ЭПИТАФИЯ КЕСАРЮ

Отойди, Кесарь! Ты загораживаешь мне солнце!" - такими словами заканчивается "Пиршество Кесаря" - авторская версия Ара Ернджакяна знаменитой пьесы Э. Радзинского "Театр времен Нерона и Сенеки", вновь поставленная на сцене ереванского Государственного Камерного театра Аршалуйсом Арутюняном. Спектакль, выявляющий те вещества, из которых делаются тираны и рождается экстаз толпы, спектакль-пророчество о падении Рима – "когда падет Рим..., а Рим падет..., они проклянут того, последнего, жалкого властителя, при котором случится катастрофа!". Спектакль, обжигающий своей злободневностью.

СВОЙ ЗНАМЕНИТЫЙ ТРАГИФАРС "Театр времен Нерона и Сенеки" Эдвард Радзинский написал в уже далеком 1980 году. Вскорости А. Ернджакян выпустил не просто свою версию пьесы - выпустил спектакль "Нерон", ставший явлением нашей театральной жизни, объездивший десятки городов и фестивалей и неизменно вызывавший фурор. Аршалуйс Арутюнян назвал свой вариант "Пиршеством Кесаря".

"Эта драматургия наполнила легкие йодом, дала возможность сказать то, что думаешь и чувствуешь, - говорит режиссер. – А переименовал я ее, потому что убежден: для таких неронов уничтожать, губить все вокруг себя – это именно пиршество, которое их же питает. Это произведение, которое, к сожалению, доказывает, что тысячелетиями человек не меняется. Паранойя властителя, возомнившего себя богом, способным к любым изменениям и превращениям – категория постоянная".

Действительно, язык пьесы по-прежнему свеж и красив, а ее образы не только не поблекли, мысли не обмельчали - напротив, их глубина и актуальность пугают и заставляют задуматься тех, кто пришел в театр сегодня, кто способен увидеть и, что немаловажно, услышать! Если бы Камерный выпустил "Пиршество Кесаря" в конце прошлогоднего марта, как планировалось, спектакль стал бы даже не предчувствием катастрофы, но чистым ясновидением. Сегодня же он стал зеркальным отражением трагического итога. "В какое страшное время выпало нам жить, если мы все время должны выбирать между разными степенями ужаса...", - фраза из спектакля, звучащая рефреном.

Колизей, цирк. Зловещие кроваво-красные всполохи света выхватывают фрагменты решетки-клетки, в которой заперты будущие жертвы – не звери, но люди. Таковы обстоятельства места, в котором разыгрывается театр времен Нерона и Сенеки – и наших времен. "Когда Нерон родился, его отец воскликнул: "От меня с Агриппиной ничего не может родиться, кроме злополучия"… Что до Сенеки, еще в ернджакяновской трактовке этот заглавный персонаж выпал из спектакля, как и тема заговора Сенеки – место философа занял жалкий манекен в инвалидном кресле. Гражданину, мыслителю и мудрецу уже нет места в царстве Нерона, ибо "в Риме всякий, кто ежечасно не прославляет Кесаря, тотчас становится подозрительным – и немедленно погибает!".

 НА ЭТОМ ПРЕДЧУВСТВИИ ГИБЕЛИ РИМА (но и непременной гибели Нерона), как на ткацком станке, плетет Аршалуйс Арутюнян канву своего спектакля. "Пиршество Кесаря" словно с самого первого момента - экзистенциальный эпилог. Атмосферу конца создает вся композиция мизансцен - режиссер рассаживает персонажей небольшими группами, они сидят на помосте, прямо на полу, точно в ожидании дурных новостей или надвигающейся катастрофы. А пока она не настала, он рассказывает о власти мрачных страстей над людьми и даже над детьми, об инстинкте разрушения, который в иных случаях пробуждается в самом юном возрасте. Он исследует непоправимое искажение человеческих отношений и не позволяет текстам, которые сами по себе убийственно прекрасны, стать самодостаточными. "Ночные" превращения и метаморфозы – грешный час, час расплаты – не утрачивают динамичности ни на минуту. Режиссер умеет держать в напряжении зрительный зал и даже пугать его, поставленные им панорамные сцены не только бьют по нервам – они ослепительно красивы. А музыка, написанная Ваге Григоряном специально для спектакля, не иллюстрирует его, но помогает сохранить напряженность и драматизм.

"Да здравствует Сенат!", - приветствует Нерон "великий законодательный орган, нашу гордость и славу" в ответ на восторженное одобрение очередного чудовищного "превращения" императора. Калигула ввел в Сенат своего коня, кто-то вводит в законодательный орган своих ослов – Нерон решил объявить мерином сенатора Антония Флава. Именно он играет в спектакле роль, написанную для Сенеки. Заслуженный артист РА Григор Багдасарян – единственный, кто остался в спектакле из того, первого, знаменитого состава. Но в его работе нет "заигранности", но есть настоящий, неподдельный трагизм - трагизм сознания на грани небытия, обреченного мятежа и искупительной жертвы.

А что же Нерон? Кто этот, такой красивый молодой человек с бледным лицом и улыбкой отчасти мефистофельской, отчасти подловатой? Кто это чудовище, взявшее на себя роль одновременно прокурора и судьи, готовое обвинить всех и вся в своих смертных грехах? Это император, и это пария, решивший любой ценой стать "силой" – ибо только силой довелось ему добиваться любви. Той, недополученной с детства любви, которая так и осталась для него недостижимым "солнцем". Вместо солнца, любви, в сердце Нерона поселилась ненависть, распространяющаяся на все и вся – "и весь римский народ для меня не более, чем та женщина, которую я насиловал с ножом в руках!...". Сеник Барсегян - актер, мыслящий и чувствующий пластично. Как бы ваяющий свою интонацию – настолько все выразительно и рельефно, настолько все выявлено и воплощено. При этом он быстр, внутренне чрезвычайно подвижен, способен к молниеносным перевоплощениям и переходам. Он играет не только бурю эмоций. Он играет ум – ум яростный, ум низкий, ум воспаленный. Он играет человека, способного к любым превращениям. И это уже не актерство, не просто игра масками – это страсть быть кем угодно, но только не собой, и моральная способность стать кем угодно…

АРШАЛУЙС АРУТЮНЯН РАССКАЗЫВАЛ, ЧТО В ПЬЕСЕ есть текст – когда на репетициях дело доходило до него, по спине режиссера шла дрожь. А текст следующий: "Ты спрашиваешь, долго ли продлится это страшное время? Я думаю – пока жив Кесарь. Комедиант, играющий на кифаре, оскорбляющий святыни своего народа, запятнавший себя всеми видами убийств – стоит во главе государства. Что из того, что он истребил лучших людей? Какое до этого дело обожающей его толпе? Что стало с римским народом, который согласился жить в крови и позоре! О, подлое время! О, жалкая толпа, не думающая о будущем!"...

Но в "Пиршестве Кесаря" есть еще один персонаж, и не Сенеке, не Антонию Флаву, а именно ему суждено стать антитезой Нерону. "Мы все вместе – род человеческий... Мы поддерживаем общий свод... Оттого, Кесарь, меня так веселит твоя вера, что то, что ты делаешь – ты делаешь это первым...". В пьесе его зовут Диоген, и он живет в бочке. По ходу спектакля он будет каждого называть "братом", проповедовать сострадание и любовь, и к моменту, когда его распнут, отсылка к Христу уже станет совершенно очевидной. И именно он скажет с креста фразу, которая уничтожит Нерона – "Отойди, Кесарь! Ты загораживаешь мне солнце!".

Отойди, Кесарь! Ты загораживаешь солнце!