"ПИАНИНО", или ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ПЕРВОБЫТНЫЕ СОСТОЯНИЯ АШОТА ГАЗАЗЯНА

С Ашотом Газазяном довелось много лет, преимущественно тревожных для страны, проработать в одних и тех же газетных редакциях. Даже в Западном Сассексе вместе побывали, хотя дальше расположенного в этой английской глуши терминала аэропорта "Гатвик" выбраться не удалось. Словом, прошли вместе не одну дорогу, побывали не в одной передряге, и вроде бы знал его, как свои пять пальцев. Но никогда бы при всем при том не подумал, что газетчик до мозга костей вдруг обернется беллетристом, причем неплохим беллетристом. Вероятность такого развития событий была ниже, чем попасть в авиакатастрофу, а такая возможность оценивается учеными в соотношении один к 11 миллионам…

 НО ВОТ – НАДО ЖЕ ТАКОЕ! – СЛУЧИЛОСЬ. ПОТОМ ПОВТОРИЛОСЬ. И пошло-поехало. На сегодня уже то ли 7-й, то ли 8-й сборник своих рассказов выпустил в свет. "Пианино" называется. Работает с исправностью вендингового аппарата. Просто тот шоколадки и сигареты выплевывает, а Ашот – целые литературные произведения, на колоритную стилистику которых я вам только что ненавязчиво намекнул.

Мы все знаем разные слова, но далеко не все умеют так расставить эти слова и звуки, чтобы, с одной стороны, они воздействовали максимально сильно и полезно, а с другой – не баламутили душу и почем зря не раздражали. Газазян это умеет, как никто другой: свободно лепит из слов, словно хороший скульптор из глины, своих Лаокоонов. Лепит и выпускает в свет. И так уже то ли 7, то ли 8 раз. Подозреваю, что Ашоту это нравится: неплохой, надо признать, способ прожить жизнь еще раз, всколыхнув давно отшумевшее и вызволив из реки забвения Леты милые лица, как бы ни грозился по этому поводу зарабатывающий на обратном процессе перевозчик Харон.

Как бы ни банально это звучало, но рассказы Ашота Газазяна действительно можно разобрать на цитаты. "Три дня в Амасии и столько же в Брюсселе – это одинаково отвратительно: в одном случае – слишком много, в другом – слишком мало". И это вовсе не умозрительное заключение: в бытность свою репортером "молодежки" ему часто приходилось выезжать в командировки на сбор урожая или на важную встречу с передовыми доярками района аки куда, но с годами, став собкором немецкой "Дойче Велле", перед ним открылись и более благообразные европейские пейзажи.

Хорошо знакомые с Ашотом со временем подметили в нем даже внешнюю трансформацию: вечно издерганный редакционными буднями и одетый "по первому писку моды", Ашот уравновесился и стал походить то ли на зажиточного немецкого бюргера, то ли на стинговского Englishman in New York. Правда, в отличие от последнего он, слава богу, все же потребляет не только чай – и кофе ему по вкусу, и кое-чего покрепче. Не утратил он и всегда свойственную ему самокритичность, способность подшутить над самим собой. Словом, целостность натуры все же сохранил и прежнюю узнаваемость не потерял.

Кстати, с учетом количества выпиваемого на страницах его рассказов "Джемесона" ирландцы могли бы хотя бы поблагодарить за невольную рекламу искусного ценителя и почитателя их виски "since 1780". Вот мой любимый Ю Несбё вовсю пользуется в своих произведениях приемом продакт-плейсмент, то бишь явно оплачиваемой неявной рекламой, когда, к примеру, чаще, чем диктует художественная целесообразность, обращает внимание на крутые ботинки "Доктор Мартенс", которые по вечной норвежской слякоти носят его потерянные герои. Но, с другой стороны, персонажи моего друга пьют свой Jameson как-то более искренне и задушевно, без коммерческой подоплеки, нежели носят свою обувь скандинавы Несбё. И, честно говоря, часто так и хочется подсесть к ним за столик и ненавязчиво присоединиться к несуетливо струящемуся разговору о жизни и о себе в ней. Как навеки закреплено в рассказе, давшем название всему сборнику: "Когда люди выпивают, они возвращаются к своему первобытному состоянию. Другими словами, становятся лучше".

ДА, РАССКАЗЫ ГАЗАЗЯНА МОГУТ ПОКАЗАТЬСЯ незатейливым бытописательством, слишком простенькими или просто простенькими, но они прямо из жизни, которая, согласитесь, также не отличается обычно закрученными сюжетами и ежедневными головокружительными приключениями. Зато его проза не способна затмить проглядывающий тут и там интеллект рассказчика, написана сочным языком и щедро приправлена ярким самобытным юмором.

Интересно, что, отдав воленс-неволенс заметную часть своей жизни незабвенной советской журналистике, Ашот так и не смирился с царившими тогда газетными штампами и не позволил им крепко засесть в своей башке, более того – всю жизнь нещадно и умело поднимал их на смех. Вот в рассказе "Паркер" он с потрясающим юмором описывает, как в середине 1970-х годов торжественно хоронили писателя хоть и средней руки, но члена творческого союза. "Сгрудились у гроба, говорили речи. И главное, что в них преобладало, - осознание важности прожитой жизни писателя, поскольку он оставил потомкам бессмертные произведения, которые еще предстоит оценить по достоинству последующим поколениям". И далее: "Не знаю, кто как считает, но, по-моему, если бы все эти речи писатель слышал при жизни, пожил бы еще. А так – не пожил…". Ну, что тут еще скажешь: ни убавить, ни добавить.

Ашот Газазян щедро делится в своих рассказах своим житейским опытом, тонкими наблюдениями над жизнью. А ведь и правда, что иногда для того, чтобы круто изменить свою жизнь, достаточно просто сменить привычный маршрут своих хождений. Сам он как-то сменил и тут же встретил на новом маршруте близкого человека, которого не видел много лет. Подозреваю, что именно этому обстоятельству мы во многом обязаны и появившейся в "Пианино" отдельной и как нельзя более актуальной главе "Пандемиада. Записки без маски".

Почему-то вспомнилось фирменное газазовское из прошлой жизни: "Я все сказал!", мгновенно прекращавшее затянувшиеся редакционные дискуссии по поводу и без. Не знаю достоверно, все ли на сегодня сказал он на избранной писательской стезе, но если нет, то один совет от товарища, который за свою жизнь не написал ни одной книги – разве что сотни и тысячи газетных репортажей и статей. Как бы ни была богата реальность, с которой соприкасаешься лично и которую каждый из нас проживает по-своему, она не способна выразить всю глубину, полноту и все нюансы и ощущения человеческого существования. Поэтому если все-таки будет следующая, то ли 8-я, то ли 9-я книга Ашота Газазяна, то лично я надеюсь увидеть в ней побольше художественного вымысла. Не фантастики, а вполне реальных фантазий, которые могут вскрыть полотно жизни более мощно и разнообразно. Не возбраняется поэкспериментировать и с формой.

Новых удач и открытий автору и другу! А еще желаю Ашоту всегда, как Карен и Рудик из его рассказа, быть "нагруженным новыми планами на вечер". Один раз живем…