РЕЗНЯ АРМЯН В ШУШИ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ

14-17 сентября в Москве, в Армянском храмовом комплексе, состоялась представительная международная научная конференция на тему «Арцах в историческом и современном контексте», организованная Центром арменоведения Российской и Ново-Нахиджеванской епархии совместно с Первопрестольным Святым Эчмиадзином. В конференции участвовало более 50 ученых: арменоведы, историки, литературоведы, археологи и культурологи из разных городов Арцаха, Армении и России. С докладами дистанционно также выступили арменоведы из США, Канады, Италии, Австрии и Франции.

В работе конференции приняла также участие и выступила ведущий научный сотрудник Института литературы им. М. Абегяна НАН РА доктор филологических наук Сусанна ОВАНЕСЯН. Представляем читателям «ГА» её доклад.

У КРОВАВОЙ ШУШИНСКОЙ ТРАГЕДИИ В МАРТЕ 1920 ГОДА была своя не менее кровавая и жестокая предыстория. Мусаватистское правительство Азербайджанской республики, созданной в 1918 г. по требованию кемалистской Турции, с первых дней прихода к власти разработало и стало осуществлять программу резни и изгнания коренного армянского населения Карабаха, пользуясь поддержкой турецкого и английского военного руководства. Главной мишенью при этом был город Шуши.

В первых числах июня 1919 г. регулярными азербайджанскими войсками, руководимыми Хосров-беком Султановым, в Шуши и окрестных селах были организованы массовые убийства армянского населения. В Арцахе было убито более 700 человек.

По этому поводу Ованес Туманян возвысил голос протеста, созвав 22 июня 1919 г. многотысячный митинг в Тифлисе. Составленная поэтом резолюция митинга, адресованная властям Антанты и разных стран мира, была принята единогласно. В резолюции, в частности, отмечалось: «...Немедленно арестовать, привлечь к ответственности виновных в резне, убрать всё азербайджанское руководство из Армянского Карабаха, которое Армянский Карабах не признаёт и никогда не призна́ет».

 Русские писатели откликались на армянские погромы в Арцахе и выражали беспокойство за дальнейшую судьбу этого древнего армянского края. Одним из первых был Сергей Городецкий. 23 марта 1919 г., по следам очередной резни армян, Городецкий опубликовал в газете "Кавказское слово" статью «Карабах». Русский поэт считал Карабах цитаделью Армении, её восточным флангом, неприкосновенным и проверенным веками носителем армянской культуры.

«У каждой страны, у каждой нации есть свои заветные тверды́ни, - пишет Городецкий. - Когда история народа складывается счастливо, она становится центром культурной и политической жизни. Когда судьба преследует нацию, она бывает оплотом национальной жизни, островом надежд, залогом возрождения. Именно последнюю роль играла и играет для армянского народа горная область Карабах. Сама природа придала ей огромное значение. Там, в неприступных высях Карабаха, являющихся продолжением Карсских и Севанских нагорий, в течение двух тысяч с лишним лет армянский народ выдерживал натиск кочующих племен, сохраняя свою культуру, обороняя свое национальное лицо».

Для того, чтобы лучше представить значение Карабаха для Армении и армянского народа, Городецкому необходимо было ознакомиться с историей этого края. Нет сомнения, что Туманян и его сын Артавазд, последний армянский комендант Вана, рассказывали Городецкому об истории Арцаха и его значении для Армении. Между Артаваздом Туманяном и Городецким завязалась крепкая дружба, именно Артавазд научил русского поэта читать и писать по-армянски.

Не исключено также, что Городецкий сам внимательно изучал историю Арцаха по книге Магды Нейман "Армяне", изданной в Петербурге в 1899 году. Поэт мог также почерпнуть необходимую информацию и из научной литературы, которую ему предоставил Туманян. Говоря о значении Карабаха для Армении, Туманян, ссылаясь на фундаментальный двенадцатитомный труд «Кавказский cборник» под редакцией В. Потто, в своем исследовании, посвященном Х. Абовяну, записал следующую фразу: «Российское правительство прекрасно знало, что отдать Карабах и Талыш — это то же самое, что отдать Тифлис и оставить Кавказ».

