Последние новости

ВЕЧНОСТИ ЗАЛОЖНИК

9 января этого года великому кинорежиссеру Сергею Параджанову исполнилось бы 100 лет. Его искусство неповторимо и признано во всем мире. Оно дает каждому зрителю счастье войти в большой мир – прекрасный и тревожный, позволяет познать радость и красоту. С каждым фильмом («Тени забытых предков», «Цвет граната», «Легенда о Сурамской крепости», «Ашик-Кериб») он поднимался на новую высоту, доступную лишь немногим ступень творческого мышления, с которой обозримы и сам человек, и мера дел его. Очищенное от всего суетного, преходящего, оно открывало новые глубины.

 ВЕЧНОСТИ ЗАЛОЖНИКСКОЛЬКО ТАЙН В ЕГО ПОИСТИНЕ НОВАТОРСКОМ, ЛЕГЕНДАРНОМ ИСКУССТВЕ, в самой уникальной личности Параджанова. Его фильмы оставили в мировом кинематографе громадный шлейф бесчетных рецензий, специальных исследований, теоретических изысканий. Этот живой интерес был бы невозможен, не будь в его фильмах, даже самых ранних, той новизны открытий, остроты восприятия, того мощного творческого импульса, которые в конечном счете и составляют творческий феномен этого удивительного мастера.

Не секрет, что многие видели в его фильмах, особенно в «Тенях забытых предков» и «Цвете граната», красивую легенду о любви, а не историю душевных состояний героев, страстные раздумья о смысле жизни, видели красочность фантазии, но не замечали новых принципов выразительности киноязыка. В представлении некоторых критиков Параджанов-художник превалировал над Параджановым-режиссером. Но, к счастью, среди множества исследований есть и такие, которые пронизаны масштабом его личности, его новаторским киноязыком. Ведь как верно замечено в одной из статей о мастере, “одно из самых сильных переживаний – потрясение человеком, громадностью его таланта, напряжением ума и души, неисчерпаемыми энергетическими ресурсами”.

Вот это потрясение мы видим в очерках кинокритика Карена Калантара, книга которого недавно снова переиздана. А сегодня мы представляем вниманию читателей фрагменты из эссе члена Санкт-Петербургского отделения Союза художников России Екатерины Рапай.

«О Параджанове»

…В 1960-х годах я часто слышала это красивое, странное имя – Сергей Параджанов. От отца, мамы, от многих друзей семьи. Его называли по-разному: Параджанов, Сергей Иосифович, Серго, Сержик. Для меня, в силу возраста, он был «дядя Сережа». Это были годы съемок фильма «Тени забытых предков».

 ВЕЧНОСТИ ЗАЛОЖНИКХУДОЖНИКОМ КАРТИНЫ БЫЛ ГЕОРГИЙ ЯКУТОВИЧ, БЛИЖАЙШИЙ ДРУГ МОИХ РОДИТЕЛЕЙ, в доме которого прошло мое детство. Он – известный уже тогда, блестящий книжный график, человек, который знал и любил Карпаты, – делал иллюстрации к повести Коцюбинского, положенной в основу сценария «Теней…».

Дядя Юра, большой, громкий и красивый человек, много рассказывал о работе с Сергеем Иосифовичем. Он ввел его в круг своих близких друзей – художников, поэтов, композиторов. Это была стихия: молодые, необычайно талантливые, свободные и красивые люди – поколение, в которое навсегда вошел Параджанов. Ворвался со своим неповторимым, фантастическим миром. Теперь уже трудно различить степень влияния этих миров друг на друга. Без этих людей, единомышленников, близких друзей – Якутовича, Гавриленко, Рапая, Губарева, Дзюбы, Миколайчука, многих и многих других, кто составлял тогда подлинную славу Киеву, Украине – не вырос бы тот Параджанов, которого знает мир. Но без Параджанова невообразима киевская культура, общественная жизнь, сам дух города тех десятилетий. А возможно, и всей страны…

… Ярко запомнилось первое знакомство с ним. Какой-то праздник в доме Якутовичей – старом, будто замершем на краю высокого обрыва. В доме, некогда принадлежавшем целиком семье тети Аси, жены Якутовича, где в советское время им осталась в пользование маленькая квартира из четырех комнат на первом этаже. Эта квартира, и сам дом, и крутая, кривая улица на высоких киевских склонах – абсолютно булгаковский мир – живая еще тогда декорация событий «Дней Турбиных», «Белой гвардии» – Города.

