретить Октавиана во всеоружии своей прославленной красоты либо, по крайней мере, женской привлекательности, красота это творение не столько природы, сколько умело создаваемой молвы… ну и всяких ухищрений - притираний, примочек, бальзамов, красок…

Вбежала Ира, одежды на ей развевались, словно на ветру, так спешила.

- Причаливают!

Гермиона рухнула на колени.

- Царица!

- Поздно. - Клеопатра глянула испытующе, добавила: - Отправь мальчика восвояси и, если хочешь, иди с ним.

Та всплеснула руками.

- Да что ты, царица! Я разве о себе пекусь?!

- Не о себе? Тогда неси зеркало и подбери наряд побогаче, пока Ира меня причесывать будет.

Клеопатра сидела в кресле, мрачно глядя в большое серебряное зеркало, опиравшееся на порфировую кариатиду. Царица наклонилась и провела пальцем по гладкому темно-красному камню, по тщательно отделанному  тонкому лицу, изгибам юной груди, бедер, кариатида была изящной и стройной, немудрено, ей ведь не пришлось вынашивать и рожать детей, материнство неизбежно коверкает женское тело, с одной стороны, ребенок вроде скрепляет узы между мужчиной и женщиной, с другой разделяет их, убивает желание, гасит восторги…

Она раздраженно откинулась на спинку кресла.

- Уберите это!

Закрыла глаза и даже не посмотрела, кто и как быстро выполнил ее приказание, но когда через несколько мгновений с усилием подняла словно отяжелевшие веки, зеркала не было, да, пока ей повиновались… надолго ли?..

Ничего не вышло. Конечно, Октавиан моложе нее, но ненамного, уже не мальчик, а зрелый муж, хотя и сохранивший осанку и сложение, присущие молодости… не в этом дело, и она не утратила свежести… или, скажем честно, утратила не полностью, во всяком случае, ее все еще провожали влюбленными взглядами юноши, не просто в силу ее славы, как царицы и Клеопатры, но с истинным пылом. А этот… Нет, Октавиан был вежлив и любезен, изображал даже некую степень увлеченности, но только изображал, внутри него был лед, как у северных варваров, иногда оказывавшихся среди пленников Антония. Разумеется, все из-за Октавии, этой бледной немочи, корчившей из себя воплощенную добродетель!

Молодой Цезарь, как его называли те , кто хотел напомнить окружающим о его счастливом родстве … будто кто-то мог об этом забыть!.. не мог простить, что она увела у его любимой сестры мужа, а ведь все было наоборот, это он пытался увести у нее Антония, навязав ему свою сестрицу… Не рассчитал, Антония не интересовала добродетель, его всегда тянуло к пороку, не жалкому пороку бедняков или рабов, естественно, а пышному, увенчанному цветами и драгоценными каменьями… Нет, об Октавии не было сказано ни слова, как и о прошлом в целом…  впрочем, и о будущем тоже. Пустая болтовня, похвалы Александрии, прекрасный город… еще бы! 

Клеопатра представила себе широкие, прямые улицы, тянувшиеся многими стадиями сплошные колоннады, бульвары, парки, Дромос с его дворцами и храмами, Брухейон… да, это не Рим, тесный и застроенный, как попало, ничего удивительного, римляне ведь тоже варвары, хотя им и удалось завоевать Грецию и почти весь эллинский мир… Октавиан посетил и гробницу Александра, отзывался о нем с почтением и легкой завистью… а, скорее, не легкой, а мучительной, но тщательно скрываемой, до этой вершины ни ему, ни кому-либо другому не добраться вовеки, вот все гордые римляне и завидуют свершениям грека, и Антония тоже гнало в Азию тайное желание пройти по следам Александра… куда там! Она подумала, что Александр был бы ей достойной парой, правда, он тоже погряз в пьянстве, как Антоний, пьяница, с одной стороны, хорош тем, что им проще управлять, но, с другой, когда он нужен тебе трезвым, достичь этого непросто… Снова пришел на ум Акций…

В глубине души она была убеждена, что Антоний в тот день выпил немало, хотя он и горячо  отрицал это, но, скажите на милость, что еще могло заставить мужчину, воина, бесславно покинуть поле боя, следуя за женщиной, которой вовсе не место там, где горят корабли и тонут люди, она же не амазонка, совсем напротив… Но что теперь вспоминать Акция, Антония нет, и думать о его ошибках бесполезно, теперь ей следовало решить, что делать самой, как жить дальше и жить ли вообще. Она поглядела по сторонам, на сновавших в дальнем конце зала рабынь, что-то приносивших, уносивших, натиравших и так сверкающий пол, обмахивавших пыль с заведомо чистых предметов, потом на сидевших рядышком, как птицы на ветке, Иру и Гермиону… не иначе, как Гермиона и придумала занятие для суетившихся в ее покоях женщин… Иру и Гермиону, не перешептывавшихся, как обычно, а молча ждавших ее приказаний.