АРМЯНСКИЕ ПОГРОМЫ В АРЦАХЕ И ОСОБЕННО В ШУШИ носили рецидивный характер. 23-26 марта 1920 г. азербайджанские войска напали на армянские кварталы Шуши, полностью разрушив их и вырезав около 10 тысяч армян. Современный британский историк Кристофер Уолкер правомерно  отмечает, что именно после погромов и резни армян в марте 1920 года этническим большинством в Шуши стали азербайджанцы. Древний армянский город, население которого было преимущественно армянским, стал после резни «азербайджанским городом». Итальянский историк Джованни Гуайта настаивает на том, что во время резни и погромов в Шуши было убито до 30 тыс. армян. Приводятся и другие данные об убитых коренных жителях города.

О погромах и резне армян в Шуши писали в своих статьях также российский учёный Андрей Зубов, американский учёный, профессор университета Индианы Майкл Круассан, американский историк Бенджамин Либерман, британский журналист, специалист по Кавказу Томас Де Ваал, другие историки. Накануне армянских погромов и резни в Шуши в газете «Азербайджан» по поводу национального праздника «Новруз байрам» была опубликована легенда о «волке-спасителе». На разных уровнях выдвигались предложения сделать волчье изображение символом Азербайджана и нанести это изображение на флаг новосозданной страны. С таким предложением выступил, в частности, лидер партии «Мусафат» Расул Заде.

В ходе погромов и резни была сожжена и разрушена до основания армянская часть города и изгнано всё армянское население. Серго Орджоникидзе, активно участвовавший в установлении советской власти в Азербайджане, отмечал в 1936 г.: «Я с ужасом вспоминаю и сегодня ту картину, которую мы увидели в Шуше в мае 1920 года. Красивейший армянский город был разрушен, разгромлен до основания, а в колодцах мы увидели трупы женщин и детей».

Руководство советского Азербайджана на протяжении долгих десятилетий всячески замалчивало трагедию армянского города, пыталось стереть все следы и даже память об этих ужасных событиях. Армянские церкви и строения сносили бульдозерами, тщательно уничтожали все следы присутствия армян. Тема трагедии Шуши держалась в строжайшей секретности, за семью печатями.

 Однако это не помешало созданию в русской литературе образа «города-призрака». Отголоски кровавой резни и погромов в Шуши не могли не найти своего отражения в художественных произведениях и публицистике русских писателей, даже несмотря на запреты цензурного и идеологического характера и опасность затрагиваемой темы.

В 1927 ГОДУ СВОИ ВОСПОМИНАНИЯ О ШУШИНСКОЙ РЕЗНЕ опубликовала Мариэтта Шагинян. Она отмечала: «Я увидела остов Шуши. Два холма стояли передо мною, уставленные скелетами домов. Не осталось ничего… ни крыш, ни дверей, ни оконных рам, ни полов, ни железа, ни дерева, ни доски, ни стропила, ни гвоздя: только камни, камни и камни, как вычищенные, обглоданные, высушенные кости анатомического скелета. Зияющие дыры вместо полов.... Все носит мертвенно-белый цвет обглоданного известняка. Церковь прекрасной архитектуры возникает карточным призраком …остался зыбкий остов, да и он плывет, как умирающий, перед глазами, исколотыми этим виденьем… Первое, что меня поразило, – тишина. Такой страшной тишины я не испытала нигде, никогда, и сразу же она кажется неестественной. Вдруг вам начинает мерещиться, что тишина бормочет: камни шушукаются, шатаются, шуршат, и волосы у вас на голове встают дыбом».