Все ждали Параджанова, страшно не терпелось его увидеть. Я воображала что-то огромное и неслыханное.

Вдруг открылась дверь гостиной, люди расступились и замерли. В комнату вплыли ноги в ботинках, дальше – накрытое старым пальто небольшое тело и в конце бородатая, совершенно неживая голова в кепке. Вся эта конструкция, на одной паре ног, траурным шагом дошла до середины комнаты и рассыпалась к веселью всей компании и самого автора, объявившего «похороны Параджанова». Башмаки упали с двух тростей, пальто соскользнуло с вытянутых рук, «неживая» голова захохотала – и явился небольшого роста, коренастый человек, который сразу заполнил собой всю гостиную, и все внимание уже было сосредоточено только на нем.

Самым прекрасным в этом человеке была улыбка, смех – по-детски веселый, прятавший острые и живые глаза в складки щек, сразу переходивших в по-восточному растущую от ресниц бороду с серебряной сединой. Расходящиеся лучами от глаз морщины, дивно красивый рот, певческая гибкость голоса…

… Я пришла к нему ранним вечером. Малиновое солнце уходило за края крыш. Он сидел на балконе в куртке, накинутой на голый волосатый торс, бил молотком старинные блюдца в розочку, колол осколки щипчиками, как сахар, складывал из них нечто прекрасное. Был тих, немногословен, сосредоточен. Такая была домашняя, отеческая беседа. Вечерело, и никак не могло стемнеть.

В другой раз я застала его в состоянии «фуриозо». Он метался по дому, швыряя предметы, выкрикивая какие-то бредовые фразы: «…Всё! Я больше не снимаю кино! Я бездарен! Хватит! Никогда!» Глаза его метали молнии или брызги слёз – я была в ужасе и спросила: «Дядя Сережа, что с вами, почему?» Он стал кричать: «Я посмотрел «Конформиста»! Ты видела «Конформиста»? Это гениально! Я не могу после этого снимать! Я говно! Я ничто!» Перечить было невозможно. Он набросил пальто и куда-то умчался…

 ВЕЧНОСТИ ЗАЛОЖНИКПАРАДЖАНОВ ЛЮБИЛ РАССКАЗЫВАТЬ В ЛИЦАХ ЭПИЗОДЫ С ИМЕНИТЫМИ ДЕЯТЕЛЯМИ КИНО. Он дружил с Лилией Юрьевной Брик, тоже персонажем множества его этюдов. Его гостями были Григорович, Майя Плисецкая, Бондарчук, Герасимов, Мессерер и Ахмадулина, Вознесенский, многие другие крупные официальные персоны. В известной степени это было данью хорошему тону – побывать в доме Параджанова. Ну и у него была такая слабость – к «шишкам», как их тогда называли. Он всегда стремился найти и восхититься в них какой-то человеческой стороной. Однако же он умел их и «расковырять», как бы ни были крепки их бронзовые панцири. Перед ним очень сложно было устоять. Эта детская нагота его души, которую я увидела тогда на вечере в Союзе, эта безоружность перед ужасным и прекрасным в жизни, вечная готовность проникнуть в суть и восхититься сочетались со способностью одним взглядом, словом, проколоть любую шкуру, уничтожить, назвать самым едким и точным именем, прилипавшим раз и навсегда. Его, конечно, боялись, завидовали и ненавидели. Но расположения его искали.

Приемы он задумывал заранее и бурно обсуждал их потом. Готовил чудные грузинские блюда, создавал натюрморты, подносил гостям чаши воды с лепестками роз – омыть руки, одаривал подарками, часто только что полученными от других.

В доме постоянно толокся штат заведомых стукачей, негодяев и темных личностей. Неясно и не важно, кто и в каких отношениях с ним пребывал, – все они были статистами в его кадре.

