НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ И НАЦИОНАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА

Каждый, кто пытался осмыслить исторические пути и судьбы армянской литературы, охватить ее широким ретроспективным взглядом, определить ее своеобразие в контексте мировой, не мог не прийти к выводу, что основная особенность армянской литературы, предопределившая ее основное содержание, тематику и проблематику, своеобразие ее поэтики, жанровой и образной систем, - это лежащая в ее основе национальная идея.

Если попытаться дать краткое, буквально в двух словах определение, девиз и кредо армянской литературы, да и всей армянской книжности от ее истоков до наших дней, то и здесь нам не пришлось бы искать что-то новое. Достаточно вспомнить лаконичную формулу, предложенную Хачатуром Абовяном полтора века назад для характеристики своей великой книги "Раны Армении", - "плач патриота".

Оба слова этой лаконичной формулировки, вероятно, имеющиеся во всех языках, в приложении к армянской литературе несут в себе определенные особенности, позволяющие воспринимать ее как единый, целостный текст. Слово "плач" употреблено здесь в его традиционном для армянской средневековой словесности жанровом значении, которое гораздо шире собственно плача (причитания) и включает в себя исторический, трагический, героический, а также оптимистический элементы в том значении общенационального переживания, которые содержат в себе такие классические армянские плачи, как плач, завершающий "Историю Армении" Мовсеса Хоренаци, плач, начинающий "Повествование" Аристакеса Ластивертци, "Плач по Эдессе" Нерсеса Шнорали, названный Мануком Абегяном "первым стихотворным плачем о вековых ранах Армении, первыми "Ранами Армении", "Плач" Степаноса Орбеляна и "Плач" Хачатура Кечареци, плачи, включенные в "Историю Армении" Ованеса Драсханаркертци, и многие другие.

Столь же многозначительно в формулировке Абовяна и слово "патриот". Слово это, которое в соответствии с установившейся мировой традицией в других литературах, как правило, используется в качестве высокого эпитета при характеристике отдельных писателей или поэтов, творчеству которых присущи особая для данного народа и его литературы патриотическая направленность, содержание или пафос, в применении к армянским авторам никакой отличительной, дифференцирующей или аксиологической функции обычно не выполняет, ибо оно естественно приложимо к любому более или менее известному, а тем более крупному или великому армянскому писателю. В армянском писательском пантеоне иных просто нет, а если и есть, то это только те исключения, которые подтверждают общее правило. В формуле Абовяна определение "патриот" является не отличительным, а наоборот, обобщающим признаком, здесь оно синоним слова "армянин".

Говоря о национальном своеобразии армянской литературы, необходимо сразу же подчеркнуть, что выделение тех или иных особенностей той или иной национальной литературы в качестве только ей присущего и отличающего ее признака, как свидетельствуют известные нам попытки в отношении других литератур, сталкивается с почти непреодолимыми трудностями, весьма условно и, можно утверждать, заведомо обречено на неудачу. Поэтому и рассматриваемая нами особенность - неразрывная и неотъемлемая связь литературы с национальной идеей - не является чем-то уникальным и исключительным, отсутствующим в других литературах. Своеобразие же армянской литературы в рассматриваемом аспекте, на наш взгляд, заключается в следующем:

1. Армянская литература выступает как носительница национальной идеи не на тех или иных этапах ее исторического существования, как это обычно свойственно литературам других народов, а изначально, неизменно, постоянно и практически непрерывно от самых своих истоков до наших дней. "Некая сумма исторических памятников... не может считаться культурой, если они не объединяются в целостность, в частности - диахроническую", - пишет Г. Геворкян. И совершенно справедливо отмечает, что "если нет диахронической целостности, значит нет и истории культуры". Мы считаем, что в основе культурно-исторической целостности армянской культуры лежит национальная идея, которую, пользуясь терминологией Г. Геворкяна, можно определить как своеобразную "субкультуру, послужившую непосредственно исторической подосновой для становления национальной культуры того или иного народа". А если армянская литература как культурно-историческое образование целостно, что не вызывает сомнений, то "целостно и его понимание: его пронизывают определенные черты мироощущения и миропонимания, отложившиеся в его идеологических формах, которые поэтому могут стать ключом к раскрытию особенностей его искусства, жизни, нравов и т. п." (Г. Геворкян. Национальная культура с точки зрения философии истории. Ереван, 1992, с. 8-12).

