К 110-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ МКРТИЧА АРМЕНА

Автор известной лирической повести "Родник Эгнар", переводчик произведений А. Чехова, Ю. Олеши, М. Горького, В. Маяковского, М. Шолохова и других писатель Мкртич АРМЕН (Арутюнян, 1906-1972) в 1937 году был репрессирован. Отбыв восьмилетний срок в сталинских лагерях, в 1945-м вернулся домой.

В годы хрущевской оттепели он успел не только написать, но и издать одну из лучших книг армянской, так называемой лагерной литературы - сборник рассказов "Велели передать вам". Изданная в 1964 году тиражом в 10000 экземпляров книга была переиздана по госзаказу лишь в 2006-м (тираж 500) и приурочена к 100-летию со дня рождения писателя.

Предлагаем вниманию наших читателей рассказ из этого сборника М. Армена.

 

---

Мкртич АРМЕН

МОЯ БУКВА

Они встретились на пятачке перед лагерем, где столпившиеся мужчины и женщины, политические и уголовники ждали, когда огласят списки.

Три дня кряду на пересылку небольшими партиями прибывал непрекращающийся поток заключенных и распределялся по разным лагпунктам. На четвертый день на лагерный пятачок за воротами впервые вывели вместе заключенных мужчин и женщин, бараки которых были отделены колючей оградой. Тогда-то они и встретились.

ОН, МУЖЧИНА ЛЕТ ТРИДЦАТИ, ДО АРЕСТА РАБОТАЛ УЧИТЕЛЕМ в маленьком сибирском селе Камен и теперь был французским шпионом и английским диверсантом. Она, девушка лет двадцати, студентка из Саратова. Следователь только трижды ударил ее, после чего и выяснилось, что она террористка, покушавшаяся на жизнь некоего преданного ученика имярек.

Большая мужская и немногочисленная женская колонны вначале стояли порознь, и охранники следили, чтобы они не подходили друг к другу. Однако разделяющая мужчин и женщин полоса постепенно сужалась. Приближались только уголовники, то есть почти добрая мужская половина и почти все зечки, кроме нескольких политических. Трудно сказать, кто больше порывался вперед - мужчины или женщины.

Через считанные минуты посередке мужской половины уголовники образовали плотное кольцо и стали по очереди входить внутрь и выходить. Отпиравшихся политических зечек припугнули ножом и двух насильно принудили к соитию. Кто же грозился закричать, тех пообещали не тронуть, но с условием: не настучать начальству. Выйдя из круга, бывалый лагерник Фофанов, двадцативосьмилетний детина, подошел к французскому шпиону и английскому диверсанту Ковалеву, с которым сблизился за три дня, и показал кивком:

- Ступай.

- Я не кобель.

Фофанов удивился, но с уважением глянул на этого чудака, не похожего на знакомых ему солагерников.

- Через пятьдесят один день выйдешь на свободу, неужели нельзя потерпеть? - брезгливо упрекнул Ковалев и отвернулся от него. Ну что, в самом деле, общего между ним и этим уркой, двенадцать лет валандавшимся по лагерям? По воле случая они три дня лежали бок о бок в бараке, и чтобы убить время, рассказывали про свою жизнь.

К ним подбежала напуганная девушка - матерая террористка, саратовская студентка: в ужасе спасаясь от преследований уголовников, она надеялась на покровительство политических. В мешковатом, не по плечу бушлате она казалась совсем девочкой. Ее умоляющий блуждающий взгляд, полный ужаса и отвращения, остановился на Ковалеве. Ковалев метнулся к ней, притянул-прижал к себе, словно ценой жизни готовый защитить девушку от всех земных зол и бед. Он даже толком и не разглядел ее лица - красивая она или нет? Да разве это важно? Она - женщина и нуждается в защите мужчины. Оба впервые в жизни испытывали столь неожиданно вспыхнувшее чувство.

Фофанов амурные дела понимал по-своему. Он с шестнадцати лет в лагерях, и не знал никакой другой любви, кроме той, которой время от времени занимались он и его солагерники. Он приготовился своей широкой спиной заслонить парочку от посторонних взглядов. А под конец хотел обернуться и засмеяться:

- Выходит, и ты кобель, браток...

ДЕВУШКА ВСХЛИПЫВАЛА ЗА СПИНОЙ ФОФАНОВА. Мужчина бессвязными словами утешал ее. Фофанов украдкой посмотрел на них и с досадой обнаружил, что заняты они совсем не тем: девушка плачет, прижавшись к Ковалеву, а тот обнял ее за плечи и шепчет страшно дурацкие слова - слова надежды, утешения и любви...

А что такое любовь? Игра? Счастье?.. Лагерная любовь была ни чем иным, как покровительством мужчины женщине, которое могло и не перерасти в любовь... Ковалев, даже не глядя на девушку, чувствовал, что это она, которую он ждал всю свою жизнь, но судьба распорядилась так, чтобы они встретились здесь...

