ЕМУ НИКОГДА НЕ БЫТЬ В ПРОШЛОМ

9 января - день рождения Сергея Параджанова. В канун 90-летия великого Мастера, был издан фотоальбом Юрия Мечитова, где представлены фотографии, запечатлевшие кинорежиссера в разные годы его жизни в Тбилиси. Его незаурядная личность, зафиксированная объективом талантливого фотомастера, побудила взяться за перо и известного тбилисского журналиста Нодара БРОЛАДЗЕ.  

Сергей Параджанов был уроженцем старого тифлисского уголка и являл собой живую модель олицетворенного перформанса. Складывалось впечатление, что он в сознании своем реально общался с какими-то узорчато-ковровыми "галлюцинациями" в тесном единстве с лучистыми образами не только существующих, но и несуществующих, выдуманных им самим людей. Все это было озарено теплым утренним солнцем, всходившим над Святой горой, высившейся над его скромным жилищем. Солнце обильно подпитывало феномен щедро фантазирующего ума, созданного для постановок, фантасмагорических представлений, воссоздания тех прекрасных иллюзий, которые становятся чем-то таким, чего не хватает слишком приземленной действительности, а потом притягивает к себе надолго и, скорее всего, не забывается никогда.

ЕГО СТРАННАЯ ЗАГАДОЧНОСТЬ НЕ ВПОЛНЕ ОБЪЯСНИМА, НЕ ОЧЕНЬ ПОНЯТНА И ПО СЕЙ ДЕНЬ. Бесспорно, это всемирно известный режиссер, обогативший художественное кино новой формой визуального повествования, – красочной, сочной и поразительно яркой в своей глубинной утонченности. Это очевидно. Как и то, что Параджанов, как бы опередив время, новаторски усилил эстетические эффекты, расширив возможности экрана. Таинственное безмолвие кадров, каждый из которых составляет отдельное самодостаточное полотно, пронзительно акцентирует этическую суть его экранных сочинений. Специфика параджановского мышления позволила поднять киноэстетику на небывалый для двадцатого столетия творческий уровень, что и обусловило рождение нового кинематографа, немногословно статичного, тонкого, инкрустированного восточным орнаментом, во многом стилизованного под пестрый театральный фейерверк, удобренный питательным ферментом тифлисского суматошного бытия.

Художественное мышление Параджанова магически проявлялось и в повседневной жизни этого поразительного кудесника, призванного манипулировать образами и впечатлять открытиями, возникавшими в его беспокойном воображении. При этом не всех восхищала его сумбурная, основанная на социальной аритмии, донимающей Мастера, жизнь. Но все вместе, и это об истинных ценителях, прилагая незначительные усилия, достигали взаимопонимания в том, что его жизнь – именно такая жизнь, поэтапно и с чудовищной закономерностью сложившаяся из множества драматических постановок, отрежиссированных судьбой. Это не новый феномен, но закономерно обретающий право на повторение из столетия в столетие: такова печальная судьба странника, понукаемого земными властителями, обстоятельствами и поборниками какого-то мнимого порядка, установленного теми, кто не лишен собственной безалаберности. Счастье же и удача, в особенности для него, состояли в том, что Параджанов вышел из органично воспринятой и усвоенной им по месту рождения жизнерадостности местного беспечного люда, – забавного городского человеческого сообщества, равно привыкшего исстари к неудержимому эпикурейству и ликующему озорству. Параджанов, как никто другой, ассоциировался со старым Тифлисом, этим "чудесным городом детских снов", - с его "деревянным крылатым флотом, летавшим только в старину". Городу подходили и его взрывной темперамент, и эпатажный стиль жизни, и плоды оставленного этому миру уникального творческого выплеска.

ПАРАДЖАНОВ ПОКИНУЛ ВСЕХ – РОДНЫХ, ДРУЗЕЙ, СОСЕДЕЙ, КОЛЛЕГ - И САМ ГОРОД в тревожное для его страны время. Покинул во второй раз, но уже навсегда. В первый раз это произошло, когда он переехал в другую страну, где сотворил первое кинематографическое чудо - фильм "Тени забытых предков". Словно судьбе или провидению было угодно, чтобы он попрощался с жизнью в Ереване, а не в Тбилиси, где он появился на свет. Его уход совпал со смутной для Грузии эпохой, обозначившей поворот от известного всем прошлого к неведомому и непредсказуемому будущему, – с его родовыми муками независимого становления и государственного самоопределения.

