"С ТОСКОЮ ПО СЛОВАМ, ПО ОГНЕННЫМ СЛОВАМ"…

Евгений Евтушенко… Произносишь это имя вслух, и тут же вспоминается изречение: "Поэт в России больше, чем поэт". В двадцатом веке поэты еще оставались властителями дум, а поэзия сохраняла свое исключительное значение для общества. Она в полной мере смогла раскрыть свои внутренние силы, оставаясь неизменной сакральной величиной.

СЕЙЧАС, К СОЖАЛЕНИЮ, ПОЭЗИЯ СТРЕМИТЕЛЬНО ТУСКНЕЕТ, занимая все меньше места в нашей тревожной жизни. Удручает реальность, где ощутимы дефицит справедливости, доброты, любви, человеческого достоинства. Так мы ощущаем нынешнее время, его неудержимое, стремительное течение, лишенное поэзии, духовности. Не наше ли время предвидел великий поэт Аветик Исаакян, когда предупреждал:

Я возвещаю вам: придет духовный голод,

Уж пиршественный стол не даст утехи вам.

Вас, обожравшихся, нужда бродить погонит

С тоскою по словам, по огненным словам…

Поэты приходят в канун непростого катастрофического времени как проявление защитных механизмов нации, как стражи ее глубинной культуры. Они призваны противостоять бурям времени, поддержать общество " во дни торжеств и бед народных". Евгений Евтушенко – один из таких.

 Поэт огромного темперамента, враг всякой косности и рутины Евгений Евтушенко для всех нас - воплощение поэтической молодости. Его всюду любили, потому что все творчество поэта - доказательство того, что он был одним из лучших граждан своей страны и всего мира, выразителем чаяний всего прогрессивного человечества. Потрясающая сила его стихов, личность поэта, так поразительно и глубоко говорившего о проблемах своей эпохи, никого не оставляли равнодушным. Его поэзия - это само наше время, его плоть. И потому он - среди звезд первой величины в литературе.

Искра таланта поэта возгорелась в годы хрущевской оттепели, и этот молодой, сильный огонь стал на всю жизнь неизменным свойством его дарования, дарования энергичного, горячего и целенаправленного, дарования жизнелюбивого, доброго, глубокого. Дарования, которое так сильно заражает потому, что через тонкую иронию и вспышку энтузиазма в нем светится острая, точная мысль.

К звучанию жизни своей эпохи Евтушенко прислушивался, как говорится, слухом сердца, и тут уж от него ничего не ускользало. Все, что творилось вокруг и в мире в целом, проникало в глубины его души, а затем вторгалось в его поэзию и во все сферы жизни. Не было ни одного явления, ни одной животрепещущей темы, ни одного жизненного вопроса, мимо которого прошел бы Евгений Александрович. Не было в жизни человечества ни одного сражения, в котором не участвовал бы поэт, не было утраты, которую бы он не оплакал. Не было победы, которую бы он не воспел, не прославил бы на века. В нем жила та внутренняя сила, которая редко встречается во внешнем проявлении, - неоспоримая сила таланта его души.

ПОЭТИЧЕСКИЙ ТАЛАНТ ЕВТУШЕНКО ВДОХНОВЛЯЛ НЕ ОДНО ПОКОЛЕНИЕ ЧИТАТЕЛЕЙ. Трудно передать то потрясающее впечатление, какое произвела первая встреча с Евгением Евтушенко в студенческие годы в огромном актовом зале Ереванского университета. Потрясение от его личности, потрясение от поэзии. Это можно сравнить только с первым пережитым волнением от грома и вида разорванного молниями неба. Вихрь, переворот, гром, пламя - все новое, беспрецедентное, чудесное, тревожное. Нас, студентов, заполнило чувство, что в поэзии случилось что-то огромное по своему значению, какой-то художественный перелом. То, что он говорил, было необычайно ново, ярко. А его поэзия воспламеняла наши души и наши сердца. Его слова были убедительны, музыка стиха так пронзительна, а голос звенел такой вечной молодостью чувств, что, казалось, мы сейчас все куда-то унесемся, в какую-то неизведанную даль.

Это была вдохновенная поэзия, поэзия большого ума и сердца. Читал он свои стихи по особенному торжественно и нежно, очень музыкально, артистично и одновременно сохраняя обаяние живых, психологически насыщенных интонаций. Читал с глубокой серьезностью, так проникновенно и самозабвенно, будто творил молитву ("сначала шепотом, потом полушепотом, потом уже тихо: "любимая спи"...), но в этой серьезности не было ничего риторического. Напротив, в стихах, произносимых Евтушенко, кроме их правды, всегда был ощутим их артистизм - с блеском выраженная глубокая мысль. Кажется, такое определение точнее всего передает пафос и прелесть интонации поэта. Слушая стихи поэта в его же исполнении, мы понимали, что перед нами не чтец, поглощенный миром страстей своего лирического героя, и не поэт, так горделиво чеканящий ритм своих так счастливо и точно найденных строк. В произносимых им строчках получали выражение высокая поэзия самого живого чувства, нерасторжимая слитность волнения от живых переживаний и восторга от их творческого воссоздания. В этом синтезе человека-творца - ключ к пониманию артистизма поэта.