2. Осмысление, формирование, воплощение, пропаганда и проповедь национальной идеи - главная, основная функция армянской литературы на всем протяжении ее существования. Эту функцию, как правило, выполняли произведения даже таких жанров (церковно-догматические, научные и т.д.), традиционное функциональное предназначение которых, казалось бы, исключает подобную цель и возможность.

3. В содержании понятия "армянская национальная идея".

Повторим: рассматриваемое своеобразие армянской литературы - в совокупности этих признаков.

Исторически и традиционно сложилось так, что то, что у всех других народов называется "национальной идеей", у нас принято называть "национальной идеологией". Долгое время этому обстоятельству не придавалось значения, однако сегодня выясняется, что научное исследование проблемы требует четкой дифференциации понятий "национальная идея" и "национальная идеология". Ибо только подобный подход создает возможность, с одной стороны, проникнуть в сложную структуру рассматриваемого явления, выявить и охарактеризовать составляющие ее отдельные элементы, а с другой - воспринять и представить ее как безусловную целостность.

Эдуард Оганесян, один из первых обративший внимание на эту терминологическую путаницу, справедливо заметил, что "идеология - один из способов достижения цели, тогда как идея есть сама цель" (Эдуард Оганесян. Армянская национальная идея. "Голос Армении", 1997, N118-119). Идеологии имеют относительную ценность, могут быть преходящими и могут не разделяться всей нацией. Если исходить из предмета нашего исследования, то национальная идеология - это обусловленные временем, личностью авторов, их сословным, партийным, индивидуальным мировоззрением и политической позицией, тактическими соображениями, иногда даже заимствованные способы, средства, пути достижения национальной цели, выступающие в виде национальной идеи. Так, с полным основанием можно говорить о "национальной идеологии" "Випасанка" (М. Абегян), об "отце армянской идеологии Хоренаци" (Н. Адонц), "идеологии армянского национального романтизма" (С. Саринян), как, впрочем, и классицизма, национальной идеологии Абовяна, Алишана, Налбандяна или Раффи, не говоря уже о писателях, пропагандирующих национальные идеологии тех или иных партий.

Национальная же идея представляет собой духовную связь всех прошлых, настоящих и будущих поколений данной нации, в ее основе лежит единое отношение нации к национальной цели, которое вместе с национальным характером и психологией формируется на протяжении всей истории и является движущей силой развития нации. Национальная идея не может быть индивидуальной, групповой или партийной, она не предлагается кем-то нации, а наоборот, формируется в недрах самой нации. Национальная идея - это то, что постоянно присутствует в самой нации, в ее глубинной сущности, то, что берется у нее создателями нашей словесности, то, что объединяет "Випасанк", Мовсеса Хоренаци и Егише, армянских классицистов и романтиков, Х.Абовяна и Г. Алишана, М.Налбандяна и Раффи, Д.Варужана и А.Агароняна, Е.Чаренца и П.Севака... В этом смысле можно утверждать, что в произведениях армянской литературы непременно и одновременно присутствуют и национальная идея, и национальная идеология.

Предложенный методологический подход может показаться не бесспорным, однако с его помощью становится возможным при анализе своеобразия мировоззрения того или иного автора, идейной содержательности их произведений, характеристике различных этапов развития национального сознания и, что для нас особенно важно, отражающих их литературных явлений снять кажущиеся неясности и противоречия, выявить специфичное в каждом из этих явлений и единство процесса в целом. Именно использование подобного методологического подхода, несомненно, свидетельствует, что национальная идея является той безусловной общностью - сквозной темой, содержанием, пафосом, которые пронизывают всю армянскую словесность на всем протяжении ее существования, несмотря на множественность и многообразие национальных идеологий, сопутствующих этому процессу.

