ЛЮБИТЬ ДОБРО

В восемьдесят лет он работает по-прежнему. Пишет в "подвальчике" в одном из переулков между улицами Московской и Маштоца (так называется его рабочий кабинет, расположенный в бельэтаже старого жилого дома: кажется, и сегодня здесь корреспондентский пункт "Литературной газеты").

ЕСЛИ ЗАГЛЯНУТЬ ТУДА, В ЕГО ТВОРЧЕСКУЮ ЛАБОРАТОРИЮ, то сразу же вам бросится в глаза, что повсюду разбросаны листки исписанной от руки или отпечатанной на машинке бумаги: они на столе вперемешку с книгами, какими-то папками, толстыми тетрадями "Ежегодников" и не столь толстыми блокнотами; они на диване, на стульях, на полу. И чтобы суметь там, в этом "подвальчике", посреди всей этой идиллии беспорядка хоть как-то пристроиться, сесть куда-нибудь, надо будет что-нибудь куда-нибудь переложить. Только делать это придется очень и очень осторожно. Потому что никому, кроме внуков и внучек, он не позволяет нарушать эту самую идиллию беспорядка в своем писательском кабинете.

"Правда, - скажет он вам, если вы задержитесь у него чуть дольше, чем вам надо, и, сев на краешек дивана, захотите узнать о его творческих планах, - сейчас пишется не так, как раньше. Работаю вполсилы". Скажет, удручаясь этим своим "вполсилы" состоянием и даже удручаясь тем, что ему приходится об этом говорить.

"И я знаю, почему это так, - говорит Зорий Балаян. - Я ведь уже почти три года безвылазно сижу в Ереване, если, конечно, не считать частых поездок в Карабах. Мне вновь не хватает путешествий. Не хватает дороги. Мне ведь лучше пишется именно в дороге. И пишется, и думается лучше..."

В этом совершенно не приходится сомневаться. Достаточно прочитать все то, что им написано в разное время. И хотя написано не только о путешествиях, тем не менее нетрудно разглядеть во всех его рассказах, повестях, романах, что путешествия - это его стихия. Как одна из ипостасей того, что зовется Зорием Балаяном. Потому что этих самых ипостасей у него много. Обычно называют самые известные: врач, путешественник, писатель, общественный деятель.

СНАЧАЛА - ВРАЧ. ВЕСНОЙ 1963 ГОДА ПРОИЗНОСЯ КЛЯТВУ ГИППОКРАТА, Зорий думал о далеком от благ цивилизации вулканическом полуострове, попросив приемную комиссию Рязанского (бывшего третьего Московского) медицинского института распределить его именно туда, куда многих и силком было трудно затащить. На Камчатку.

Родные не одобряли: где Карабах - и где Камчатка. И только старик Маркос, тот самый его дед, который "хлеб резал стоя", справился с драматизмом ситуации: он сравнил жизнь с окном, из которого можно увидеть или соседний двор, или горизонт. Зория он благословил на горизонт.

И там, за горизонтом, собирая по крупицам и записывая в блокнот самые разные случаи из своей собственной или чужой медицинской практики, врач Зорий Балаян стал открывать для себя еще одну, к тому же огромную, возможность осмысления жизненной философии старика Маркоса - любить добро и ненавидеть зло. "Дневник врача" постепенно пополнялся интересными сюжетами - в них была сама жизнь: сочетание меда и яда.

Все десять лет камчатской жизни он познавал человеческую сущность в этом же сочетании - как врач, имеющий дело с анатомией и физиологией человека. Однако в то же время вызревал в нем и писатель, литературные исследования и эксперименты которого целиком лежат в плоскости психологии и социологии. Объединяло же их в Зории стремление к правде жизни. Она высвечивалась ему разными сторонами. Зачастую именно такими, которые требовали, как и тяжелый недуг, отчаянных средств. И он, взяв себе за правило ни в коем случае не избегать правды жизни, какой бы она ни была, предпочитал непременно говорить о ней. Все десять лет камчатской жизни. Потому-то, наверное, пути господни оказались для него неисповедимы.

