"КТО ВИДЕЛ ВАС ХОТЬ РАЗ, ЛЕВОН…"

В 1995 году, на следующий день после дня своего рождения, Левон Мкртчян записал в дневнике: "Теперь, когда мне исполнилось 70 лет, я могу сказать, что, слава богу, я не умер в 50, 60 и даже в 69 лет. А ведь мог бы умереть. Но вот не умер и все еще по милости Божьей живу". Сложно понять, почему в тот день он решил сделать такую запись (тогда ему исполнилось 62 года). Могу предположить, что этот пассаж он зафиксировал для того, чтобы в дальнейшем использовать в книге (или статье), связанной с 70-летним юбилеем.

УВЫ, ЮБИЛЕЙ ОТМЕЧАЛИ УЖЕ БЕЗ НЕГО, ОН УМЕР ЗА ДВА ГОДА ДО НЕГО, прожив после своего 62-го дня рождения шесть лет. При том, что эти годы ознаменовались двумя крупными событиями (в 1996 году Мкртчян стал академиком, а еще через два года - ректором Российско-Армянского университета), в творческом плане они были не самыми плодотворными. И дело не в том, что Левон Мкртчян стал менее энергичным или страдал от недостатка идей. И идей, и энергии было в избытке, но обстоятельства не благоприятствовали реализации творческих планов.

 В преамбуле к своей во многом итоговой книге "Слепой, но не настолько" (Ер.,1998) он пишет: "Эта книга составлена из моих статей последних шести лет (1992-1997) - время для многих из нас тяжелое, тесное. Словно бы это время конца веков. Трагизм нашего положения вынудил многих из нас заниматься публицистикой". Мкртчян здесь не совсем точен: далеко не многих то тяжелое и тесное время вынудило заняться публицистикой. Многие как раз предпочитали не портить отношения с виновниками трагического положения, с русофобским, а значит, антиармянским начальством "независимой" Армении и не растрачивали себя на борьбу с ним.

Мкртчян же, в отличие от них, болезненно реагировал на события "времени конца веков" и в ущерб своему творчеству с головой погрузился в публицистику. Когда же во мраке конца ХХ века наметился просвет, ему правительствами двух государств было поручено создать и возглавить Российско-Армянский университет. А этот труд не предполагал совмещения с творчеством писателя: для создания мощного фундамента солидного вуза нужна была полная отдача. И, несмотря на то что наступивший после 1998 года просвет длился 20 лет, Левону Мкртчяну в этом двадцатилетии было отпущено всего 3 года, которых оказалось недостаточно для воплощения в жизнь планов, связанных с литературой. И его фраза о 70-летии, которая могла бы быть использована в юбилейной публикации, так и осталась заметкой в дневнике писателя.

В этом году Левону Мкртчяну исполнилось бы 90. В нынешних реалиях эту солидную дату невозможно отмечать с большим размахом: почти пять лет назад был прерван непродолжительный просвет в тяжелом и тесном времени, и мы снова погрузились в трагизм "времени конца веков". Хотелось бы надеяться, что и на этот раз нам удастся выбраться. Если верить Дживани, которого Левон Мкртчян в 90-е годы вспоминал довольно часто, "Как дни зимы, дни неудач недолго тут: придут - уйдут,/ Всему есть свой конец, не плачь! Что бег минут: придут - уйдут… (перевод В.Брюсова). И будем надеяться, что на этот раз "дни зимы" уйдут безвозвратно, а Армения, навсегда избавившись от оккупировавших ее мерзавцев, снова станет армянской. И, избавившись от поглотившего ее дремучего невежества, снова потянется к свету. И в просветившейся армянской Армении будут благоприятные условия для появления ученых и писателей с такой яркой биографией, как у Левона Мкртчяна.

В МАЕ 1975 ГОДА ЛЕВОН МКРТЧЯН ЗАПИСАЛ В СВОЕМ ДНЕВНИКЕ: "2 мая (в Батуми). В гостях у Акопа Читраляна. Доктор Мнац Авдалян (мама ему очень верит) пригласил его. Показал мне туфли (белые с красным), которые я ему сшил в начале 1954 года:

- Никому эти туфли не даю, берегу.

- Мнац, в 1979 году отметим 25-летие. Соберемся в Интуристе, положим туфли в середине стола, соберем наших армянских друзей и отметим юбилейный год. (Надо бы взять эти туфли у Мнаца на память, нет ни одной пары из того, что я тогда сшил)".

