БУБЕН ШАМАНА

Если бы фестиваля ARMMONO не существовало, его следовало бы придумать, если только он смог стать поводом для приезда в Ереван ведущего актера Театра Романа Виктюка заслуженного артиста РФ Дмитрия БОЗИНА. В Ереване же состоялась премьера спектакля "Царь-Девица" по поэме-сказке Марины Цветаевой, который артист, постоянно работающий в моножанре, сделал специально для ARMMONO. 

ВПРОЧЕМ, СЛОВО "АРТИСТ" ЗДЕСЬ НЕ СОВСЕМ УМЕСТНО. ПОТОМУ ЧТО ДМИТРИЙ БОЗИН – явление сложное, а то и вовсе не классифицируемое. Уникальная единица творчества. Он красив, как греческий бог, и талантлив, как человек Возрождения – играет на сцене, поет, пишет стихи и картины. Сказать, что он виртуоз и профессионал высочайшей марки со все передающей пластикой и все выражающим голосом, ничего не сказать. Не в виртуозности дело. Такое чувство, какое вызвал Бозин на сцене, довелось пережить, кажется, лишь раз, когда прима мадридского балета танцевал фаруку, – сначала кажется, что сейчас умрет артист, а потом – что умрешь ты. И это совсем не страшно.

В Бозине живут бурлящие стихии и тишина, мужчины и женщины, звери и птицы – всех их этот шаман вызывает из недр своей бездонной души и завораживает зрителя так, что не продохнуть. Энергия – кипучая, пожирающая, шипящая, льющаяся, томная, отчаянная… Энергия, которая не вне, а выше человеческих сил… Кстати, трех дней в Армении ему не хватило, и, возможно, в недалеком будущем нам предстоит еще одна встреча с этим живым воплощением сверхчеловека.

- Вы впервые в Армении. Каковы первые впечатления?

- Я счастлив быть на этом фестивале. Уже успел посмотреть три спектакля, и все меня очень заинтересовали, тронули мое сердце. Я впервые в Армении – всего два дня. Успел только коротко заглянуть в Музей Параджанова. Там, конечно, можно провести не одну неделю – у каждого коллажа. Вот такой коллаж отвечает на вопрос, что дает нам фестиваль. Если ты человек, который умеет соединять на первый взгляд несоединимые вещи, то ты можешь в течение нескольких фестивальных дней почерпнуть многое. Свой спектакль я сделал специально для ARMMONO. У меня давно была мечта поработать с поэмой Марины Цветаевой. А еще у меня была мечта приехать в Армению. Мне представилась возможность – я ею воспользовался. Очень много езжу с чтецкими программами и моноспектаклями. У меня есть спектакли по Бродскому, Цветаевой, Платонову. Недавно сделал спектакль - Бальзак, "Шагреневая кожа", Герман Мелвилл – "Моби Дик" и Пушкин – "Руслан и Людмила". Все это соединено, и вы не представляете себе, сколько потрясающих там единых линий. Я сам обалдел, когда мне пришла в голову эта идея!

- В одном из своих интервью вы говорили, что этим жанром надо заниматься после 35 лет…

- Говорил, и считаю это оправданным. Потому что в какой-то момент актер действительно перестает транслировать только себя. Помните замечательное изречение: когда я был молод, говорил - "я!", когда стал постарше, говорил - "я и Моцарт", а потом я стал говорить просто "Моцарт".

- И все-таки что заставляет суперзагруженного в театре актера так заниматься моножанром?

- Я был совсем мальчишкой, когда Юрский читал стихи, Казаков выходил со своими программами, Алла Демидова, Александр Филиппенко... К счастью, до бесконечности можно перечислять ту плеяду великих актеров-шестидесятников, которые делали это у нас на глазах. Это то, что для меня на всю жизнь стало вершиной актерского мастерства. Ведь только читая стихи, мы можем приблизиться к музыке. И еще сам факт того, что в этом жанре ты можешь в одно мгновение вложить в голову человеку самые несоединимые вещи и они там у него расцветут совершенно фантастическими слиянными растениями. Вот это меня совершенно потрясает. Только в этом жанре можно взять блюз из фильма "От заката до рассвета", а дальше текст Цветаевой – и люди услышат, как это совпадает! Такие режиссеры, как Бутусов, стали делать это в театре. Но, на мой взгляд, это очень сложный жанр, который требует чисто актерски другой глубины погружения.

- А нет ли здесь и стремления быть свободным художником, освободиться от режиссерского диктата?

- Желания нет – я и так свободен. Дело в том, что уже очень много лет тот самый режиссер, Роман Виктюк, не дает нам ни внешних, ни внутренних заданий. Я работаю так, как слышу персонаж, ткань спектакля. Другое дело, что в моножанре есть другой уровень свободы, о которой я говорил, когда вы можете взять абсолютно парадоксальные вещи и соединить их. Вот и все.

- Спектакли вашего театра отличает немыслимый, изысканнейший эстетизм. Но на вашей же сцене появился "Заводной апельсин" - как бы выламывающийся из рамок. Что заставило обратиться к культовому роману Берджесса?

