ПО ЕРЕВАНУ ШЕСТВОВАЛ КАРАВАН…

Древний Ереван состарился, и теперь он умирает…

Над городским раздольем опускаются сумерки. Дзин-дон, дзин-дон – звонят колокола.

В ОТДАЛЕННОМ КВАРТАЛЕ ГОРОДА НАХОДИТСЯ ОДНА ИЗ БАНЬ-ЗЕМЛЯНОК. На метровой высоте от земли торчат две крупные маковки. Одну из них окружают еще четыре, только пониже. В стороне от макушек в полроста человека вырублена дверца. Каменные ступеньки уходят глубоко вниз, и там, в самом конце лестницы, открывается еще одна дверца, которая ведет прямо в предбанник. Он представляет собой восьмиугольную комнату, потолком которой служит видневшаяся сверху одна из крупных маковок.

Стены и пол бани покрыты влажной, а местами совершенно мокрой плиткой. Посередине комнаты – выложенный из черного камня бассейн, края которого человеку по пояс. Бассейн заполняется водой, бьющей из небольшой красной чаши в его центре. У стен стоят широкие, длинные и высокие топчаны, отделенные друг от друга двумя дверями, – одна из них ведет к выходу, другая – к купальне. Маленькими занавесками топчаны размечены на своего рода кабинки. В каждой из них, прямо на топчане, поставлены низкие деревянные скамейки, где можно посидеть и оставить свою одежду.

Одна из кабинок отведена кассе, то есть маленькому столику, за которым сидит с поджатыми под себя ногами перс-толстяк – хозяин бани. Он перебирает четки, размеренное пощелкивание которых перекликается с журчащей водой в бассейне.

Еще один перс, в фартуке, с перекинутым через плечо полотенцем, восседает в другой кабинке перед огромным самоваром. Неглубокая ниша в стене служит буфетом для чайных стаканов и тарелок.

В бане мужчин и женщин обслуживали в разные дни. По женским дням за кассой сидела жена хозяина бани, за самоваром – жена продавца чая.

Посетители приходили с утра до вечера – по двое, по трое и в одиночку. Большинство завсегдатаев предпочитали вечернее время. Перс-толстяк, сидя у кассы и перебирая четки, преспокойно ждал посетителей. Уставший от мытья стаканов, продавец чая клевал носом. На одном из топчанов храпели два мыльщика.

В бане постепенно становилось людно. Был четверг, посетителей прибывало больше обычного.

Продавец чая вдруг встрепенулся, принялся поспешно раздувать в самоваре огонь. Проснулись и мыльщики, протерли глаза и стали дожидаться. Один из них, с коробком спичек, взялся зажигать маленькие керосиновые лампы.

Перс-толстяк за кассой приветливо заулыбался всем, кто входил в баню. С кем был знаком, тем не только говорил "добро пожаловать", но и обращался по имени, а кое-кого привечал и ласковым словом.

ДРЕВНИЙ ЕРЕВАН СОСТАРИЛСЯ, И ТЕПЕРЬ ОН УМИРАЕТ…

Вот сердце города – крытый рынок. С его сводчатым входом и длинными рядами лавок, мимо которых проходят сотни и тысячи горожан. А это открытый рынок, площадь которого наводнена суетящимися покупателями. Здесь центр города.

Один из самых длинных рядов лавок вытянулся вдоль открытого рынка и за его пределами. Хозяева торгуют здесь тканями, коврами, галантерейными безделушками.

Торговцы сидят на небольшой тахте или за прилавком, чинно и важно отпуская товар. Вот магазинчик, в котором предлагают головки сахара, калуфер и имбирь, голубые и белые квасцы, нафталин, хну и семена. Тьма-тьмущая всяческих семян цветов и зелени, расфасованных в маленькие мешочки… Хозяин лавки, щуплый старый перс, который едва выкроил себе небольшое свободное местечко, пристроился, подобрав под себя ноги, и как будто боится шелохнуться, чтобы ненароком не задеть и не опрокинуть товар.

В другой лавочке торгуют тканями, которые разложены в ящиках. Ткани яркие и разноцветные, с многообразными красочными рисунками и узорами на любой вкус. Кипы отрезов выставлены и на прилавке, и они вместе образуют колоритное сочетание. Хозяин-армянин, уже в летах, со сладкой улыбкой переговаривается с посетителями, отмеривая желтую ткань с красными цветочками.

На витрине и в ящиках третьего магазина находятся керосиновые лампы, стекла к ним и фитили. Подле них большие и маленькие ножи, мыло, соль, спички… И несметное количество разукрашенных чайников разной величины и формы – стеклянные, алюминиевые, эмалированные… Глаза разбегаются и от чайных стаканов, разноцветных блюдец, тарелок и сахарниц. Всю эту посуду венчает самовар, занимающий самое видное место на прилавке. Он явно не новый и в лучшие свои времена уже продавался и покупался.

