ОН НИ НА КОГО НЕ БЫЛ ПОХОЖ

Подлинный художник не похож на других. У него все свое - и стиль, и мысли, и краски. И непременно - человеческая индивидуальность. Таким художником был и останется в нашей памяти Эдуард Какосян, один из самых светлых талантов, ушедший из жизни на прошлой неделе. Это была беспокойная одержимая личность, настоящий творческий человек - отважный и дерзкий.

В истории нашего искусства он останется своими замечательными работами - блестящими образцами ювелирного искусства и произведениями живописи. Но в памяти тех, кто его знал, он останется прежде всего как уникальный человек, доброжелательный, настраивающий на полное доверие.

ПРИ ПЕРВОЙ ЖЕ ВСТРЕЧЕ ПОРАЖАЛА ЕГО НЕОРДИНАРНОСТЬ. Проявлялась она во всем - в манере держаться, в самостоятельности суждений, в интонации, жестах, в детской доверчивости и редкой искренности. Но в сложных ситуациях, на крутых поворотах, на которые так богата наша жизнь, он чувствовал себя уверенно, выбирая пути надежные, принимая мудрые решения.

Эдуард любил своих друзей, всегда был рядом - душевный, напряженный, нужный. Порой казалось, что он слишком расточителен в жизни, что его завихряет куда-то в сторону, но внутренняя потребность высказаться, найти свое, устремленность к своему делу были сильнее и не давали ему слишком разбрасываться. Человек изумительной душевной организации, Э.Какосян был еще и мастеровым, не ждал вдохновения. Творениями своих рук он щедро делился с друзьями. Его доброта была равна таланту. А талант его - сложный, прихотливый, своеобразный.

...Музеи древностей хранят шедевры армянских ювелиров. Они и по сей день поражают самых искушенных специалистов, а их художественное совершенство говорит об уходящей в глубокую старину культуре этого древнего ремесла.

Особенно неотразимы работы ванских ювелиров. Их мастерство до сих пор остается непостижимой загадкой. В искусстве ванцев таится неразгаданная впечатляющая сила, хотя все кажется предельно ясным, удивительно простым по замыслу и воплощению. Источник этой силы как бы скрыт, и остается непонятным, откуда исходит это очарование.

Первое впечатление таково, что их изделиям легко подражать, легко их повторить. Все формы, детали и линии не содержат ничего непривычного. Известны и природа материала, и техника. Все просто - и тем не менее все загадочно. И невольно возникает вопрос: может ли человечество, которое прошло большой путь общественного и эстетического развития, отказаться от попыток овладеть вершинами художественных достижений, осмыслить их во взаимосвязи с открытыми новыми истинами, новыми общественными и эстетическими идеалами. Найдутся ли силы создать новое на том же художественном уровне? Не иссякло ли воображение за долгие жестокие века? И что вообще значит быть достойным своего прошлого? Продолжать ли его в наши дни или начать нечто новое?

С ТАКОЙ НЕЛЕГКОЙ НОШЕЙ ВОПРОСОВ ПРИШЛА Я ВПЕРВЫЕ В МАСТЕРСКУЮ ЭДУАРДА КАКОСЯНА, где пришлось распрощаться с представлениями о романтической обители муз. Здесь фантазия умирает на пороге своего осуществления, и начинается труд, дело, ремесло. Странное искусство, в котором фантазия и мастерство работают не вместе, а одно за другим, без слияния, без взаимодействия. Не потому ли в искусстве украшения так велика власть инерции, с уважением именуемой традицией. Это традиционное искусство поглощает мастера целиком и превращает его в ремесленника высокой квалификации.

Из-под инструмента такого мастера выходят вещи красивые, но бездушные, лишенные свежего, своего замысла. Именно эту бездуховную силу инерции смог преодолеть Эдуард Какосян, а потому он был не просто виртуозом, а подлинно свободным художником. Его фантазия была великолепна. Она превращала самое условное искусство в носителя настроения автора - очень живого, умного и проницательного художника, новаторски работавшего в самом традиционном из национальных ремесел. Лучшие его работы, скажем, его разнообразные колье, браслеты поневоле смотришь так же внимательно, как холсты живописцев.

Украшения, созданные Э.Какосяном, - это сложные и содержательные композиции, в которых детали связаны с замыслом автора, а не только нитью металла. Они необыкновенно выразительны, выполнены с тонким вкусом.