Я почти не присутствовала при «раутах для высоких лиц», зато часто видела его в окружении тех немногих близких друзей, рядом с которыми он был задушевен, мягок и светел…

… В тесную квартиру набивалось столько людей, что стояли плотным «а-ля фуршет» не только в комнатах, прихожей, кухне, ванной, но и на лестничной площадке. Тем, кто не попадал в лифт, все время уезжавший вверх-вниз, а также и тем, кто по своим делам шел по лестнице, двумя этажами ниже на площадках являлось великолепие маленьких столиков, накрытых белыми скатертями с фрагментами общей трапезы. Обалделому обывателю настойчивый сван подносил рог с вином и тарелочку изысков с тихой речью: «Выпейте за нашего благородного друга Серго, у него праздник!» Параджанов, казалось, присутствовал одновременно везде, сиял гордостью, отсасывал трубочкой вино из бутылей в бокалы, носился с блюдами, на которых дымился то румяный поросенок, то пылающие копченые колбаски, то горки мчади, сыра и зелени. Принимал подарки, слова обожания, рассыпал комплименты, пел арии из опер, облачался в костюмы, сшитые им самим, в старинное тряпье. Он демонстрировал с изнанки шелковый драгоценный халат, где на кайме была вышита персидская вязь. Он переводил надпись: «Его касалось бедро Надир-шаха!» Роскошное бархатное одеяние ренессансной формы из кусков разных оттенков с золотом и каменьями сшито было им для Феллини. Выплывали роскошные шляпы для дам в букетах перьев, цветов, с птичками, газовыми шарфами и самыми неожиданными украшениями, которые он создавал для фильма «Интермеццо». Одевались и драпировались гости. Все это длилось ночь напролет и шумело на всю округу… Впрочем, любой визит к нему был всегда очередным подарком, таившимся в этой квартире, похожей на ренессансную шкатулку, пахнущую сандалом и пряностями…

 ВЕЧНОСТИ ЗАЛОЖНИК… ПАРАДЖАНОВ СТРАШНО ЛЮБИЛ НАРЯЖАТЬ. ПРИДУМЫВАЛ ТУАЛЕТЫ ДЛЯ ДАМ, дарил прекрасные вещи, вообще дарил все, на что падал взгляд гостя. Однажды родители сказали ему, что не могут найти для меня пальто в магазине. Он тут же взял нас с отцом и повез на толкучку. Там была его держава…

Как он торговался! Если вещь нравилась, он спрашивал небрежно: «Сколько за это говно?» И услышанную сумму срезал в десять раз. Убитый торговец отдавал вещь максимум за полцены…

…Многих удивляет, чем он был так опасен для властей. Всякая яркая личность была им неприятна. У этой же личности было много опасных сторон. Он не был антисоветчиком. Просто относился к власти издевательски. Дико эпатировал и будоражил общественное сознание и в Киеве, и в Москве. Собирая свои вечера, он выносил на сцену всю бурю своих нерастраченных творческих сил, все счеты к власти за себя и за многих других и говорил со сцены такое, от чего дурно становилось и друзьям – что уж говорить о врагах. Его пронзительная боль, высочайший накал страстей и предельная метафоричность его слов – все это было ядом для идеологии.

Но раздражало не только это. За короткое время он сосредоточил вокруг себя всю творческую энергию города. Не было такого события, премьеры в театре или кино, выставки, цирковой программы, музыкального концерта, просто чьей-то новой работы, вокруг которых Параджанов не собирал бы «весь Киев» и не устраивал бы шумного праздника…

… Он энергично лепил образ целого сословия, создавал общественное мнение, определял развитие культуры и был мерилом подлинности и качества всякого явления искусства. Это было несовместимо с официальной культурой, формировавшейся тогда отделом идеологии при ЦК КПСС и контролируемой КГБ. Все это было нестерпимо властям, ненавистно до корчей. И рот ему было не заткнуть ничем. Разумеется, как всякий гений, он знал свой путь, складывал свой образ и предчувствовал судьбу. И ни за что не уклонялся от этой невидимой траектории…

… Он, несомненно, создал свою школу, неточно названную «поэтический кинематограф». Сам он, насколько мне помнится, так свое кино не называл. Он определял его как «визуальный кинематограф», утверждая этим приоритет изображения в кино. Пластика, цвет, монтаж, музыка и вообще звук – все это было важнее для него, чем бесконечные диалоги «говорящих голов» и сюжетные оправдания. В самом деле, если взять большинство фильмов ортодоксального советского ряда, к примеру Герасимова или Бондарчука, и «вырезать» тексты, то что от них останется? Сможет ли зритель увидеть то, ради чего использована кинокамера? А параджановское кино, взятое покадрово, даже в статике, даже грубо перекроенное, являет собой драгоценные сгустки страсти, боли, смысла – любви.

Однако сколько судеб оказалось сломано в попытках пройти тем же путем! Подражание ему было гибельно. Видеть кадр и монтажную фразу, как он, невозможно. Эпигонов было немало, но их имена быльем поросли еще при жизни. Другие же, пережившие соблазн, немногие – дорогого стоят. Самый сильный пример – Роман Балаян.

