ГРОЗА

Бабушка Сиран утверждает, что внутри у Епиме горит электрическая лампочка. Потому она всегда светится улыбкой, даже когда спит.

С бабушкой Сиран не поспоришь, она знает свою внучку лучше всех. Любое событие для Епиме повод для радости: дождь пошел - счастье, подморозило в мае - и ладно, погода тоже человек, у нее тоже настроение может быть всяким. Погода тоже человек, улыбается Епиме и смотрит так, как умеет только она - нараспашку, всем сердцем, всей душой.

БОЛЬНЫЕ ЕЕ ОЧЕНЬ ЛЮБЯТ. ТОЛЬКО И СЛЫШНО В КОРИДОРЕ хирургического отделения: Епиме-джан, ты где? Зайди к нам, скажи чего.

Она отставляет в сторону швабру, убирает под белоснежную косынку выбившиеся пряди волос. Ополаскивает руки, одергивает край халата. Заглядывает в палату - та мигом озаряется ее улыбкой.

- Это тебе, Епиме-джан, - протягивают ей гостинцы больные.

Она берет у каждого что-нибудь одно: печенье, яблоко, мандарин. Уходит, бережно прижимая к груди подарки.

У старого Амбо перелом лодыжки - зачем-то полез на чердак не как все нормальные люди, а через крышу. Черепица возьми и обвались под его тяжестью. Рухнул с высоты трех метров, чуть насмерть не убился. Кричал, пока не охрип, да кто услышит - живет он в крайнем доме Берда, дальше только река, старая часовня и пшеничное поле, окаймленное с того конца лесом. Хорошо, что бабушка Сиран заподозрила неладное - что-то давно Амбо мимо калитки не ходил, глаза не мозолил. Заглянула к нему - а он лежит среди обломков черепицы, злой, как оса, и костерит провидение до седьмого колена.

Положили его в общую палату, но потом перевели в отдельную - шума от него много, никому спать не дает: ворчит, кряхтит, гипс последними словами кроет, жалуется то на жару, то на холод, проклинает тот день и час, когда решил прибраться на чердаке: сто лет захламленным стоял и дальше бы простоял.

Трудно было попросить Епиме помочь с уборкой? - бухтела бабушка Сиран, пока машина "скорой помощи", подпрыгивая на колдобинах - как в прошлую весну река вышла из берегов и размыла дорогу, так ее в порядок и не приводили, - ехала в больницу. Амбо ответом ее не удостоит и даже голову в ее сторону не повернул. Раз ушла - нечего из себя заботливую строить! Но когда она взяла его за руку, он выдергивать ее не стал, только нахмурился - чтоб не расслаблялась. Сиран и не собиралась расслабляться: подробно проконсультировавшись с врачом, собралась и на следующий день уехала в город - за костылями. Амбо через неделю выпишут, гипс будет дома донашивать. Нужно понемногу учиться ходить.

Епиме заглядывает в палату к старому Амбо сразу после обеда, когда больные, приняв положенные таблетки, укладываются для дневного сна. Разложит на прикроватной тумбочке угощение: печенье, мандарин, яблоко. Пододвинет стул, сядет, сложит на коленях руки. Улыбнется.

СТАРЫЙ АМБО ЗНАЕТ, ЧТО ДАЛЬШЕ БУДЕТ, ПОТОМУ ШУМНО, с претензией выдыхает. Епиме не обращает на это никакого внимания.

- Расскажи, - просит она, приглаживая всколоченную бороду деда.

А что рассказывать. Нога ноет, голову словно железным обручем сдавило, опять давление, заставляют таблетки пить, но кто их станет слушаться! Под гипсом жарко и чешется, хоть ногтями кожу дери, да не дотянешься!

Епиме теребит ему пальцы.

Расскажи!

Бессоница замучила, червецы попортили фундук, надо спасать деревья, иначе потом поздно будет. Солнце кусается, словно сквозь лупу прожигает, значит - к вечеру будет гроза. И ворона обиженно каркает, стало быть, погода испортится и гроза принесет с собой холод.

Расскажи!

Ты снова за свое?

Епиме чистит мандарин, протягивает ему. Старый Амбо съедает одну дольку, другую отдает ей. Они привыкли есть так: один кусочек - ей, другой - ему. Печенье тоже разламывают пополам, от яблока Амбо отказывается - не любит. Епиме перекатывает его на ладони, убирает в карман.