 Завистники и недоброжелатели, не имея весомых аргументов в пользу того, что Мкртчян - выскочка, недостойный никаких ученых степеней и званий, приводили как самый, как им казалось, убийственный компромат, то, что в юности он был сапожником.Тогда как сам Мкртчян этого факта своей биографии никогда не скрывал. В автобиографической главе книги "Башмачник Ростом, Уильям Сароян и другие", (М., 1985) он пишет: "В 1947 году мой самый близкий друг, мой кореш Юзик взялся за ум и поступил в вечернюю школу в четвертый класс. Юзик очень хотел, чтобы я тоже учился, но мне уже было 14 лет, я умел шить дамские и мужские модельные туфли, начинал зарабатывать и думал о карьере сапожника. Я хотел стать знаменитым мастером, таким, как Арутин. Говорили, что Арутин шьет сапоги самому-самому… что это самые мягкие и легкие сапоги в мире, - когда их взвешивают на аптекарских весах, то неизменно оказывается, что левый сапог весит ровно столько, сколько весит правый, грамм в грамм. Не изменяя своей мечте о карьере сапожника, в школу я все-таки пошел - скучно было вечерами одному без друга. Я мог поступить в пятый класс, но поступил в четвертый, так как Юзик был в четвертом, а это было самое главное".

Осуществлению романтичной мечты будущего академика помешала внезапно вспыхнувшая любовь к поэзии. В 1948 году он покупает первую в жизни книгу "Генрих Гейне. Лирика и сатира" и на удивление своему окружению всю ее заучивает наизусть. Книга была составлена Александром Дейчем, им же написано предисловие, а подавляющее большинство переводов выполнено Вильгельмом Левиком.

15-летний юноша, мечтавший о карьере сапожника, и представить не мог, что через пару десятилетий и Дейч, и Левик, люди-легенды из его юности, станут его друзьями, что снискавший славу блестящего переводчика Вильгельм Левик подарит ему сборник своих переводов "Из западноевропейской поэзии" с надписью "Вольтеру Армении - дорогому Левону Мкртчяну дружески", а Александр Дейч напишет восторженную рецензию "Поэзия скорби и гнева" на изданную Мкртчяном в 1969 году маленькую книжку "Григор Нарекаци. Стихи. Книга скорбных песнопений", в которой он, авторитетный литературовед, будет благодарить Левона Мкртчяна за это издание.

В САМЫХ СМЕЛЫХ СВОИХ МЕЧТАХ МКРТЧЯН НЕ МОГ БЫ ДОПУСТИТЬ, что с его профессиональным мнением будут считаться крупнейшие советские мастера художественного перевода, что ему будут дарить книги со своими автографами известные советские писатели и переводчики, и эти надписи будут лаконичными и объективными оценками Мкртчяна: личности, литературоведа, теоретика художественного перевода. Думал ли он, что Николай Любимов, чьи виртуозные переводы Боккаччо, Мольера, Рабле, Сервантеса, Доде, Шарля де Костера украсили знаменитую "Библиотеку всемирной литературы", так будет надписывать свои книги: "Левону Мкртычевичу Мкртчяну с любовью к его дару понимать и чувствовать Искусство". Или: "Левону Мкртчяну - лучшему в СССР критику художественного перевода". Или: "Левону Мкртычевичу, на редкость тонкому и чуткому ценителю художественного перевода"...

 Нет никакой возможности приводить все авторские надписи на подаренных Мкртчяну книгах, но и сложно устоять перед соблазном привести хотя бы некоторые из них, например: "Левону Мкртчяну - человеку, умеющему понимать художественное начало в человеке. С признательностью, М.Дудин.". Или: "Великому Левону - вдохновителю моего лучшего рассказа. С благодарностью Фазиль" (Фазиль Искандер. - К.С.). Или: "Дорогому Левону Мкртчяну - человеку-гейзеру, неугомонному и неистощимому. На счастье. Лев Озеров". Или: "Дорогому Левону Мкртчяну - блестящему командующему пограничными войсками нашей страны и культуры, отважному человеку, по-армянски наделенному неиссякаемыми запасами человечности. Грант Матевосян".

Книгу "Сны о Грузии" надписали два человека: автор - Белла Ахмадулина ("Милый Левон, прошу Вас принять мой сердечный привет и изъявление дружбы. Ваша Белла Ахмадулина") и директор тбилисского издательства "Мерани", где увидел свет сборник Ахмадулиной ("Дорогому Левону с благодарностью за чудеса, которые он творит, издавая сказочные книги. Не говоря о собственном творчестве. Гия Маргвелашвили"). На двухтомнике переводов Вильгельма Левика красуется надпись: "Дорогому Левону от восторженного приверженца "левонизма".

С именем Вильгельма Левика связан перевод одного из айренов Кучака. Этот перевод родился на борту самолета "Москва - Монреаль". В 1977 году делегация совета по художественному переводу при Союзе писателей СССР вылетела в Монреаль на Конгресс ФИТ (Международная федерация переводчиков). Изобретательный Левон Мкртчян, чтобы скоротать время многочасового перелета, предложил членам делегации перевести по предложенному им подстрочнику один из айренов Кучака (56-й). Переводчики со всей серьезностью отнеслись к затее Мкртчяна. Самым удачным оказался перевод Левика. Мкртчян сохранил его, и, когда в 1998 году переиздавал изданный в 1975 году сборник "Сто и один айрен", переводом Левика заменил соответствующий айрен.