В Армении, понятно и похвально, позаботились, и основательно, о том, чтобы увековечить память о Параджанове. Похоронили в Пантеоне парка Комитаса, создали дом-музей. Скорее - музей, чем дом, потому что дом его, в самом человеческом и сокровенном смысле этого слова, остался в Тбилиси. И детство осталось там, и могилы родителей, и воспоминания о лучших днях – все то, что образует человека и его живую суть. Главное же – дом: небольшие комнаты, где бывали Марчелло Мастроянни, Майя Плисецкая, Владимир Высоцкий, любимейшая из актрис – Софико Чиаурели, которую Параджанов  лелеял и боготворил.

Там же остались двор, лестницы, запахи, детские лица, которые превратились со временем в сосредоточенные взоры взрослых людей, которых он еще помнил детьми. Все они потом исчезли навсегда после тех многих лет совместной жизни, сохранившей воспоминания о забавах, распрях, радостях и обидах, кутежах и прочих прелестях неугомонного тбилисского дворового быта.

Дом-музей Параджанова в Тбилиси, увы, не состоялся. Он стал бы естественным продолжением его общения с теми, с кем он не успел попрощаться. Трудно представить себе детство и юность, зрелые годы Параджанова в другом городе.

Время, дело известное, меняет людей. Они не в силах вечно помнить обо всем и постепенно, сами того не желая, забывают о прошлом, о тех, кто им был некогда дорог и необходим, или о тех, кто просто составлял привычную часть среды и, соответственно, той живописной панорамы, без которой существование казалось немыслимым. Забывают не все и не всех подряд, но и помнят не обо всем. Наиболее долго помнят тех, кто способен дарить чувство восхищения и удивлять внезапными и чистосердечными жестами.

Эти чувства порождались и его всамделишной страстью к сюрпризам в виде разного рода выдумок и разного рода предметов, объединенных в диковинные инсталляции, – в затейливые, образующие дивные коллажи, невообразимые сочетания, требующие вдохновения, работы мысли, художественного воображения. Каждый из этих даров был откровением, неизменно вызывая взрыв нахлынувших эмоций, порождая то самое удивление и восхищение, которое дополнялось ощущением пребывания в другом, каком-то спасительном, ирреальном мире.

Это плоды не холодного ума и промысла безразличного и безликого мастера, а повседневные дары одухотворенного сердечным теплом тифлисского горожанина. И они замечательно обогащали и усиливали впечатление о незаурядности параджановского таланта.

В КАНУН 90-ЛЕТИЯ СЕРГЕЯ ПАРАДЖАНОВА В ПАМЯТЬ О КИНОРЕЖИССЕРЕ БЫЛ ИЗДАН ФОТОАЛЬБОМ. Он стал удачно реализованным решением, объединившим документальную и художественную фотографию. Среди этих работ – и тот самый, снискавший широкую известность снимок, который подсказал скульптору Важе Микаберидзе идею памятника Сергею Иосифовичу в Тбилиси. Параджанов в полете…Поразительна уловка Художника, он подпрыгнул в тот миг, когда фотограф уже фиксировал кадр. И этот "выстрел" навсегда сохранил образ "прекрасного сумасброда", взлетевшего над реальностью, чтобы затем плавно опуститься на землю и вселиться в сердца миллионов его самых верных, самых искренних почитателей.

…Встретил я недавно того неспокойного фотографа, Юру Мечитова, который много лет назад бегал к Параджанову каждый день за новыми кадрами, а потом снял его и на улице в состоянии "полета". Я попросил его показать этот альбом. Юра показал. Стало понятно, что такой красочный альбом не издавался ни в честь Федерико Феллини, ни в честь Сергея Эйзенштейна, Пабло Альмодовара или Стивена Спилберга. Я долго рассматривал фотографии и перечитывал предпосланные к ним текстовки. Потому и появилось желание написать то, что вы прочитали только что.

Нодар БРОЛАДЗЕ