РОДИНА НА ВСЕХ ОДНА

Химик, специалист по металлоорганическому синтезу Григорий Аветисян был уже квалифицированным специалистом, кандидатом наук, когда в самом начале 90-х годов минувшего столетия по известным причинам наука оказалась в глубочайшем кризисе, а ученые - невольными жертвами перестройки. В создавшихся социально-экономических условиях стране было не по карману содержать научный потенциал, которым она располагала. Не видя научных перспектив, многие ученые ушли в коммерческие структуры, чтобы не потерять квалификацию, уехали за рубеж. Среди них был и Григорий Аветисян. Оказавшись в Париже, Григорий вынужден был все начинать с нуля. Об этом мы поговорили с ним в один из его приездов в Ереван.

- Я вынужден был уехать, потому что не хотел заниматься чем попало, - рассказывал Григорий. - Никакого приглашения у меня не было. Но наука в Европе, как, кстати, и в бывших странах соцлагеря, ценится не особенно высоко. Единственные страны, где на поприще науки можно добиться успеха, - это США и Великобритания. Вот почему ученые из бывшего СССР едут именно в эти страны. А во Франции устроиться по специальности намного сложнее. Главная трудность - это непризнание наших дипломов. Если в США и Англии можно сдать экзамены, решить определенный тест и сразу приступить к работе, то во Франции надо начинать чуть ли не с первого курса университета. Подобная перспектива вызывала во мне чувство протеста, и я решил обратиться к ректору университета Pario 6 имени Кюри профессору Норману. Показав ему свою диссертацию, я сказал, что у меня множество научных статей, опубликованных в солидных журналах мирового уровня. Но это не возымело действия, разве что ректор все же пошел мне навстречу и сказал, что, если сдам все университетские экзамены, он сможет зачислить меня в аспирантуру. Получив всего лишь месяц для подготовки, я начал бешено заниматься.

Через месяц я снова пришел к ректору, но приняла меня секретарша, выдала лист с 80-ю вопросами и, не предупредив, что на ответы у меня всего лишь час, удалилась. К тому моменту я владел английским, а на французском изъяснялся с трудом, поэтому отвечал на вопросы медленно. Тем не менее на 76 я уже ответил, когда пришла секретарша и сказала, что мое время истекло, а за результатом надо прийти завтра. На следующий день меня принял сам ректор, был намного любезнее, чем в первый раз, и сказал, что я совершенно точно ответил на вопросы. Я предложил сразу же ответить на оставшиеся 4 вопроса - и благодаря этому был зачислен в аспирантуру.

- Каково отношение к нашим ученым у западных коллег? Не встречают ли они в штыки наших соотечественников, которые претендуют на немногие вакансии?

- Об особом предубеждении не могу сказать, но трудности все же неимоверные. Мне пришлось еще год учиться в аспирантуре и, несмотря на коллекцию дипломов, ни одна французская лаборатория не заинтересовалась мной. Дело в том, что здесь вступают в силу иные критерии, - возраст, например. При выборе между мной и французским студентом интерес проявляется к студенту, потому что он молод, у него меньше претензий и т.п. Не думаю, что какая-то лаборатория начала бы оригинальничать и взяла на вакантное место ученого из другой страны.

- А как ты все-таки устроился?

- На протяжении двух лет я безуспешно искал работу. Мои коллеги, выехавшие в США и Англию, сразу нашли хорошо оплачиваемую работу. Но во Франции, как я уже сказал, все намного сложнее. И я решил переквалифицироваться в фармацевты.

- А на какую тему ты защитил диссертацию?

- Синтез новых лекарственных препаратов. Мне пришлось дополнительно сдать экзамен по медицине, фармацевтике и по структуре здравоохранения во Франции. Это самый трудный экзамен, потому что не секрет, что структура здравоохранения во Франции не очень себя оправдывает. Получив новую квалификацию, я добился того, что попал на работу в лучшую лабораторию, - первую фармацевтическую группу в мире (PFIZER).

- А как преодолевались трудности бытового плана?

