В СВОИХ ПОЛОТНАХ ОН ВИДЕЛ АРМЕНИЮ

Можно любить или не любить Гарзу (Гарник Зулумян), но он один из величайших представителей искусства двадцатого века, одно его ярких явлений, ставшего вехой в истории культуры не только Франции, Армении, но и всего мира. Его личность выходит за эстетические рамки любого направления.

ТВОРЧЕСКОЕ БЕСПОКОЙСТВО, ВКУС К ПОЛЕМИКЕ, ВЕЧНОЕ ГОРЕНИЕ были неразрывно присущи художнику на всех этапах его творчества. Эти качества позволяли ему создавать уникальные произведения, в которых сделана попытка отразить жизнь – будь то осознанно или подсознательно.

Артистизм, изящество, легкость и особое очарование изобразительных средств – эти качества позволили художнику создать непреходящие полотна. Кто хоть однажды видел его картины, тот без труда узнает его манеру, его «голос». В искусстве Гарзу содержится до такой степени ни на кого не похожее, индивидуальное мировосприятие, что забываешь о привычных подходах, мерках и оценках. Он не подходит ни под какие категории. Живописные полотна, многочисленные литографические листы ярко отражают сущность его ума, его душу, мироощущение.

 С 17-и лет Гарзу жил в атмосфере Парижа и был одержим этим городом, где каждый уголок напоминал о рождении живописных шедевров, великих книг, восторженных поэтических строк. На перекрестках улиц манящего всех художников и поэтов города встречались века, эпохи, нравы. Конечно, обрести собственное лицо в такой стране, как Франция, было нелегко. Богатые художественные традиции французского искусства и вдохновляли, и подавляли молодых художников. Что мог противопоставить тогда еще мало кому известный художник величайшим авторитетам европейской живописи? Оказалось, мог. Более полувека имя Гарзу – среди величайших художников XX века, о чем свидетельствует неутихающий интерес к его творчеству и во Франции, и за ее рубежами. Картины его украшают стены музеев многих стран. Его талант от Бога подкреплялся удивительной работоспособностью.

Разумеется, на Гарзу повлияла европейская школа живописи. И не только живописи, но и всей культуры. Однако это не следует понимать прямолинейно. Многое от творчества предшественников было воспринято Гарзу, но его искусство – это прежде всего самое полное выражение внутренней жизни художника, неутомимой работы мысли, сложного противоборства волновавших его чувств. Все передуманное и перечувствованное им самим облекалось в творчестве в художественный образ и поднималось на высоту художественного обобщения. У картин Гарзу свои законы, свое кровообращение, своя нервная система. Он стоит вне какого-либо влияния других художников.

Власть его искусства мы испытали еще в далекие 60-е годы прошлого столетия, когда он впервые приехал в Армению уже известным художником. Это стало огромным событием не только для армянских зрителей, перед которыми открывался совершенно новый, самобытный мир, но и для самого художника, который впервые оказался на родине своих предков.

ПО СЛОВАМ ХУДОЖНИКА, ОН РЕШИЛ ЕХАТЬ В ЕРЕВАН ПОЕЗДОМ. «Возможность лететь самолетом меня не прельщала. Хотелось въехать в Армению не сразу, а постепенно. Подобно тому, как постепенно раскрывается занавес в театре и зрители попадают в волшебный мир, передо мной постепенно раскрывался образ страны, которую я мечтал увидеть всю свою жизнь. И у меня создавалось ощущение, что я давно уже знаю Армению, более того, видел Армению в своих произведениях и чувствовал себя армянским художником, прожившим часть жизни в родной стране».

Откликаясь на первую выставку работ Гарзу в Армении, искусствовед Генрих Игитян писал о том, что мы начинаем видеть по Гарзу очертания современных зданий, подъемные краны, железнодорожные пути, строящиеся корпуса заводов, цепкие кустарники, рассыпанные по склонам армянских гор. «Это прежде всего говорит о том, что Гарзу – глубоко современный и национальный художник. Национальное своеобразие определяется не этнографической или фольклорной окраской, а той внутренней жизнью, темпераментом, конструктивным мышлением, которые характеризуют лучшие творения армянской культуры», – подчеркивал Г.Игитян.

 Гарзу видел современность в звуках, ощущая ее в ярких, беспокойно-насмешливых красках. И, может быть, поэтому, глядя на его работы, ощущаешь звуки Парижа, сложную полифонию вечно прекрасного города. Он слушал музыку Парижа, улавливал ее в природе, в звуках и красках окружающей действительности и стремился по-новому воплотить все виденное и слышанное. Да, музыка прежде всего. Потому что Гарзу и музыка Парижа навечно слиты. Он словно бог музыки, которая звучит, захватывает зрителя и обостряет наше восприятие его полотен, их сокровенного смысла.

У ГАРЗУ В АРМЕНИИ МНОГО ДРУЗЕЙ, ДЛЯ КОТОРЫХ ДВЕРИ ЕГО ДОМА в Париже и мастерской всегда были открыты. Среди них и искусствовед, заслуженный деятель искусств РА Шаэн Хачатрян, с которым художника связывала искренняя дружба.

– С выдающимся художником Гарзу я познакомился в 1966 году, когда он впервые приехал на родину с выставкой графических работ, – гравюр и книжных иллюстраций, – рассказывает Ш.Хачатрян. Тогда Гарзу был известен нам лишь одним своим произведением – живописным полотном, которое он прислал в дар нашей картинной галерее в 1963 году. Все работы, составившие экспозицию выставки, художник также подарил родине. Я опубликовал о Гарзу статью и с тех пор неоднократно писал о нем, включал его произведения в свои книги и альбомы. В 1984 году по приглашению Академии художеств и Союза художников СССР я организовал в Москве крупную выставку мастера, и он присутствовал на ее открытии.

Мы много раз встречались в Париже, и всякий раз Гарзу посылал со мной в Ереван несколько новых литографий. В 1989 году, после землетрясения, я попросил его помочь ленинаканским художникам, в одночасье лишившимся мастерских, а часто и средств к существованию. Фонд культуры, где я был тогда исполнительным директором, предполагал устроить выставку-продажу примерно полусотни работ, которые Гарзу не задумываясь передал мне. Выставка-продажа спустя некоторое время состоялась, однако я уже не имел к ней отношения: в Фонде культуры произошли кадровые перестановки. Через непродолжительное время меня немало озадачило, что два десятка литографий, которые я, повторяю, собственноручно привез в Ереван, вдруг обнаружились в США, где их продавали по несравнимо более высокой цене…

Помню, тогда же я попросил, чтобы мастер отозвался на землетрясение не только в качестве гражданина, но и как художник. Прошло несколько месяцев, и я получил от него эскиз картины «Надежда»: из земли, на которой стоит разрушенный город, словно дерево прорастает обнаженная женщина: на ее голове не волосы, а густая поросль молодых цветущих побегов… К сожалению, эту картину Гарзу так и не написал. Армянская тема, точнее, тема Геноцида возникла также во фресках, которыми художник расписал средневековую церковь в городе Маноске на юге Франции…

В середине 90-х мы снова встретились, и мастер пригласил меня пообедать в ресторан, украшенный его фресками. Атмосфера беседы была самая непринужденная, и я счел возможным посетовать, что Национальная галерея все еще располагает лишь одной живописной работой Гарзу. Мы приехали к нему. Жены художника не было дома, и он заговорщически подмигнул: «Выбери несколько работ, только никому об этом здесь не говори»… Из привезенных мной семи десятков работ несколько графических и четыре живописные работы я проиллюстрировал в своей книге «Музейный воин».