В последние годы, начиная чуть ли не с 1988-го, все чаще звучат сетования на якобы отсутствие у нас национальной идеи (идеологии), призывы к ее созданию. Множество энтузиастов, вполне искренне озабоченных судьбой нации, пишут на эту тему книги и статьи, предлагают свои системы и концепции, как правило, дилетантские. В лучшем случае - это более или менее удачные попытки создания персональной или "групповой" очередной национальной идеологии.

Между тем, как следует из сказанного выше, никакой необходимости "создания" национальной идеи нет. Во-первых, она существует уже тысячелетия и, во-вторых, она, по определению, не может быть создана одним человеком (пусть даже таким выдающимся национальным идеологом, как Нжде) или группой людей. Таким образом, речь может идти лишь о научном познании, осмыслении, формулировании, систематизации, в каком-то смысле актуализации той армянской национальной идеи, которая сформировалась в недрах армянского народа в течение тысячелетий.

На наш взгляд, подобная работа в последние годы с наибольшим успехом проделана академиком Лендрушем Хуршудяном в его капитальном труде "Армянская национальная идеология". Заметим только, что Л. Хуршудян, придерживаясь традиционной терминологии, использует повсюду термин "идеология" вместо "идея", о чем было сказано выше.

В основе национальной идеи любого народа лежит инстинкт самосохранения, выживания нации как вида. Поэтому каждый этнос с момента своего появления на исторической арене создает собственную систему самосохранения, вначале примитивную, ограниченную природным инстинктом, затем все более сложную, осознанную и, наконец, научно обоснованную. Нации, не сумевшие создать подобную систему, не осознавшие ее необходимость, как правило, гибнут. Согласно Л.Хуршудяну, "в основе армянской национальной идеологии лежат общие для всех народов идеи сохранения нации, целостной Родины, независимой национальной государственности, национальной культуры и религии, а также вытекающие из особенностей армянской истории принципы свободной, независимой и единой Армении, независимой Республики Армения, "Одна нация – одна Родина", национального достоинства, национального согласия, национального врага".

Для изучения армянской национальной идеи в ее историческом развитии, воплощенном прежде всего в армянской литературе, важным представляется и следующее замечание Л. Хуршудяна: "Национальная идея состоит из стратегической и тактической программы. Стратегическая программа включает в себя принципы сохранения нации, целостной Родины, государственности, культуры и религии. В этой программе подобающее им место занимают также специфические проблемы, вытекающие из исторического своеобразия каждой нации... Тактическая программа – это система путей разрешения проблем стратегической программы на различных этапах истории народа, в различных исторических условиях. Стратегическая программа рассчитана на века, а тактическая программа – на более короткие исторические периоды".

Легко заметить, что предложенное Л. Хуршудяном разделение национальной идеологии на стратегическую и тактическую программы в целом совпадает с предложенной выше дифференциацией понятий "национальная идея" (= стратегическая программа) и "национальная идеология" (= тактическая программа). Считая разделение идея-идеология более целесообразным, тем не менее нельзя не признать, что и разделение на стратегическую и тактическую программы позволяет охватить и исследовать весь исторический процесс в целом, имея в виду как многообразие и разнообразие самого феномена национальной идеи, так и ее отражение и воплощение в литературе.