-  Расскажи.

Старый Амбо возводит глаза к потолку, протяжно вздыхает:

-  Ты в кого такая упрямая?

-  В тебя.

-  Кхэх, ладно. Значит, так. Двадцать лет назад, в самый снежный день в году - не знаю почему, но второго февраля в Берде выпадает столько снега, что тропинку до калитки полдня очищаешь, а к вечеру, отснежив, ударяет такой мороз, что приходится всю ночь подкидывать в печку дрова - иначе окоченеешь... Так, о чем это я? - потеряв нить мысли, старый Амбо растерянно умолкает.

-  Двадцать лет назад... - подсказывает ему шепотом Епиме.

Он поспешно подхватывает:

-  ...второго февраля родилась ты. Но радость и горе везде под руку ходят: не успели мы обрадоваться твоему рождению, как твоя мать, решив, что уже достаточно пожила, превратилась в ангела и улетела на небо.

-  В ангела с крыльями?! - спрашивает-уточняет Епиме.

-  А? Ну да, с крыльями. И бабушка Сиран вырастила тебя сама. В детстве ты много болела, ох, как же много ты болела! От малейшего сквозняка сляжешь - и маешься высокой температурой и кашлем неделю, а то и две.

-  Старый Амбо морщится - то ли от воспоминаний, то ли боль в ноге дает о себе знать.

- Нам разное говорили: что ты слабенькая, не выкарабкаешься. Что надо отдать тебя в специальный интернат, где живут такие, как ты, дети. Но мы с твоей бабушкой уперлись...

- Потому что упрямые, как я?

- Потому что упрямые, как ты. Никому тебя не отдали, оставили себе. понемногу выправилась, научилась говорить и даже читать-писать. Восемь лет в школе проучилась . А теперь совсем стала большая, в больнице помогаешь. Вообще не представляю, как бы они обходились без твоей помощи!

- Епиме  ложится рядом с дедом, кладет голову ему на плечо. Тот целует ее в пушистые волосы - у Ваана были такие же: легкие, почти невесомые, совсем не армянские. Сиран сохранила на память его младенческие локоны, думала - подрастет, мастью темнее станут. Волосы у Ваана с возрастом стали гуще, но редчайшего золотистого оттенка не растеряли. В любой толпе детишек различишь без труда - сияет, словно солнце. Он был единственным и долгожданным ребенком, счастьем и отдохновением души. Женился рано, сразу после школы - хотел, чтобы мать с отцом успели поняньчиться с внуками. Ушел служить в армию. Через месяц случилась война. Попал в окружение, не захотел в плен, взорвал себя гранатой. Невестка умерла при родах. Епиме родилась не такой, как другие дети. Замуж не выйти, род не продолжить. Угас Дидевананц род, угас.

Сиран ушла от него сразу после похорон невестки. Пролежала три дня с сухими глазами, потом встала - и взмолилась: отпусти. Останусь - сойду с ума от горя и тебя с ума сведу. Он ее отпустил.

Живут в разных концах одной улицы. Он - в своем доме. Она с внучкой - в своем.

Епиме по выходным обязательно заглядывает к деду. Приносит обед, что бабушка сварила, ну и полученных от больных гостинцев прихватит. Дед ест бабушкину стряпню, словно одолжение делает.

- Так и не научилась солить, - хмурится, скребя ложкой по дну тарелки.

Передает с внучкой пенсию, до последней копейки. Когда идет мимо дома бывшей жены, головы в ту сторону не поворачивает. Сиран следит за ним из-за шторы, качает головой          , молчит.

Дидевананц Амбо лежит, приобняв внучку и зарывшись носом ей в волосы. Жизнь  не бесконечна, они с Сиран уйдут - Епиме останется. Тогда за ней присмотрит брат покойной невестки - Алексан. Он мягкий и добрый человек, другому они свою внучку не доверили бы.

Дидевананц Епиме лежит на плече деда и думает о том, что он, наверное, Бог, потому что в мире все так, как он предрекает: если завтра твой день рождения, значит, снега выпадет столько, что полдня провозишься, пока тропинку до калитки расчистишь, а ночью несколько раз к печке встанешь, чтобы дров в огонь подкинуть. А если, например, солнце не греет, а кусается, словно сквозь лупу жжет, значит, вечером будет гроза. И вечером непременно приходит гроза.

Нарине АБГАРЯН