 Далее М. Шагинян свидетельствует: «Кое-где в канавах еще можно увидеть пучки женских волос с запекшейся на них черной кровью. Человеку с воображением здесь трудно дышать: идешь, идешь, идешь сплошным рядом обугленных стен, точнее-кусков стен, торопишься идти и боишься никогда не выйти; ждешь, чтоб тишина развалилась, наконец, на куски над твоей головой и дала тебе набрать в легкие воздуха…».

Мариетта Шагинян фактически говорит о городе-призраке, о городе-фантасмагории, своими точными, фотографическими зарисовками вплотную подводя нас к мысли, что от города осталась его призрачная и неуловимая тень.

Такое же впечатление сложилось у Надежды Мандельштам – супруги поэта Осипа Мандельштама - после поездки в Шуши осенью 1930г. После трагических событий марта 1920 года прошло более десяти лет, но следы погромов и резни армян можно было увидеть повсюду. В мусульманах, которые встречались им по пути, поэт и его жена видели убийц и их прямых наследников. Надежда Мандельштам рассказывает о разрушенном городе, в котором видит образы бедствия и бойни, двухэтажные дома из розового туфа без крыш, без окон, без дверей, ветхие печи, остатки мебели.

В своих воспоминаниях она пишет: «Говорят, что после резни все колодцы были забиты трупами. Если кто и уцелел, то бежал из этого города смерти. На всех нагорных улицах мы не встретили ни одного человека. Лишь внизу – на базарной площади – копошилась кучка народу, но среди них ни одного армянина, только мусульмане». У Осипа Мандельштама создалось впечатление, будто мусульмане на рынке – это остатки тех убийц, которые с десяток лет назад разгромили город, только впрок им это не пошло: восточная нищета, чудовищные отрепья, гнойные болячки на лицах...». И хотя муж и жена были голодны, они не смогли ни купить у азербайджанцев хлеба, ни попить воды из колодца.

Надежда Мандельштам передаёт свои тягостные, ужасные душевные ощущения и переживания от увиденного в разрушенном Шуши другими словами и выражениями, другими метафорами, определениями и ассоциациями, но столь же точно и наглядно, как и Мариетта Шагинян: «Этот город был сожжен и разграблен мусаватистами с восточной жестокостью. Большой город каменных богатых особняков, сохранивший улицы и внешние формы домов, каменную оболочку — наружные стены. Внутри все уничтожено. Город призрак».

ПОЕЗДКУ ОСИПА МАНДЕЛЬШТАМА В НАГОРНЫЙ КАРАБАХ биограф поэта Ральф Дутли называет возвращением «в полный советский кошмар». Поездка эта произвела на поэта настолько сильное впечатление, настолько потрясла его, что ввергла в длительный шок, а впоследствии «дала толчок к появлению политического стихотворения "Фаэтонщик". Оно было написано 7 июня 1931 года. Представшая взору Мандельштама картина «города-призрака» выразилась в таких образах:

Сорок тысяч мертвых окон

Там видны со всех сторон,

И труда бездушный кокон

На горах похоронён.

И бесстыдно розовеют

Обнаженные дома,

А над ними неба мреет

Темно-синяя чума. 

Увиденное и пережитое («Мы со смертью пировали - \\ Было страшно, как во сне») всколыхнуло в памяти поэта еврейские погромы:                                   

Так. В Нагорном Карабахе,

В хищном городе Шуше

Я изведал эти страхи,

Соприродные душе. 

Описывая своё первое впечатление при въезде в «город-призрак» Шуши, Надежда Яковлевна пишет: «Город начинался с бесконечного кладбища».  Именно там, в городе «сорока тысяч мёртвых окон», Мандельштам увидел прямую перекличку с «красным террором», маршировавшим по всей стране после её советизации. Именно в Шуши он произнёс свою сакраментальную фразу: «В Шуше то же, что у нас, только здесь нагляднее…»

Столь же жуткое и отвратительное впечатление произвел на Осипа и Надежду Мандельштам попавшийся им фаэтонщик, прикрывавший обезображенное лицо кожаной нашлёпкой и невольно вызвавший у поэта ассоциацию с ненавистным, покрытым уродливыми оспинами лицом Сталина, «рябого чёрта» и «широкогрудого осетина». 