- Ах вы, паскуды! - гаркнул на уголовниц один из конвоиров. - А ну-ка марш по своим местам, не то стрелять буду!..

Дело сделано, можно и возвращаться. Женщины, ухмыляясь конвоиру в лицо, расстались с мужчинами. За широкоплечим Фофановым конвоир не заметил террористку.

- Абдулаев! - раздался вдруг голос. Началось чтение списка.

- Я!

- Имя и фамилия.

- Гайдар-Али-Хусейн Али-Гасан-заде.

Начальство за столом засмеялось.

- Какая статья?

- Я хотел взорвать мост в нашей деревне. Диверсант.

- Срок...

- Пятнадцать лет.

- Сколько осталось отсидеть, болван?

- Почти весь срок - двенадцать лет.

- Проходи вправо.

Ковалев встревоженно выпустил девушку из объятий и взглянул ей в лицо.

- Какая у тебя фамилия?

Не важно, какое имя, оно ничего не решает.

- Пескова, - шепнула девушка. - А у тебя?

- Меня вызовут раньше тебя, я Ковалев.

Девушка схватила его за руку, сжала в своих ладонях и с мольбой и любовью заглянула ему в лицо. Будто хотела сказать: "Не уходи!"

- Почему мы встретились именно здесь? - застонал мужчина. - Не хочу я с тобой расставаться, Пескова... Ну почему я тебя встретил?..

- А может, мы попадем с тобой в один лагерь? - и у девушки вспыхнула искорка надежды.

- Нет, наши буквы далеко друг от друга, нас отправят в разные стороны.

- Александров...

- Я!

- А разве нельзя попросить, чтоб нас забрали вместе, Ковалев?!

Это был крик отчаяния, а не здравого рассудка. Кто бы стал слушать просьбу террористки, когда сожительство в лагерях для невинных уголовников и то было запрещено.

- Бахрамеев...

- Не бросай меня одну, Ковалев, - умоляла девушка. - Я буду для тебя хорошей женой. Я тебя люблю, Ковалев, ты же видишь?..

- Как бы я хотел услышать эти слова на воле, - закрыв глаза, Ковалев сокрушенно покачал головой. - Что мне теперь делать? Как оставить тебя?

- Геннадиев...

- Я!

- Когда они успели до "Г" дойти? - Ковалев похолодел. - Скоро моя буква. Боже, какое несчастье, скоро моя буква... У нас нет времени, Пескова, говори, что нам делать?.. Расскажи о себе, Пескова.

- Я отсидела три года, осталось еще шесть с половиной. А тебе сколько?

- И мне столько же. Но ты расскажи о себе на свободе. Откуда ты родом, чем занималась, есть ли у тебя родные?

- Давыдов...

- Я!

- Расскажи, Пескова, прошу тебя, уже к букве "Д" перешли. Встретимся ли когда-нибудь еще?

- Никогда... никогда... Я умру... Боже мой, шесть с половиной лет...

- Евстигенов...

- Я!

- Моя буква... Скоро моя буква... Скажи хотя бы свой адрес, Пескова. Кто знает, может, встретимся на воле.

- У меня нет дома, дорогой. Наших всех сослали из-за меня. Куда - не знаю.

- Тогда слушай и запоминай мой адрес: город Камен...

- Елагин...

- Слушай адрес: город Камен, улица... Погоди, я забыл нашу улицу... Говорят, так бывает от авитаминоза. Наша улица... Улица...

- Захаров...

- Моя буква... Какая же улица... Сейчас моя буква... Как же называлась улица?..

- Не надо, Ковалев, не утруждай себя, мне не пригодится ваша улица, я умру...

- Я не позволю, Пескова. Я сделаю чудо, я люблю тебя. Но какое, какое чудо?

- Зуев...

- Зуев... Сколько еще осталось до моей буквы?.. Пескова, послушай, я люблю тебя. Мы с тобой были так счастливы. Хочешь, я расскажу о себе?

- Рассказывай, скорей, скорей! Уже пошли фамилии на "И".

- Не может быть, значит, Зуев был последним?

- Иванова Александра Петровна...

- Следующая - моя буква...

- Ничего, Ковалев, ничего, у нас еще есть время, Ивановых много. Рассказывай. Хотя, знаешь, скажи мне какие-нибудь ласковые слова, я хочу унести их с собой...

- Иванов Алексей Павлович...

КТО-ТО ИЗ УГОЛОВНИКОВ ПРИМЕТИЛ СИМПАТИЧНУЮ ДЕВУШКУ с этим "фраером" и подобрался отбить ее. Но тут тяжелая ладонь отвесила ему звонкую оплеуху.

- Марш отсюда, гнида! - зашипел Фофанов.

Парочка ничего не заметила.