Даже ее ближайшие прислужницы, можно сказать, наперсницы, расходились во мнениях, Гермиона уговаривала ее бежать не по обязанности, а от души, она верила, что боги не отвернулись от ее царицы, и будущее у нее есть, тогда как Ира… нет, разумеется, она помалкивала, но и поведение,  и робкие намеки ее выдавали, она полагала, что Клеопатре следует присоединиться к Антонию на его пути в Аид, того требуют верность и долг. Сама Клеопатра придерживалась иного мнения, в ее понимании Антоний намеренно освободил ее от себя, как от тяжкого груза, отягощавшего ее отношения с Римом и Октавианом… правда, кое-кто считал, что все наоборот, что первопричина раздоров между бывшими соратниками это она… ерунда! Их поссорила бы борьба за власть, поссорила бы в любом случае, даже не будь Клеопатры на свете!

Так что ей следовало делать? Сдаться? Бороться? Наверно. В конце концов, она - мать, кто позаботится о ее детях, если не она сама?

Между тем, в том конце зала, где шла работа, возникло некое шевеление или, скорее, наоборот, заминка, рабыни собрались в кучку. Что там такое?  Она махнула рукой Ире, но та и так уже вскочила и побежала, спешила узнать, кто пришел, что за вести принес, добрые или дурные… хотя откуда взяться добрым вестям, подумала Клеопатра с горечью…

 К ней подвели высокую, худую, как стебель папируса, женщину в простом темном хитоне рабыни. Лицо ее показалось Клеопатре знакомым, но припомнить, кто это, она не сумела, не удивительно, мало ли рабынь во дворце, каждую по имени звать не будешь. Глаза у женщины были большие, запавшие, в гладко зачесанных черных волосах пробивалась седина, в похожих на сухие ветки руках она держала корзину с фруктами. Смоква, любимый плод Антония…

- Я не хочу есть, - бросила она сразу, взмахнула рукой, отметая все возражения и мольбы, замершие на губах Гермионы, царица, ты ведь два дня ничего не ела, но тут женщина неловко опустилась на колени, приподняла корзину и тихо сказала:

- Здесь послание.

- Как?

- Послание от бывшего властителя, плывущего ныне к дальнему берегу.

- К дальнему берегу? - повторила Клеопатра, как эхо.

- В ладье Харона, - пояснила рабыня.

Антоний! Странно. Какое послание для нее мог оставить тот, кто умер у нее на руках? Завещание? Она и так знала каждое в нем слово. Впрочем… Мог и чего-то не упомянуть, схоронить где-то клад, другой…

- Я думаю, царица, тебе лучше перебрать эти плоды без лишних глаз, - сказала женщина с достоинством, мало присущим ее положению, хотя кто знает, возможно она из знатной семьи, кого только не встретишь среди рабов, война не разбирает чинов, в плен берут всех…

Она вопросительно взглянула на Клеопатру, повинуясь знаку царицы, поднялась, подхватила корзину и осторожно поставила ей на колени, затем отступила на пару шагов.

- Отойдите, - велела Клеопатра прислужницам и подождала, пока те не оказались достаточно далеко.

Она вынимала смокву, один плод за другим, спелые, фиолетовые, из иных, лопнувших, выглядывала зернистая красная мякоть, вынимала и небрежно отбрасывала, те звучно шлепались на мозаичный пол.

Она не сразу поняла, что случилось. Кольнуло в пальце, не очень больно, сначала она подумала, что в корзинку угодил сухой сучок, потом… темная, почти не отличимая от плодов, только чуть поблескивавшая тонкая струйка скользнула по крупной смокве и исчезла в глубине.

Она отдернула руку и подняла голову. Женщина смотрела на нее и улыбалась.

- Ты!..

Клеопатра хотела закричать, но голоса не было, хотела сбросить корзину с колен, но ей не повиновались руки.

- Я - царица Армении, - сказала женщина негромко, так, что никто, кроме Клеопатры, не мог ее услышать. - Жена Артавазда. Мать его сыновей.

Она отвернулась и неторопливо пошла к ближайшей двери.

Клеопатре наконец удалось столкнуть корзину на пол, на шум все задвигались, побежали к ней, она приподнялась, схватившись за подлокотники, несколько мгновений силилась заговорить, дать понять, что… Что? Что восточная варварка перехитрила ее? Какое унижение! Нет!..

Она снова упала в кресло и уронила голову.

- Красавица моя, что ты с собой сделала?! - запричитала Гермиона, опустилась на пол у ног Клеопатры, пытаясь заглянуть ей в лицо, но не решаясь к царице притронуться, остальные, как завороженные, смотрели на опрокинутую корзинку, на крошечную темную змейку, которая извиваясь, скользила между обратившимися в лепешки смоквами.