На высоком перевале

В мусульманской стороне

Мы со смертью пировали –

Было страшно, как во сне.                  

Нам попался фаэтонщик,

Пропеченный, как изюм,

Словно дьявола погонщик,

Односложен и угрюм. 

Камертоном для страха, для угнетённого и мрачного настроения стал «город-призрак», стали «сорок тысяч мёртвых окон», именно в мёртвом городе поэт с женой «со смертью пировали». Все остальные впечатления – «пропечённый, как изюм», односложный и угрюмый «погонщик дьявола» с маскируемым обезображенным лицом страшен и отвратителен именно в контексте города-кладбища, города-призрака, именно наложением, нанизыванием одного тягостного впечатления на другое.

МЁРТВЫЙ ГОРОД, ГОРОД-ПРИЗРАК УЖЕ ДАЛЕКО ПОЗАДИ, но мрачное, тягостное настроение, ощущение безвременья и бездорожья, страх перед неведомым, перед завтрашним днём, глубинное понимание того, что город- призрак никуда не делся, он продолжает сопровождать его, преследовать его, что вся сталинская держава со своим показушным благополучием и тщательно ретушируемым, изощрённым до иезуитства карательным аппаратом, тоже в определённым смысле модель города-призрака, в котором уже не «сорок тысяч мёртвых окон», а в разы больше... 

Я очнулся: стой, приятель!

Я припомнил, черт возьми!

Это чумный председатель

Заблудился с лошадьми!

Он безносой канителью

Правит, душу веселя,

Чтоб вертелась каруселью

Кисло-сладкая земля… 

В этих двух заключительных строфах стихотворения фантасмагория «езды в незнаемое» обретает вполне узнаваемые, довольно конкретные и прозрачные очертания. «Погонщик дьявола» уже не столь страшен и отвратителен, есть нечто более страшное и отвратительное, и это – «чумный председатель», всемогущий и жестокий кремлёвский вершитель человеческих судеб.

 Известно, что с весны 1925 года Осип Мандельштам переживал сильный творческий кризис и практически перестал писать стихи. Впечатления от встречи с руинами некогда процветавшего армянского «города-сада», превращённого в «город-призрак», стали для поэта такой сильной эмоциональной встряской, что, оправившись в течение полугода от пережитого шока, он снова вернулся к активной творческой жизни, и примечательно, что преодоление кризиса начинается со знаменитого цикла стихов, посвящённых Армении.

Историческая несправедливость по отношению к Арцаху коснулась и последующих поколений русских поэтов и снова стала источником творческого вдохновения. Мы имеем в виду Михаила Матусовского, Михаила Дудина, Бориса Чичибабина и других.

Сумгаитская трагедия глубоко встревожила русских писателей.  Матусовский был убежден: «...Раньше боль должна пройти сквозь сердце, // Потом имеет право лечь в строку». И боль армян, которую пропустили русские поэты сквозь свое сердце отразилась в их стихах. Сердца боль – карабахская проблема – проникла и в стихи Матусовского. Стихотворение «В Верховном суде. Октябрь 88» – отклик поэта на судебный процесс по сумгаитской резне.

Отклики на Шушинскую резню в художественной литературе и мемуарах русских писателей и деятелей культуры являются одной из страниц искренней дружбы армянского и русского народов. Гуманизм русской интеллигенции является этической нормой, непреходящей духовной ценностью. Он находит выражение в неприятии несправедливости и насилия, в осуждении жестокости и бесчеловечности. Объективность и умение русской интеллигенции сочувствовать и сопереживать чужой беде живёт в сердце арцахцев, у которых мало друзей и много врагов.

Публикацию подготовил Гурген Баренц