С ТОСКОЮ ПО ОГНЕННЫМ СЛОВАМ…

Известно: ничто так не разрушает имидж страны, как нежелание оценить по достоинству ее прошлое, масштаб деятельности людей, способствующих расцвету культуры своей страны. И поныне мы держимся на плаву за счет тех завоеваний. И при этом соревнуемся, вытирая ноги об это советское прошлое.

СЕГОДНЯ ПО ПРАВУ ГОВОРЯТ О ДЕФИЦИТЕ ЛИЧНОСТЕЙ ПОЧТИ ВО ВСЕХ СФЕРАХ. И в литературе, и в искусстве тоже. Да и сама интеллигенция, некогда питавшая человеческое сознание и дух, сегодня беспомощна и обречена на безвестность. Кого из наших деятелей культуры можно назвать лидером? Чьи имена у всех на устах? Мы постепенно привыкаем к тому, что живем в пору, когда культура стремительно тускнеет, занимает все меньше места в нашей тревожной жизни. Удручает реальность, где ощутимы дефицит справедливости, доброты, любви, человеческого достоинства.

 Если задуматься, мы переживаем очередное бедствие национального масштаба. Так мы ощущаем время, неудержимое стремительное течение жизни, лишенной поэзии, духовности, циничной и безжалостной. Не наше ли время предвидел великий поэт Аветик Исаакян, когда предупреждал:

 Я возвещаю вам: придет духовный голод,

 Уж пиршественный стол не даст утехи вам.

 Вас, обожравшихся, нужда бродить погонит

 С тоскою по словам, по огненным словам…

 Сегодня почти бездействуют все творческие союзы, они беспомощны в условиях капиталистического реализма. А ведь еще в недавнем прошлом только один Союз писателей был гораздо действеннее, чем десятки партий и других организаций с громкими названиями. Истинными свидетелями своей эпохи были писатели Паруйр Севак, Серо Ханзадян, Сильва Капутикян, Геворг Эмин, Грант Матевосян, Рубен Овсепян, среди них – Левон Ахвердян. Академик, литературовед, историк театра, видный публицист. В конце декабря минувшего года, (наша газета была в отпуску) ему исполнилось 100 лет. Что-то не помнится, чтобы широкая общественность или телевидение отметили бы эту круглую дату. А ведь еще совсем недавно ни одно из его многочисленных выступлений не проходило без аншлага: люди шли на Ахвердяна, одно имя которого с годами стало мерилом гражданственности.

 В своем творчестве, в научных трудах, острой публицистике он поднимал массу проблем нашего непростого времени и, не застревая на вопросительности, стремился дать ответ и сегодняшним, и будущим поколениям. Это непростое время требовало от него быть одновременно и защитником интересов народа, и пророком. Пророчества Ахвердяна и сегодня пугающе актуальны, хотя его призывы заглушены каскадом речей нынешних "властителей дум", ничем не гнушающихся, чтобы доказать свою "правду".

 Сегодня необходимо вспомнить этого неординарного человека, ученого и публициста, театрального критика, который внес неоспоримый вклад в армянское литературоведение, театроведение, в общественную жизнь - дух дискуссионности, разномыслия, критичности и остроты. Годы без него еще полнее высветили истинную суть всего, что создано им. Его книги, монографии, научные исследования, овеянные всеми ветрами XX века и полные философского раздумья, острая социальная публицистика составили одну из ярких страниц армянской культуры.

 …ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С ЛЕВОНОМ АХВЕРДЯНОМ СЛУЧИЛАСЬ В РЕДАКЦИИ ГАЗЕТЫ "ГРКЕРИ АШХАР" (при издательстве "Айастан"), куда он приходил пообщаться с друзьями, - редактором этой газеты Анушаваном Саркисяном, искусствоведом Григором Зареяном и писателем Карписом Суреняном. Невысокого роста, с внимательным и деловым взглядом добрых карих глаз, глубоко посаженных под кустистые брови, с неожиданными порывистыми жестами и резкой сменой настроения он сразу же обращал на себя внимание. Через пару минут он становился естественным центром в силу остроты мысли, необыкновенной свободы, с которой вел разговор, и того доброжелательства, которое притягивало к нему людей.