- Франция была единственной страной, в которой я хотел жить и работать после Армении. Она вошла в наше сознание с самого детства - через классическую литературу, музыку, живопись, кинематограф. Но, к сожалению, о современной культуре Франции я имел мало представления. Например, я не знал о богатстве современной французской гастрономии. По этому поводу я даже шучу: когда меня спрашивают, не являюсь ли политическим беженцем, я отвечаю: "Нет, я гастрономический беженец". Но, если серьезно, то Франция - одна из немногих европейских стран, которая с симпатией относится к Армении, ее истории, культуре. Не случайно она одной из первых признала Геноцид армян в Османской Турции. Франция исторически всегда представляла интересы Армении, в чем велика роль армянской общины, представители которой во Франции занимают влиятельные посты, как, например, юрист по международному праву Патрик Деведжян - блестящая личность. В признании Геноцида он сыграл неоценимую роль. Я слышал его выступление, когда он сказал: "Как можно принимать в Евросоюз страну, которая до сих пор не признала совершенный ею Геноцид?" Чтобы стало очевидно, насколько это недопустимо, он провел такую параллель: "Возможно было бы членство Германии в Евросоюзе, если б сегодня, к примеру, центральные магистрали Берлина носили имена Гитлера, Геббельса, Гимлера, а в центре столицы находился мавзолей Гитлера? Какой была бы Германия сегодня, если бы сама не осудила фашизм? А сегодняшняя Турция до сих пор не осудила свои преступления 15-го года".

- Есть ли у тебя контакты с армянской диаспорой?

- Не могу сказать, что принимаю активное участие в жизни армянской диаспоры, но по мере сил стараюсь быть полезным ей. Сейчас она очень неоднородна. Если в начале прошлого века она состояла из армян, которые спасались от Геноцида в Турции, то сейчас пополнилась новой волной эмиграции, и это в каком-то смысле играет положительную роль. Дело в том, что третье поколение армян - потомки первых беженцев. Они почти не говорят на армянском, хотя и помнят, что являются армянами. Новая волна армян укрепила солидарность общины, принеся много информации об Армении, обострила их любовь к исторической родине, оживила интерес к языку, армянской культуре. Многие из них стали чаще приезжать в Армению.

- Тебя многие годы не было в Армении. Поделись впечатлениями.

- Когда я впервые приехал после 15 лет отсутствия, первое впечатление было шоковым. У меня было ощущение, что я очутился в другом измерении. Я считаю себя ереванцем, очень люблю Ереван. Но есть вещи, которые не укладываются в сознании. В наше время он имел яркие, характерные черты, особенно в архитектуре, и выгодно отличался от других столиц бывшего СССР. И мне больно видеть, как старый Ереван либо полностью стерт, либо остались жалкие остатки чудесных, оригинальных построек прошлого века, которых не встретишь ни в одном уголке мира. Они бессовестно разрушены, и на их месте высятся глыбы, не вписывающиеся в ансамбль и атмосферу города. А чудовищные постройки вокруг Оперного театра? Они просто ужасают своим несоответствием общему облику, стилю Еревана. Исчезла гармония, нет никакого продолжения ни в смысле стиля, ни в смысле исторического восприятия окружающей среды, ансамбля. Моя бабушка-художница говорила: "Надо рисовать так, чтобы каждый предмет чувствовал присутствие другого. Предметы должны говорить между собой, тогда получится натюрморт". Так и в архитектуре. Здания должны общаться между собой, быть в гармонии, а не в конфликте. В Париже тоже есть здания, которые были построены в эпоху Миттерана и не гармонируют с окружающей средой. Но сейчас на это обращают больше внимания, и вся старина в Париже сохранилась полностью, а если что восстанавливается, то с учетом исторического былого облика.

- Приятно, что тебя волнуют проблемы сегодняшней Армении...

- Забыть свою страну невозможно: ведь уезжают потому, что здесь невозможно полностью себя реализовать. Но я очень хочу, чтобы в Армении и богатые, и бедные были равны. Вступив в XXI век, Армения, несомненно, нуждается во всесторонней модернизации. Наука, искусство, культура должны быть подняты на новый уровень. И хочется, чтобы в Армении и богатые, и бедные были равны перед законом. Больно слышать, что человек продает последнее, чтобы обеспечить себя лекарствами или сделать неотложную операцию. Не думаю, что наше государство не в состоянии обеспечить народ хотя бы минимальным. Оно должно стараться, чтобы каждый армянин чувствовал себя защищенным как у себя на родине, так и за ее пределами. А родина у нас одна, где бы мы ни жили, - Армения.