- Если фильм Кубрика, как бы он ни был страшен, абсолютно эстетский, то Виктюк, великий эстет, создавший "Мадам Баттерфляй" и "Саломею", избрал на тот момент абсолютно неожиданную молодежную структуру. Спектакль был абсолютно панковский - сырые яйца падали на сцену! Когда это происходило во Львовском оперном театре, люди просто хватались за голову. Они пришли в бриллиантах и декольте, а здесь панки! И, поверьте, это было не единственное, что шокировало. Это был спектакль о гневе, живущем внутри нас. У нас там была великая абсолютно пауза – три минуты мы просто стояли на сцене и молчали… Уже через полторы минуты люди начинали кричать нам такое! Они не замечали, что оскорбляют нас, хамят. Но спектакль-то был о хамстве и оскорблении. Мы их провоцировали. А в финале я обращался в зал: "Господа, если вы действительно считаете, что мир не так плох, как я говорю, что мешало вам три минуты посидеть молча, когда на сцене никто не разговаривает? Что внутри вас кричало?" Фильм Кубрика кончается на политической ноте, когда хулиган становится частью нашего сообщества и даже другом правительства. А в нашем спектакле мальчик взрослеет, сам многое осознает и думает: "Что я смогу объяснить своему сыну, ведь мой сын может стать таким же, как я, даже, может быть, убьет кого-нибудь?" И это так, по кругу. Когда мальчик, живущий такой лихой жизнью, приходит к такому осознанию… Для меня это было очень важно.

- После "Царь-Девицы" создалось впечатление, что самое важное для вас магия театра.

- Да, и Роман Виктюк использует меня именно в этом качестве. Я такой человек – повернутый на всяких заклинаниях, всяких шаманских штуках. Это с детства, очень много Востока такого внутреннего есть. И восточные женщины, которые всегда оказываются рядом. У меня жена черкешенка. Колдовство – то, что всегда со мной рядом присутствует. Поэтому, когда я слышу это где-то, в чьих-то текстах, я к этому прикасаюсь. И Виктюк предлагает мне это – Воланд так Воланд, Федра так Федра. Здесь цветаевские заклинания, там мистика Булгакова или Оскара Уайлда. Это то, чем я занимаюсь постоянно, мне просто это нравится.

- Свой монотеатр вы называете мифологическим. Судя по всему, это не та хрестоматийная мифология, как мы привыкли ее понимать.

- Потому что "мифологический" - это не от мифологии, а от мифологики. Это тот инструмент, при помощи которого человек может обратиться к книге или к природе вокруг него и извлечь оттуда совершенно новую, неожиданную информацию. Мифологик – это тот, кто понимает, что когда-то никаких мифов не было. Есть те, кто пользуется мифологией – тем, что уже создано, и они могут это использовать в самых разных комбинациях. Но если однажды вы скажете себе, что было время, когда никаких языческих обрядов не существовало вообще и их все кто-то создал, все, не люди даже – существа, слышали эту энергию и постепенно, как рыбы, закручивали свои круги… Птица, которая специальным, ритуальным образом выкладывает свое гнездо, или та гениальная рыбка, которая на дне морском вырисовывает фантастический ритуальный круг, разрезанный на равные секторы! У всех свои заклинания. В данном случае мы точно такие же. Когда ты понимаешь это, можно обратиться к уже давно известным стихам и понять, что когда-то их тоже не было и поэт был погружен в какую-то темноту, из которой он извлек вот эти строки. И нужно разговаривать не только с ними, хотя они восхитительны, но еще и обратиться к той темноте, из которой это создано. Любой текст – это всегда ворота, и ты в них входишь, идешь все глубже и глубже. Когда мы читаем хорошую книжку, мы ведь не замечаем букв – мы живем в тех мирах. Об этом я говорю и на своих тренингах молодым актерам.

- Активно преподаете?

- Да. Хочу, чтобы люди туда шли. Потому что нет смысла на данный момент пользоваться тем, что уже есть. Отправляйся туда, где ты себя не знаешь. Узнай себя другого. Для меня это очень ценно. Когда-то мне нужно было сыграть стареющею певицу Флоренс Дженкинс, которая собрала Карнеги-холл, и я понимал, что никак не могу воспользоваться ни типажом своим, ни телом своим, ни силой, которая у тебя, молодого, есть. И вот тогда ты начинаешь пользоваться другими инструментами.

- Но актеры сегодня часто жалуются, что в эпоху режиссерского театра их стали использовать просто как тюбик с красками…

- Это их собственный выбор, поверьте. Пусть не жалуются. Вот Роман Виктюк, он не дает никаких заданий. Он тебе скажет: стой прямо, говори ровно. Я видел актеров, которые действительно весь спектакль так и делают - стоят прямо и говорят ровно… Как говорится, пошли дурака за водкой, он, дурак, одну бутылку и принесет. Это только твой выбор. Либо ты сам себя как личность развиваешь, сам можешь предложить режиссеру что-то, либо... Виктюк рассказывал, как с ним работал молодой Гафт: "Он мне приносил шесть вариантов! Шесть! Я все их внимательно выслушивал и потом предлагал седьмой - гениальный! Я всегда побеждал!" Но актер-то принес шесть! На этой основе ты можешь делать что угодно. Я уверен, что так работали Алла Демидова, Маргарита Терехова, Филиппенко. Когда люди сами знают, что они хотят сказать, тогда им нужен гениальный режиссер, который их знание перевернет и поставит в совершенно новую систему. Вот тогда это действительно потрясающий союз! А хочешь быть винтиком – будь. В фильме "Пианист" герой произносит потрясающую фразу: "У меня четкие границы – борт корабля и клавиши рояля. Эти границы настолько прочные, что внутри я бесконечен". Мне можно поставить сколько угодно барьеров. Но никто не может ограничить меня внутрь!