 Но один день особенно врезался в память – день гибели Паруйра Севака. О том, что произошло, в редакции еще никто не знал. Вдруг стремительно в комнату ворвался Ахвердян и, не произнося ни единого слова, зарыдал, прикрывая лицо руками. Слезы лились ручьем, и, казалось, им не будет конца. Мы были в шоке и не знали, как его успокоить. Но он внезапно замолчал и, с трудом произнеся всего два слова "Севак погиб", растерянно посмотрел на Анушавана Саркисяна. Словно тот мог что-то исправить. В этой растерянности, в таком непосредственном выражении отчаяния, безмерного горя было что-то детское - не верить в смерть близких...

 Ахвердян был верен своим страстям. Поклонение Паруйру Севаку он пронес через всю жизнь. Свою книгу воспоминаний, опубликованную после гибели поэта, он мог бы назвать "Объяснение в любви к Севаку". Она очень ахвердяновская: его почерк, его впечатлительность, его способ помнить. Но в то же время книга Ахвердяна отражает ту влюбленность в Паруйра Севака, которую испытывало все его поколение.

 В ней Ахвердян с неподкупной исповедальностью рассказывает о Севаке, его творчестве, о себе, своих коллегах. Но уважительность не отменяет права на анализ. Обаятельный образ Севака написан выпукло, с поражающей психологической стереоскопичностью. Так же написаны многие его эссе и очерки об армянских артистах - Сурене Кочаряне, Рачье Нерсисяне, воспоминания о Вардане Аджемяне. Это редкий портрет профессионала, написанный профессионалом.

Сколько было сказано о творческом даре Левона Ахвердяна, о его мудрости, эрудиции, ненасытной пытливости и широте взгляда на мир, ответственном отношении к профессиональному долгу и безразличии к закулисным интригам. О его восхищении Арменией, ее историей и культурой. Говорилось о его даре наставничества, неумении подстраиваться под ситуацию.

 Но любые слова о масштабе его личности, упорстве и энергии кажутся сейчас недостаточными. Пока в Ереване жил Ахвердян город был другим - его присутствие ощущалось постоянно. Он вмешивался в жизнь своей острой публицистикой - художественной, проблемной. Вмешивался в ее непредсказуемые будни и хотел что-то доброе сделать не всем, а каждому. Ахвердян каялся за эпоху, за убитых и растоптанных, за ложь властей, за грехи народа, к которому принадлежал и который так пронзительно любил. Ему было стыдно за чиновников, их подчиненных, за нищих на паперти и за самого себя, потому что не мог помочь.

 ГЛЯДЯ НА АХВЕРДЯНА, ТРУДНО БЫЛО ПОВЕРИТЬ, ЧТО ОН - АВТОР БОЛЕЕ 30 КНИГ, глубокий оригинальный критик и литературовед, автор фундаментальных научных статей и эссе об армянских классиках и современниках. Очевидно, происходило это оттого, что во всем облике его не было ничего от академика, от мэтра. Он всегда мог что-то такое отчебучить, что не укладывалось ни в какие рамки. Эдакий мудрый юноша, познавший неведомое другим, часто абсолютно беспомощный в элементарных житейских проблемах. У него был только один опыт - духовный. Если бы Левон Ахвердян написал только свое блестящее исследование о творчестве Ованеса Туманяна, он и тогда сохранил бы свое имя для потомков. Но им сделано очень много для армянской литературы, театра. Докторская степень ему была присвоена за монографию "Мир Туманяна", за книгу "История армянского театра". Ахвердян был удостоен Государственной премии, а за книгу-эссе о Паруйре Севаке - премии имени М.Налбандяна. Две его книги - фундаментальный труд "Туманян и его время" и сборник публицистических статей "Мы и наши тяжелые дни"- удостоились премии культурного союза "Текеян".

 Ахвердяна связывала дружба со многими выдающимися людьми - образы этих людей занимают важное место в его книгах и помогают представить себе не только их самих, но сквозь них также и своеобразие времени.