… Рома, этот «смуглый принц», вырос в прекрасного, выдающегося мастера, сохранил в себе все благороднейшие качества своей юности, всю свою человеческую красоту. Его фильмы – это неповторимый киномир, его собственный киноязык. Ленты «Бирюк», «Каштанка», «Полеты во сне и наяву» – незабываемые картины мирового уровня.

Шло время, и неощутимо для нас «бойцы невидимого фронта» уже прочерчивали пунктир параджановского процесса…

 ВЕЧНОСТИ ЗАЛОЖНИКА В ОДНО УЖАСНОЕ УТРО – Я ЕЩЕ БЫЛА В ПОСТЕЛИ – РАЗДАЛСЯ ТЕЛЕФОННЫЙ ЗВОНОК. Отец взял трубку, потом открыл дверь в мою комнату и, серый лицом, сказал:

– Параджанова арестовали в Киеве.

Спустя недолгое время в одном из наших уличных разговоров с Балаяном он рассказал мне, что Сенина вызывали в КГБ и долго там обрабатывали, добиваясь показаний против Сергея. Он, будучи сломлен каким-то ужасным фотокомпроматом, что-то подписал. А после, придя домой, вскрыл себе вены. Его предсмертная записка опровергала его показания. КГБ продолжал прощупывать окружение нашего друга и, не найдя среди близких, взял в разработку пару из тех серых типов, что терлись вокруг него, которых то ли запугали, то ли купили. Вначале копали по нескольким статьям: изнасилование, хранение порнографии и гомосексуализм. В те времена принято было всеми способами создавать обвинения в самой грязной уголовщине, чтобы не плодить «узников совести».

Надо сказать, что все, кто был лучшей частью киевской интеллигенции, скоро оправились от потрясения и бросились кто как мог спасать и помогать. Ближайшие друзья обменивались по нескольку раз в день телефонными звонками, сопоставляя новости и впечатления от допросов у следователя. А вызывали всех. И следователь Макашов (!) сумел вызвать у всех ощущение воспитанного и доброжелательного человека. Отец возвращался всякий раз всё в большей уверенности, что это недоразумение скоро рассеется. Никаких провокаций, никаких злобных комментариев не было. На допросах каждый имел возможность подробно высказаться в самом дружеском к Сергею смысле и был выслушан внимательно и точно запротоколирован. Но это были самые уважаемые и известные люди в Киеве. Другие, как Рома Балаян, Николай Кривенко – молодой художник, подвергались жесткому давлению, психологическому и моральному. С такими не церемонились…

… День приговора я помню совершенно ясно. Это было раннее киевское лето – зеленый, солнечный день. Я была в институте и с внутренней дрожью ждала встречи с отцом, который был на суде. В этот день в здании суда собрались все. Я отчетливо помню, как посреди ясного неба в какие-то считанные минуты собралась свинцовая страшная туча и грохнул такой раскат грома, что стекла зазвенели. Позже выяснилось: гром прогремел именно в момент произнесения срока – пять лет лагеря строгого режима.

Это «каменное слово» вместе с громом гнева Божия придавило всех, кого допустили в зал. Кто-то потерял сознание, многие рыдали. Нас всех накрыло тяжелым черным ватником. Нам снова показали, кто мы такие. Почем мы – «это говно» ...

Я НЕВОЛЬНО НАЗОЙЛИВО ВИЖУ ЭТОТ ДЕНЬ, КОГДА ОПЯТЬ И ОПЯТЬ СЛЫШУ сегодняшние судебные новости. Они не потрясают меня своим абсурдом и противоречием всякому закону и справедливости. Они вызывают у меня тошное чувство дежавю и желание спросить у кого-то: да что же вы всё одно и то же?! Я же знаю этот бездарный гиньоль наизусть, это уже столько раз было!

… И вот новость: по просьбе Лили Брик Луи Арагон, женатый на ее сестре, будучи с визитом в Москве, на приеме у Брежнева попросил старца об освобождении Параджанова, что и было исполнено. Менее чем за год до окончания срока. Представляете? ТОГДА – в них просыпалось сознание. Или старику на краю могилы хотелось показаться мягче, добрее… А теперь?

Меня в тот год (1978-й) выгнали из художественного института. Я пережила это очень тяжело, была в депрессии. Как-то вечером мы с папой были вдвоем в его мастерской. Зима. Открылась дверь и в полуподвал сошел Параджанов. Кажется, за ним шел Рома Балаян.