Прошло много лет с тех пор, когда в первый раз в его исполнении прозвучали стихи, а все еще свежи воспоминания о них, будто и впрямь время перед поэзией бессильно. Евтушенко возвратил поэзии гражданственность, завоеванную в прошлом великими поэтами-классиками. Он сумел возвысить значение поэзии в общественной жизни до государственной высоты (воистину "поэт в России больше, чем поэт"). Главная тайна неувядаемости таланта поэта была в живом биении мысли, в его неуклонной способности слышать пульс времени, быть современным до последнего пульса жизни. Он был весь - порыв, весь - готовность к борьбе, собран и целен, как часть большой единой созидательной воли. На примере его творчества понимаешь, что поэт - это судьба, на которой время скрещивает все свои нервные каналы в один пульсирующий узел, связанный своими сигналами со всеми мировыми ветрами.

СЛЕДУЮЩАЯ ВСТРЕЧА С ЕВТУШЕНКО ПРОИЗОШЛА В МОСКВЕ, В 1974 ГОДУ. На встречу с поэтом меня пригласил Геворг Эмин. Этих двух поэтов связывала большая дружба, которая длилась до конца жизни Эмина. Встреча происходила в ресторане гостиницы "Москва". У Евтушенко была особая манера общения. Он умел быть веселым, остроумным, смешным и трогательным одновременно. У него явно не было тоскливых, скучных будней. В течение двух часов я заворожённо слушала поэтов, которые с увлечением спорили, обсуждали какие-то переводческие проблемы. Думаю, нет необходимости говорить, что в течение 2-х часов, что мы сидели, я из робости не произнесла ни одного слова, только по просьбе Геворга Эмина прочла стихотворение Н.Заболоцкого "Журавли". От смущения заикалась, но поэт слушал внимательно, а потом неожиданно предложил через два дня поехать всем вместе в Переделкино. К сожалению, поездка из-за его болезни не состоялась.

 Приехав в Ереван, я позвонила Евгению Александровичу и попросила написать статью об Эмине. Каково же было мое удивление, когда через пару недель я получила письмо от Евтушенко, в котором он сообщал, что эссе об Эмине он уже написал и в скором времени я его получу. Это эссе было опубликовано в одном из номеров газеты "Коммунист", где я тогда работала, а через год - стало предисловием к сборнику стихов Геворга Григорьевича. Эссе называлось "Мысль как эмоция". Это лучший анализ, который я когда-либо читала о творчестве Эмина.

По счастливому стечению обстоятельств я имела возможность еще несколько раз встречаться с этим легендарным поэтом. В 1978 году в Ереване я получила от него сборник стихов "Отцовский слух", вышедший в 75-м году в издательстве "Советский писатель", с автографом поэта и надписью "... с огромной любовью к армянской земле".

С тех пор прочла все, что выходило в издательствах, с каждым годом все больше углубляясь в этот огромный океан мыслей и страстей, вспоминая слова Гете: "Чем дальше плывешь в море, тем оно глубже". "Я считаю его одним из лучших поэтов нашего времени", - писал композитор Дмитрий Шостакович, с которым поэта долгие годы связывала большая человеческая и творческая дружба.

В основе "Тринадцатой симфонии" Шостаковича лежит стихотворение "Бабий яр" Евгения Евтушенко. Как известно, в послевоенное время многое делалось для того, чтобы предать забвению Бабий яр. Сначала его превратили в свалку, потом решили срыть овраги и построить стадион. У могильника возвели многоэтажные дома - Бабий яр обживали. Требовались голоса писателей, поэтов как голоса правды.

 В Киеве защитником Бабьего яра стал поэт Виктор Некрасов - писатель-фронтовик, автор одной из лучших правдивых книг о войне "В окопах Сталинграда".

Евтушенко побывал здесь в начале сентября 1961 года, в канун двадцатилетия расстрела. По его признанию, он давно хотел написать стихи об антисоветизме. Тема не была для него новой: еще в 1957 году он заклеймил черносотенцев в стихотворении "Охотнорядец". Там сразу родились первые строки: "Над Бабьим яром памятников нет. Крутой обрыв как грубое надгробье"... В Москве, завершив стихотворение, Евтушенко отнес его в "Литературную газету" и, к великой радости поэта, оно было (не без трудностей) опубликовано. Как отмечал поэт, эффект был потрясающий: одни поздравляли, другие осуждали. Среди последних - поэты А.Марков и Д.Стариков.

Рожденная поэзией Евтушенко музыка Тринадцатой симфонии оказала в свою очередь огромное влияние на поэта, заставившая беспощадно оценивать все сделанное:

Поверхностность, ты хуже слепоты.

Ты можешь видеть, но не хочешь видеть.

Быть может, от безграмотности ты?

А может, от боязни корни выдрать

деревьев, под которыми росла,

не посадив на смену ни кола?!

И мы не потому ли так спешим,

снимая внешний слой лишь на полметра,

что, мужество забыв, себя страшим

самой задачей - вникнуть в суть предмета?

Своеобразным продолжением Тринадцатой симфонии явилась поэма "Братская ГЭС" - гигантская панорама России. Дм. Шостакович явился крестным отцом этой поэмы.

 Поэзия Евтушенко, его мастерство как художника стали огромным фактом борьбы и эстетического воспитания нескольких поколений читателей не только России, но и далеко за ее рубежами. Он дорог тем, что всегда шел против ветра и шторма и всегда с раскрытым знаменем.