ЛЕВОН МКРТЧЯН НЕ БЫЛ ОБДЕЛЕН ВНИМАНИЕМ СВОИХ КОЛЛЕГ-КРИТИКОВ, писателей и литературоведов, в армянской и всесоюзной прессе его творчество и деятельность удостаивались высоких похвал. Еще больше таких похвал в адресованных Мкртчяну личных письмах. В его архиве хранятся сотни подтверждений этого. Из бездны хвалебных писем я выбрала три. Автор одного из них - корифей советской школы художественного перевода, автор учебника "Основы общей теории перевода" Андрей Федоров. Письмо написано ученым, который в свое время рекомендовал к защите кандидатскую диссертацию Мкртчяна, затем оппонировал докторской, а спустя какое-то время обратился к Мкртчяну с просьбой отрецензировать рукопись нового издания его учебника. Получив же отзыв Мкртчяна, откликнулся письмом: "31.VII.81. Дорогой Левон Мкртычевич! Огромное спасибо Вам и за быстроту Вашего отклика на мою рукопись, и за его содержание. Я не только обрадован, но и как-то радостно взволнован им. Разумеется, я воспользуюсь Вашими рекомендациями, кроме того, в отзыве есть несколько формулировок, которые мне просто хочется перенести в свой текст (например, о "доме без окон", которому уподобляется литература не переводимая и не переводящая), только не будет ли это плагиатом? Благодаря Вашему отзыву рукопись теперь сможет занять более твердую позицию в плане редакционной подготовки 1982 г."

 Второе письмо от Чингиза Айтматова: "Дорогой Левон. Твой "варварский" друг, то бишь автор этих строк, давным-давно должен был написать тебе благодарственное письмо. Но получилось так, что вначале он долго отсутствовал, а потом, вернувшись домой, погряз в быту и текущих делах, потом он долго раскачивался и собирался с духом. <…>Не думай, дорогой Левон, что я попусту тратил время - я читал "Книгу скорби" и пытался сохранить себя от полного разгрома перед лицом непопрекаемого Нарекаци. Твой самоуверенный современник, Левон дорогой, был ниспровергнут в бездны тревог и сомнений, а его самодовольная эпоха показалась ему очень недалекой. Для нас Нарекаци "страшен" своим немыслимым максимализмом, нечеловеческой способностью подвергать себя безжалостному суду высшей и вечной инстанции - суду совести, ответственности перед Богом. <…> Я не знаю, как тебя благодарить, Левон, за то, что ты прислал мне эту книгу. Но еще больше я благодарен тебе за твое предисловие к "Книге скорби". Если я скажу, что получил наслаждение от предисловия, то это не то слово. Ты мудр, Левон, и ты на многое открыл мои азиатские глаза. Ч.Айтматов, 5/П-78 г.".

И последнее письмо от Марины Тарковской. Это послание из 1999 года представляет не только литературную ценность, этот документ интересен еще и тем, что вызывает ассоциации с событиями нашего безумного времени: "2 декабря 1999 г. Москва. Уважаемый Левон Мкртычевич, спасибо Вам за добрые слова по поводу книг о Тарковских и обо мне. Мне очень дорог Ваш отзыв, т.к. я глубоко ценю вашу деятельность в литературе; знаю, сколько усилий Вы приложили, в частности, к тому, чтобы читатели узнали имя Марии Сергеевны Петровых, горячо мною любимой. С радостью прочла Ваш обратный адрес: Российско-Армянский университет: значит, все-таки мы продолжаем жить вместе, общей духовной жизнью.

 На Украине стараются избавиться от всего русского, путая две вещи - политику и культуру, забывая о том, что огромный кусок истории нами прожит вместе и переплелись корнями и украинская, и русская культура - примером тому - семьи Тобилевичей и Тарковских. Городские власти, желая угодить и "националам", и "коммунистам", так и не разрешили назвать в Кировограде, на родине папы, улицу его именем. Честно говоря, я не огорчаюсь - есть любовь к его поэзии, а это самое главное.

Я чувствовала, что стихотворение "Я приехал в Ереван" Вам понравится. Оно много лет папой скрывалось. Воспоминания Ваши мне дороги особенно потому, что Вы описали период жизни папы, мне не известный. Спасибо Вам и за прекрасную газетную публикацию. Я нашла в ней много дорогого и о папе, и об Андрее.

Еще раз благодарю за все. Да, еще о воспоминаниях. Многие воспоминающие пишут о себе и о том, кого они вспоминают. Вы же рассказали о Тарковских прежде всего".

В упомянутой книге "Слепой, но не настолько" Левон Мкртчян пишет: "Говорят, все люди полны света. Наверно, все-таки не все. Но мне везло на таких людей, и я был счастлив". Ему везло на таких людей, возможно, потому, что он сам был полон света и притягивал к себе этих людей. Не случайно же Вильгельм Левик как-то признался: "Кто видел вас хоть раз, Левон, Не вырвет вас из сердца вон!" И приписал: "От всей души!"