В 1973 году в Москве выдающийся хирург, он же грозный министр здравоохранения СССР Борис Петровский, вручая Зорию Балаяну высокую награду "Отличник здравоохранения РСФСР", прилюдно заметил: "Чует мое сердце, "Литературная газета" умыкнет вас к себе". Слова министра оказались пророческими. Через год ему вручили удостоверение собственного корреспондента "Литературки" по Армении. Литература, а следом и художественная публицистика, как ее составная часть, целиком поглотили его, завладели его неугомонным сердцем. Точнее будет сказать - стали основным средством реализации его неуемной деятельности.

ОСОБЕННО ПУБЛИЦИСТИКА, ПОТОМУ ЧТО ИМЕННО ОНА БОЛЕЕ ВСЕГО соответствовала его натуре, его чуть ли не фанатично въедливому характеру вникать во множество тем, проявляя к ним неподдельный и разносторонний интерес. Будь то родная ему медицина, не менее родной спорт, путешествия, к которым у него какая-то удивительно редкостная страсть. И, конечно, все остальные обстоятельства и атрибуты жизни - экономика, политика, социум, культура. Все то, что позволяет ему, как сам он пишет, "через многообразие людских судеб определять общий пульс времени". Он как будто задыхается под наплывом всех этих тем.

Владимир Огнев, российский литературный критик и прозаик, в предисловии к третьему тому Собрания сочинений Зория Балаяна, перечислив все ипостаси Зория, называет его человеком "редкостного размаха интересов".

А Елена Бонч-Бруевич, семья которой давно уже дружит с семьей Зория, в предисловии к восьмому тому Собрания сочинений Зория Балаяна еще более расширяет этот самый редкостный размах. Прежде всего она называет Зория другом. Их у него сотни, и они везде - Балтийский флот, Камчатка, Рязань, Узбекистан, Ереван, Степанакерт, Москва, Спюрк. Впору претендовать на Книгу рекордов Гиннесса.

Моряк. Знает о воде все, даже диаметр дождевой капли - от 5 до 7 миллиметров. Однажды на реке Камчатке, провалившись в прорубь и идя ко дну, стал... объяснять себе загадку поведения воды в этом месте.

Художник. Карандаш и блокнот с ним всегда. Он делает мгновенные зарисовки - люди, виды природы, хачкары, памятники. Своими рисунками иллюстрирует свои книги.

Фотограф. Это шутка. Всего один снимок: запечатлел экипаж "Киликии" в Атлантическом океане.

Автор. Его слова: "Писатель должен уважать редактора". Внимание, доброжелательность, оперативность, готовность к компромиссам, благодарность - все это он, для которого каждая новая книга "как рождение ребенка".

Сын. На кладбище в селе Кятук два памятника. На них надписи: "Мама, ты моя партия, моя религия" и "Папа, ты и твои соратники не умерли. Вы погибли с честью".

Глава семьи. С детских лет воспитывал в себе чувство ответственности за близких людей. "За их настоящее и будущее. За их успехи и горести. Я знал, что буду заботиться и любить их. Всю свою жизнь. Всегда".

Организатор. Гений организации. Благодаря внутренней дисциплине и отличной памяти в десятках городов пяти континентов во время путешествия на "Армении" обеспечивал общение с соотечественниками - встречи, проводы, посещение многочисленных собраний, школ, церквей и так далее.

Государственный и общественный деятель. Народный депутат СССР. Депутат Верховного Совета Нагорно-Карабахской Республики. Оратор. Трибун. Патриот Армении, фанатичный защитник национальных интересов. Сопредседатель вместе с писателями Астафьевым и Распутиным и японским философом Хироси Номой Международной экологической организации "Байкальское движение". С генералом Александром Лебедем занимался освобождением захваченных талибами в плен российских летчиков. Не без результата боролся за спасение озера Севан.

Но и это еще не все. Помимо перечисленного Елена Бонч-Бруевич в форме лирического отступления добавляет Зорию радиста - пальцы хорошо помнят азбуку Морзе еще со времен флотской службы; машинистку - стучит на своей "железной леди" со скоростью, достойной профессионала (добавлю от себя - одним указательным пальцем); каминщика (от слова камин) - у себя в квартире - там, в Петропавловске-Камчатском, по улице Партизанская, 28 - выстроил камин и назвал его "Карабахом".