С виду ничем не отличается от остальных еще один магазин. На его полках со всякого рода мелким товаром можно найти рулоны ткани, рядом с сахаром – дранку. Возле мешка с персидским изюмом – темно-красные ковры. С навеса над магазином свисают привязанные нитками цветастые платочки, а также дорогие шелковые платки, украшающие магазин яркими блестящими тонами.

Низкорослый лавочник с крупным брюшком, нахлобучив папаху, вальяжно и степенно стоял за прилавком и с задумчивым видом разглядывал прохожих. Придвинув к себе счеты, принялся перебирать костяшки, изредка бросая взгляд на товар, что-то проверяя, а затем снова брался подсчитывать.

Несколько иначе выглядели магазины в другом ряду. Так, торговец за почерневшим от его потных рук прилавком расхваливал сладкий виноград и румяные сочные яблоки. Продавец в соседнем магазине, точно фокусник, невероятно ловко манипулировал поддельным аршином, отмеривая ситец и обманывая покупателя на два-три сантиметра. Продавец дешевыми сладостями и крашеными конфетами доставлял маленькие радости беднякам. В четвертой лавочке на видном месте красовались розовые и ярко-желтые тапки, заманивающие прибывших в город наивных крестьян и их норовивших пощеголять благоверных.

В прочих лавках торговали хной, красками, солью и мукой, мылом и спичками. На рынке был и свой продавец керосина. Чумазый кузнец на крохотной наковальне изготовлял гвозди и подковы для волов, а рядом в лавке, прямо на виду, вместо вывески он выставил кочергу и цепи, крюки и дверные скобы.

Откуда-то потянуло шашлычным дымком; послышался отдаленный перестук деревянных молотков печников, которые распрямляли жестяные листы. Воздух вздрагивал от разноголосицы, тут и там раздавались крики, восхваляющие дешевые и отборные фрукты…

Переливалось-сливалось-разбегалось суматошное многоголосье рынка.

Звонкая и сумбурная неразбериха. В ушах отдается нескончаемый шум. Но постепенно свыкаешься, начинаешь различать отдельные звуки: где-то вдалеке громыхают фургоны, чуть ближе раздается грохот рухнувшей стены, совсем рядом, почти за ухом, перестукиваются тысячи молотков.

Протираешь глаза – вокруг не видно ни рынка, ни людей. На огромной опустевшей площади разбросаны или аккуратно сложены камни и доски. На другом конце площади поблескивают стекла десятка однотонно выкрашенных витрин. Какие-то люди укрепляют над ними вывески. На трех витринах уже появилась часть надписи: "…тив".

ДРЕВНИЙ ЕРЕВАН СОСТАРИЛСЯ, И ТЕПЕРЬ ОН УМИРАЕТ…

Ночью по Еревану прошел караван.

Издалека до слуха Аршака Будагяна долетел перезвон бубенчиков на шее у верблюдов. Минут десять-пятнадцать казалось, что это звенит у него в ушах. Целых пятнадцать минут без конца, монотонно звенели бубенцы, да с такой нежностью и легкостью, будто снились ему во сне.

…Он напряг слух. Звон усилился, но уже не в ушах – он шел с улицы.

Нет сомнений – по Еревану шествовал караван.

…И он увидел караван.

Вверх по взгорью на фоне темно-синего неба он увидел вереницу крупных силуэтов тысячи верблюдов. Караван тянулся под бледным лунным светом, и серебристый полумесяц навис над верблюдом-вожаком.

Верблюды с высоко вытянутыми шеями, медленно покачиваясь, двигались вперед. Складки на их коленях попеременно то сходились, то вновь разглаживались. С величественно поднятыми ввысь головами они могли смотреть далеко вперед, туда, куда не доходил взгляд погонщика каравана.

На верблюдах между навьюченной поклажей сидели женщины, по одной или с ребенком. Лунный свет отражался на белых чадрах, подчеркивая на них мельчайшие штрихи узоров.

Дзин-дон, и в такт перезванивающимся бубенчикам женщины раскачивались между верблюжьими горбами. Глубокий взгляд женщин так же, как у верблюдов, был устремлен в какую-то неведомую даль, туда, куда не мог заглянуть погонщик каравана.

По обе стороны верблюжьих спин свисали тяжелые мешки, над которыми вздрагивали две сверкающие точечки. Это в глазах детей отражались отблески луны. Прислушиваясь к бубенчикам, они удивленно и серьезно всматривались в темную неведомую даль, туда, куда не доходил взгляд погонщика каравана.

Впереди каждого десятка верблюдов шагали по двое-трое мужчин, тихо переговаривающихся друг с другом. На их папахах блуждали тени от шей верблюдов, а долетавший вниз звон бубенчиков стихал, зарывшись в каракулевых папахах.

По Еревану шествовал караван…

1927–1931 гг.

Мкртич АРМЕН (1906–1972)

Перевела Каринэ ХАЛАТОВА