Спокойный, сосредоточенный, неторопливый Эдуард показывал все новые изделия из серебра. Порой его лицо освещала легкая улыбка, и я как-то по-новому видела окружающий нас мир. И где-то в глубине сознания возникло чувство уважения к человеку, движимому вдохновением и поисками нового. Где, когда, у кого он учился и кто мог научить его той несравненной одухотворенности, которая отличает его работы? Откуда у Эдуарда было это стремление "приручить" металл, вдохнуть в него "душу"?

Не исключено, что сработали гены, ведь предки Эдуарда были из Вана и, видимо, кто-то из близких занимался ювелирным делом. Изделия ванских мастеров сейчас можно увидеть лишь в музеях и в частных коллекциях потомков ванцев, которые после трагических событий 15-го года переселились в Восточную Армению. Хранятся они как семейная реликвия. Обработка металла, ремесло ювелира почитались и в роду Какосяна. Но его отец не занимался этим ремеслом. Поэтому непосредственных учителей у него не было.

- Мне хотелось, - говорил он, - лишь попытаться одолеть преграды, возникшие после утраты традиций ванских мастеров. Мы должны признать, что они обладали особым даром проникновения в сущность материала, его природу, композиционные возможности. Но кто сказал, что надо повторить прошлое? Оставить свой след, сказать свое слово - вот чем мы должны заниматься.

РАБОТЫ ЭДУАРДА - НАГЛЯДНОЕ ТОМУ СВИДЕТЕЛЬСТВО. ВО ВСЕМ У НЕГО обнаруживается своеобразие художественного строя, в значительной степени определяясь оригинальностью мастера, специфичностью его мироощущения. Заботясь о создании интересной и выразительной композиции, добиваясь неповторимости формы, он стремился приблизиться ко всему тому, что сотворено гением природы. Ради этого стоило не спать ночами, терзаться, мучительно отыскивая смысл формы. На следующий день он вновь возвращался в мастерскую и внутренняя горечь обращалась в жажду, в жгучую потребность заставить кусок металла подчиниться его стремлению пробудить в нем импульс, наполнить этот холодный кусок металла движением жизни.

- Ощущение прекрасного не должно утрачиваться, теряться за каждодневной суетой, - говорил Эдуард, показывая одну из своих композиций, - это изделие мной выполнено в духе классических ванских образцов. Сложность таилась в том, что излишняя детализация могла неизбежно привести к нарушению ритма, помешать полноте художественного восприятия. Изображение случайных, нетипичных вещей привело бы к пестрой хаотичности.

ПРОБОВАЛ СВОИ СИЛЫ ЭДУАРД И В ЖИВОПИСИ. С САМОЗАБВЕННОСТЬЮ, свойственной его натуре, ювелир погружается в живопись. Воображение его подобно раскаленной лаве, рвущейся наружу, и он едва успевает повелевать этим стремительным потоком. Он создает образы простых людей. Без помощи и руководства, на свой страх и риск, не зная, что из этого выйдет и выйдет ли вообще что-нибудь путное, он заканчивает одну композицию за другой. У него щемило сердце, когда не получалось.

Но неудачи не сбивают его. Теперь уже живопись целиком поглощает его. На его картинах оживали словно высеченные из камня лица людей, на которых лежала печать вековой озабоченности. Он шел против всех правил, которые знал и в которые верил. Его живопись могла показаться корявой: он любил толстый слой краски, тяжелый мазок, неприглаженную поверхность. Тихая, обывательская живопись, натурализм вызывали в нем раздражение. С неукротимым темпераментом он лепил цветом форму. Эдуард не имел той живописной основы, которая была у других. Но это его мало смущало. Он считал, что раз у него лично нет основ и традиций, за которые ему надо держаться, значит он может быть независимым и раскрепощенным, можно смело искать и экспериментировать. Человеком он был упорным и жизнестойким.

И вместе с тем на основании многих встреч, многих лет общения с ним, с его семьей - женой Анаит, сыном Вааном - художником, дочерью Асмик, у меня сложилось твердое убеждение, что главным свойством его натуры была трогательная наивность. Думается, что это было наиболее зримым проявлением его художнической натуры. Ибо он был художником с головы до ног.

...Перед самым уходом он лежал спокойный, одухотворенный. На лице его была важность мысли. Да, оно пришло к нему, это лучшее из свойственных ему выражений - размышление, состояние, наиболее присущее ему.