ВПРОЧЕМ, ЕЩЕ НИЧЕГО НЕ БЫЛО СКАЗАНО О "ТИТУЛАХ" ЗОРИЯ БАЛАЯНА. Восполним и этот пробел. В предисловии к четвертому тому Анатолий Юсин - журналист и друг Зория по "неповторимой" Камчатке и интересу к спорту перечисляет: собственный корреспондент "Литературной газеты"; член Союза писателей СССР; мастер спорта по водно-моторному спорту, мастер спорта и судья по тяжелой атлетике; краевед - автор исследований о жизни малых народностей Крайнего Севера; кинематографист, по сценариям которого сняты фильмы; друг Вольфа Мессинга, назвавшего страсть Зория к путешествиям Божьим даром; отец троих детей.

Ах да - вот еще: рыцарь. Это уже Светлана Соложенкина, русская поэтесса. Свое предисловие к шестому тому озаглавила остроумно: рыцарь печатного образа. Пишет, что Правда для Зория - имя собственное. Как Дульсинея для Дон-Кихота. И этой Правде он служит. Потому и рыцарь. Светлана Соложенкина знает Зория давно. Ей "так нравились его рассказы о Крайнем Севере, его повести, его романы!" Она "не раз писала о нем - как о прозаике и публицисте. Но и сквозь прозу, и сквозь публицистику - видела в нем поэта".

Давайте скажем о Зории как о поэте. "Был Божий промысел вначале /Рассеять нас, чтобы собрать, /И чтоб, пристав к чужим причалам, /Тотчас же церковь воздвигать". Строки эти из стихотворения "Время собирать... церкви", возможно, навеянные Федором Конюховым в его письме Зорию во время плавания "Армении".

Можно привести и такие - лирические: "Разлука душу не калечит, /Она, как правда, душит ложь. /Разлука порождает встречи, /Как тучи - долгожданный дождь".

Можно и другие. Сколько их - никто не знает. Даже он сам. Настоящим поэтом себя не считает, хотя не считает себя и версификатором. Он просто любит поэзию. И хотя поэзия не стала его судьбой, она следовала за ним всюду, где бы он ни находился - в тайге, в тундре, в горах, в океане. На нартах, в чуме, на корабле, в окопах. Поэзия "весьма существенная духовная составляющая его творчества". Это вновь Светлана Соложенкина. В стихах Зория она увидела "некое дополнение к любимому им жанру путевых заметок", а "внутренняя поэтичность придает публицистике Зория дополнительное очарование".

ВЕРНЕМСЯ К ПУБЛИЦИСТИКЕ. НЕ ВООБЩЕ, А В ЧАСТНОСТИ. ПОТОМУ ЧТО - ЭТО ЖАНР. Создающий (по словам Аркадия Удальцова - коллеги Зория по "Литературной газете") "правдивые штрихи к портрету времени". А в частности это Зорий, создающий эти самые штрихи. "О времени и о себе". О том, что вообще движет человеком, когда ему хочется работать на будущее. По большому счету - на мечту.

А движет человеком, оказывается, дорога. Одной такой дорогой (а их на жизненном пути Зория Балаяна было много, если вспомнить разносторонность его интересов), быть может, самой главной, самой важной, так сказать - сверхзадачей, стала дорога в историю, жизнь и судьбу спюрка - мировой армянской диаспоры.

Этой мечте были посвящены путешествия на "Киликии", а вслед за нею и на "Армении". Но и раньше тоже. Это когда осенью 1978 года был командирован от "Литературной газеты" во фронтовой Бейрут. Итогом командировки стала книга "Между двух огней". В ней рассказывается о трагических событиях в Ливане и судьбе четвертьмиллионной армянской общины.

А летом 1985 года состоялось еще одно путешествие. Опять же - как командировка. На сей раз в Северную Америку и Канаду. Путешествие "не за легендами и песнями, а за фактами, цифрами, истиной". Там он должен был "познать мудрость и наставление, постичь изречение разума" соотечественников, живущих на чужбине, которая "родиной не станет".

Познал? Разумеется. Прежде всего то, что трудно, почти невозможно совместить эти два понятия: соотечественник и чужбина. Однако существование "на чужбине" колоний его соотечественников - это факт. Это истина, и он знает о ней. Поэтому он должен посетить все те штаты, все те города, где имеются армянские колонии, армянские школы, культурные очаги, церкви. Он должен встретиться и поговорить с людьми, объединенными общим прошлым. С людьми, биографии и судьбы которых обобщены полным печали и тоски новым словом "спюрк". С людьми, которые стали частицей этого самого "спюрка".