Он был в черном и черен лицом. Едва отросшая седая щетина на лице и голове. Черные провалы глаз, в которых тоска и оцепенение. Ни до, ни после я не видела ничего подобного. Я из глубины собственного мрака увидела это, и ужас объял меня. Он мрачно шутил. Голос был мертв и скрипуч. Казалось, ему нет больше дела ни до чего. Сказал, что уезжает в Тифлис, по месту рождения, как предписывал указ об освобождении.

Ненавистное, горькое, пустое время потерь и стыда. Помню эту зловещую статью в центральной газете за подписью Щербицкого, что-то вроде: «С удовлетворением можно сказать, что с таким позорным явлением, как «поэтический кинематограф», на Украине покончено»…

… еще одна невидимая встреча. В 89-м году я поехала в Париж – впервые за границу. Я уже слышала о шумном приезде Параджанова незадолго до этого. О его посещении могилы Тарковского. Русские оставляли на могиле в Сент-Женевьев-де-Буа какие-то маленькие вещи – трамвайные билеты, значки, монеты. Кладбищенские сторожа бережно обходили все это, метя дорожки и траву. А Параджанов пришел с пустыми руками, но с дамой. И не найдя, что оставить другу, снял с ее шеи жемчужные бусы и бросил на крест. Так я всё и увидела – билетики, значки, монеты и нитка жемчуга, косо брошенная на лежавший еще дубовый крест…

    ПОСЛЕДНИЕ ОТ АВТОРА

    • НАПОЛНЕННОЕ МУЗЫКОЙ ПРОСТРАНСТВО
      2024-09-23 10:05

      В наше непоэтичное время, несмотря на разбушевавшиеся горячие точки во всем мире, парадоксальным образом интерес к художественной и музыкальной культуре не уменьшается, а, напротив, обнаруживает стойкую тенденцию к дальнейшему увеличению. В дни спектаклей и концертов все залы театров и филармонии, Дома камерной музыки бывают переполнены. Эта тенденция существует в силу уникального свойства творческой личности: чем больше ее сковывают обстоятельства, тем отчетливее она пытается противостоять давлению.

    • ВЕК ЛУСИН АМАРА
      2024-09-21 10:15

      Из далекой Америки пришла печальная весть: не стало ярчайшей оперной звезды XX века Лусин Амара (Лусине Такуи Армаганян). Она прожила без малого целый век, наполненный яркими событиями эпохи, любимой работой, встречами с выдающимися людьми. Долгие десятилетия она царила и властвовала на сцене, покоряя волшебной силой своего искусства, став символом совершенства и недосягаемого мастерства. И все же когда уходит из жизни артистка ее калибра – это огромная утрата: беднее становится культура. Выдающаяся певица, на чью долю выпала планетарная любовь и слава – теперь воспоминание. Ее блестящий вокальный стиль, выразительность пения, драматизм игры, законченность в воплощении сценических образов, поставили ее в первый ряд артистических имен XX века.

    • СОЮЗ ХУДОЖНИКОВ: ВЧЕРА И СЕГОДНЯ
      2024-09-14 11:40

      1932 год. Это дата образования Союза художников Армении. За этой датой – годы плодотворного труда, стремительного взлета армянского изобразительного искусства, успехи на международной арене. Это, конечно, не означает, что со времени образования творческой организации все в ней шло гладко. Были и просчеты, и потери, порой сказывалось идеологическое давление. Тем не менее, расцвет армянского изобразительного искусства был налицо.

    • И СНОВА "ТУРАНДОТ" В ПЕРЕПОЛНЕННОМ ЗАЛЕ
      2024-09-11 12:43

      Начало сезона в Национальном академическом театре оперы и балета им. А.Спендиарова было ознаменовано гастролями выдающейся певицы, одной из самых ярких звезд мировой сцены Марии Гулегиной. В день ее выступления в театре был аншлаг, как обычно происходит во время премьер. Но спектакль "Турандот" - последний оперный шедевр Пуччини - у нас идет уже второй год, и подобный аншлаг в зале приятно удивил. Чрезвычайный интерес был вызван участием в спектакле Марии Гулегиной, чьи выступления в Армении ждут с особым волнением. Публика Армении давно открыла для себя мастера высочайшей профессиональной культуры, художника с прекрасным и богатым миром.






    ПОСЛЕДНЕЕ ПО ТЕМЕ