- Иванов...

- Буква моя приближается, Пескова, ничего я не смогу рассказать. Поговори ты, расскажи что-нибудь, ну, что хочешь...

- Давай лучше постоим так, помолчим, у меня тоже сил нет говорить...

Фофанов, заслонивший их широкой спиной, забыл обо всем на свете и слушал их, едва сдерживая чувства. Малейший вздох влюбленных, перемена в их интонации открывала доселе неведомое ему чувство, от которого душа пьянела, голова шла кругом. С шестнадцати лет, когда началась его жизнь в лагере, и до сих пор ему, двадцативосьмилетнему мужчине ни разу не довелось услышать, чтобы его фамилию произносил такой нежный женский голос, да и он ни одной женщине еще не говорил таких ласковых слов.

- Иванов...

- Давай прощаться, Пескова, родная моя, скоро моя буква...

- Иванов...

- Прощай, Ковалев, любовь моя, мой защитник...

- Иванов...

- Читайте помедленнее, ироды, - пророкотал Фофанов.

- Кто это? - хриплым от злости голосом вскинулся начальник и вскочил из-за стола.

- Чего спешите, будто оса за вами гонится, - добавил Фофанов, прикрыв парочку спереди и отгородив от стола. - Перепутаете всех Ивановых, потом сам черт не разберет.

- Как твоя фамилия? - угрожающе спросил начальник.

- Очередь подойдет, узнаешь.

- Статья...

- Зачем спрашивать, формуляр мой у тебя на столе.

- Ладно, мы с тобой потом потолкуем, - пригрозил начальник и снова сел за стол.

- Иванов...

После еще двух "Ивановых" он прервал чтение. Первая колонна была укомплектована. Начальник конвоя подписал накладную, взял формуляры заключенных. Конвоиры с собаками оцепили зеков, и первая колонна зашагала вправо, вышла на узкую тропу и вскоре исчезла в огромной тайге.

Неожиданная пауза, точно живительная капля, утолила жаждущие души Ковалева и Песковой. Через несколько минут чтение списка возобновилось.

- Иваненко...

- Когда я уйду, не плачь, Пескова, крепись, моя радость... Держись всегда стойко, чтоб выжить. Сейчас моя буква...

- Иванчук...

- Я никогда тебя не забуду, Ковалев, до конца жизни...

- И я тебя не забуду, Пескова...

- Касаткина...

- Моя буква... - задыхаясь, произнес Ковалев.

- Поцелуй меня, Ковалев, в последний раз...

- Я тебя и в первый-то раз еще не поцеловал...

КОВАЛЕВ ПОЦЕЛОВАЛ ДЕВУШКУ В МОКРУЮ ОТ СЛЕЗ ЩЕКУ. Ее щеки коснулись крупные теплые слезы.

- Еще бы пять минут, - к горлу Ковалева подкатил комок. - Только пять минут, ну, неужели никто не поможет? От человека помощи не дождешься. Так кого же просить - Бога или черта?

- Кашинцев...

Ковалев и Пескова разом умолкли, в ужасе прижались друг к другу и даже на шаг попятились, будто перед наступающей опасностью.

Список с невозмутимым спокойствием надвигался на Ковалева.

- Келлер...

Вздрагивающими пальцами Ковалев нащупал руки девушки, чтобы погладить и успокоить ее. Пальцы Песковой тоже судорожно шарили-искали руки мужчины, чтобы тот не волновался. И пальцы обоих нервно сплелись, и тревога их возросла еще больше.

- Кичигин...

Ковалев провел языком по сухим бескровным губам, тщетно попытался проглотить слюну, чтобы суметь произнести: "Я!", но почувствовал: не в силах вымолвить ни звука.

"Подниму руку", - подумал он.

- Кнорин...

Еще одна фамилия... Когда же, наконец, кончатся его муки?

- Князев...

Еще фамилия.

- Ковалев...

- Я! - раздался громкий и уверенный голос Фофанова.

- Сумасшедший! - вполголоса воскликнул Ковалев и потянул его за рукав. Фофанов грубо отдернул и освободил руку.

- Это ты тут только что хорохорился, подлец! - привстав из-за стола, сказал начальник. - Имя и отчество!

- Глеб Иванович...

- Статья...

- Французский шпион и английский диверсант.

- Гордишься, ублюдок? Почему не называешь номер статьи?

- Забыл.

- Какой срок?

- Шесть с половиной лет.

- Проходи влево!

- Гражданин начальник... - хотел выкрикнуть Ковалев, но верзила Фофанов яростно зыркнул на него. Потом незаметно коснулся его руки:

- Счастливо оставаться, человек... - шепнул он.

Он прикоснулся и к руке девушки:

- Будьте счастливы... хотя бы еще пять минут... Ничем другим не могу вам помочь...

Перевела Каринэ ХАЛАТОВА