КРУПНЫЙ СОВЕТСКИЙ И РОССИЙСКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ КРИТИК ЛЕВ АННИНСКИЙ, читая "Дорогу", задается вопросом: почему бы армянам, рассеянным по миру, не вернуться теперь на возрожденную родину и... не закрыть проблему? Спюрк - беда армянского народа. Спюрк - дитя трагедии древнего народа. Спюрк сегодня - это все пять материков земного шара. Это разбросанные по планете островки. Островки, рожденные извержением зловещего вулкана.

Отсюда и ответ самого Аннинского: нельзя вернуться. Нельзя "закрыть проблему". Нельзя сделать бывшее небывшим. Если судьба обрушила на народ испытания, которые выбросили его из этнического гнезда в кровавую бесконечность Истории, - то уже нельзя перестать чувствовать себя участником мировой драмы, даже если где-то маячит "двенадцатая столица", чудом возрожденная из пепла этой Истории.

И тогда рождается новое путешествие. Кругосветное. На яхте "Армения". И новая книга "Кругосветка длиной в два экватора" ("Армения" от моря до моря) - книга, в которой тревожность за завтрашний день спюрка философски переплетается с тревожностью за завтрашний день планеты, которая "уже сегодня напоминает библейский Вавилон".

Путешествие по Северной Америке было заданием "Литературной газеты". Книга "Дорога" - обязательным условием командировки. Кругосветка, уникальность которой заключалась в том, что географические задачи ее все время переплетались с национальными, историческими, этнографическими, и в которой меньше всего было самоцели как спортивного азарта, стала его собственным заданием, а написанная практически во время самого путешествия книга - его непременным внутренним условием писателя. Ведь писатель должен писать. Кем бы он ни был. Путешественником или врачом. Хотя в данном случае - ни тем, ни другим. А просто армянином. Армянином, о котором однажды было сказано самим Католикосом Всех Армян Вазгеном Первым: "Хочется поцеловать Зория в лоб за то, что он учит нас, как надо страстно любить Родину...". Такие слова тоже обязывают...

Его, Зория Балаяна, обязывают. Писателя, известного не только у себя на родине - автора более 70 книг, изданных в разное время. Но и Зория Балаяна - врача, путешественника, журналиста, общественного деятеля. И так далее. И так далее... "Это Зорий, только Зорий, именно Зорий, и никто иной". Так в одном из своих очерков советского периода, характеризуя Балаяна как личность, сказал о нем Леонид Жуховицкий, русский писатель, драматург, публицист.

А В ПРЕДИСЛОВИИ К ОДНОЙ ИЗ ПЕРВЫХ КНИГ ЗОРИЯ БАЛАЯНА ("КРАСНАЯ ЯРАНГА") Леонид Жуховицкий назвал Зория интересным человеком - "без оговорок, на все случаи". Написанное тридцать с лишним лет Жуховицкий не стал менять и сегодня - уже в предисловии ко второму тому собрания сочинений. Потому что написанная им правда тогда - это правда и сегодня. Потому что и сегодня Зорий - это Зорий, только Зорий, именно Зорий, и никто иной. И еще потому, что для Зория "вещь, как правило, недостижимая, как исключение, вполне достижима".

А знаете почему? Потому что нельзя, чтобы рушился человек. Это у него от Андрея Вознесенского. И человека нельзя победить - это уже от Хемингуэя. У него же, Зория Балаяна, эта же мысль звучит несколько по-другому: человек сам должен победить. Иначе нельзя, если знаешь, что во всех твоих рассказах, очерках, повестях и романах, как и у твоего гениального соотечественника Александра Таманяна, снискавшего по праву звание гордости нации, "со всех перекрестков, со всех улиц" (осмелюсь повторить известного русского литературного критика Андрея Туркова) открывается свой "Арарат" - история народа, любимая страна в ее прошлом и настоящем.

Иначе нельзя, если никогда не забываешь деда Маркоса с его библейской заповедью: любить добро и ненавидеть зло.