 Левон Ахвердян всегда дышал высотным воздухом деятельной жизни. Каждый день нечувствительный к капризам вдохновения он садился за стол и писал. Плодовитость его была завидной. Яркие, острые статьи Ахвердяна печатались и в нашей газете, которую он, как признавался сам, всегда внимательно читал.

 С ним было всегда легко. Удивительное умение вступать с людьми в контакт, создавать атмосферу живого дружеского общения было ему свойственно в полной мере. С ним было интересно самым разным людям - разного уровня интеллекта и образования, разного темперамента и возраста. Острый ум и наблюдательность, но прежде всего доброе внимание к человеку, стремление его понять, помочь ему - именно эти токи добра излучал его облик.

Наверное, невозможно сосчитать, сколько номеров республиканских газет и журналов вышли со статьями Ахвердяна, сколько работ он написал как критик, публицист, исследователь, сколько выполнил поручений. Только его коллеги, друзья и члены семьи знали, что работа в любое время дня и ночи, бесконечные поездки по Спюрку, где ему удалось построить свой особый мост, были его естественным состоянием. Иначе и не могло быть. Его внутренний мир укреплялся самоотверженной заботой о близких и любовью к главному делу жизни - литературе и театру. Он преклонялся перед гением великих деятелей культуры средневековья - Нарекаци, Кучака, гордился своими великими современниками - Арамом Хачатуряном, Мартиросом Сарьяном, Паруйром Севаком, Минасом Аветисяном, Варданом Аджемяном, которому посвятил замечательную книгу воспоминаний, Рачья Нерсесяном, Ваграмом Папазяном, Арус Восканян, Арус Асрян, Метаксией Симонян.

 Двери его кабинета в Институте искусств, которым он руководил после Рубена Зарьяна, всегда были открыты не только для его сотрудников - случайные посетители могли войти туда в любое время, рассчитывая на квалифицированный совет, поддержку, участие, и всегда получали их. В нем не было ни тени высокомерия. Главным он становился только тогда, когда самостоятельно решал вопросы особой принципиальной важности.

 ЛЕВОН АХВЕРДЯН МОГ ПОЗВОЛИТЬ СЕБЕ РОСКОШЬ ОСТАВАТЬСЯ САМИМ СОБОЙ, не скрывая своих недостатков. Главным в нем был несмиряющийся дух. Как-то он признался, что никогда не мог предположить, что свободная и независимая Армения может породить такое количество недостойных сыновей. Можно простить их непрофессионализм, говорил он, необразованность, неумение грамотно по-армянски излагать свои мысли, провинциальность мышления - они не получили достойного образования и воспитания. Но нельзя простить, считал он, безнравственности, равнодушия к своему народу. Вред, нанесенный ими нации, не искупить ничем. Терзало Ахвердяна многое: безысходность соотечественников, духовный упадок и нищета народа. И то, что новое поколение не хочет читать.

 В нем не было снобизма и артистической утонченности. Он умел быть беспощадным в своих оценках, когда это было нужно. Зато обладал благороднейшим чутьем и строгим вкусом, мудростью щедрого и богатого сердца. А как он выступал, оживляя любой съезд, пленум, с величайшим юмором говоря о самых серьезных вещах! Какой блеск, какая свобода импровизации, какой ум и покоряющее действие слова! Факты, примеры, остроумные сопоставления ошеломляли. Таковы все его речи, беседы - иногда жесткие, иногда вдохновенные, порой ироничные, но всегда насыщенные мыслью.

 Однажды, во время последней нашей беседы Ахвердян вдруг с горечью сказал: "Бывали времена упадка, но безумного времени, когда разрушено все главное, духовность, - таких времен не бывало".

 К сожалению, Левон Ахвердян оставил нас не в лучшее время: расцвет невежества, правовой произвол тревожат еще не разучившихся думать людей. Хочется верить, что времена изменятся к лучшему, восторжествуют еще человечность, порядочность, духовность. Иначе зачем жили такие светлые личности, как Туманян, Грант Матевосян, Паруйр Севак, Левон Ахвердян?..