Рассматриваемое в данной статье своеобразие армянской литературы особенно ярко проявилось в ее древний и средневековый периоды. Это утверждение может показаться на первый взгляд странным. Ведь именно новая армянская литература (с конца XVIII и особенно с середины XIX в.) стала абсолютно и откровенно идеологичной, ведь именно в это время национальная идея осмысленно и сознательно излагается в произведениях-программах, предопределяя их функциональное значение, тематику и проблематику, поэтику и образную систему. Не случайно некоторые исследователи относят начало формирования армянской национальной идеи и, соответственно, ее воплощения в литературе к концу XVIII - началу XIX вв. Но как бы ни был интересен и богат материалом этот и последующие периоды, с точки зрения рассматриваемых нами закономерностей особенно показателен все-таки предшествующий период, когда связь между национальной идеей и литературой была не столь прямолинейной и очевидной, когда необходимость формирования и пропаганды национальной идеи еще только осознавалась, когда армянской книжности предназначены были совершенно иные идеологические, прежде всего церковно-догматические функции. Но главный исследовательский интерес в том и состоит, чтобы выявить и показать, что именно в те незапамятные времена были заложены основные стратегические и тактические принципы армянской национальной идеи, национальные идеалы, национальный дух и психология, система образов, которые посредством армянской литературы и культуры в целом питали историческую память, национальное сознание народа на протяжении веков вплоть до сегодняшнего дня.

"История и в особенности история литературы и искусства представляет собой не что иное, как повторение все одних и тех же суждений, которые никто не смеет оспаривать. Есть имена и вещи, которых никто не смеет коснуться", - писал еще в конце XIX века основоположник социальной психологии Лебон, имея в виду богов, героев и догматы, лежащие в основе национального сознания. И дальше: "Число общих верований очень невелико. Нарождение этих верований и их исчезновение составляют для каждой исторической расы кульминационные пункты ее истории и образуют истинный остов всякой цивилизации" (Гюстав Лебон. Психология народов и масс. Санкт-Петербург, 1995, с.246, 255). Таким "кульминационным пунктом" в истории армянского народа, создавшим "истинный остов" армянской цивилизации, стали те предшествовавшие нашей эре века и тысячелетия, когда складывались наш древнейший (возможно, о более древних нам просто неизвестно) эпос, легенды и мифы, записанные в V в. с появлением месроповской письменности.

Мифы, которые увековечила армянская история, восходят к древнейшей индоевропейской традиции и сохранили в себе множество общих признаков с ней. Проблема эта в последние годы изучается все глубже и основательнее, открытия следуют одно за другим. Однако бесспорным остается наблюдение М.Абегяна, еще в 1899г. заметившего, что легенды о Хайке, Араме и другие, характерные и для многих народов как мифы о силах природы, "трансформировались в борьбу предка армян с враждебными племенами, освободителя своей страны и защитника границ Армянской земли". Может показаться невероятным, но уже эти древние предания несут в себе несомненные зачатки армянской национальной идеи, появление которой, казалось бы, должно быть отнесено к более поздним временам. Во всех случаях это должно было произойти только тогда, когда армяне осознали свою этническую идентичность. А для возникновения осознания собственной этнической идентичности, по мнению современных исследователей, любой человеческой общности необходимо иметь:

"1. Общее имя собственное;

2. Наличие мифа об общем предке;

3. Общие исторические воспоминания;

4. Наличие одного или нескольких признаков единой культуры;

5. Чувство единой, общей родины;

6. Чувство солидарности для определения групп населения" (Энтони Д. Смит. Национальная идентичность. Невада, 1991, с. 9).

Не вызывает никакого сомнения, что все эти элементы присутствовали уже в тех фрагментах нашей древней мифологии и фольклора, которые запечатлели наши первые авторы. Возможно, они и были при записи подвергнуты определенной редакции, однако эта редакция не могла затронуть тех сущностных основ, которые были заложены в них создателем мифов и легенд - народом - за многие предшествовавшие века. Здесь нет необходимости рассматривать наличие в них каждого из названных Э.Смитом 6 элементов (а таких элементов может быть больше), для нас важно только подчеркнуть, что они не только существовали, но и сохранились и были развиты в последующие века, став к V веку, времени появления первых письменных памятников, "истинным остовом" нашей цивилизации, составными элементами уже вполне осознанной национальной идеи. Ведь "именно такие легендарные, а вовсе не действительные герои оказывали влияние на душу нации" и ведь "история может увековечивать только мифы" (Г.Лебон, указ. соч., с. 177).

Один из таких мифов – этногонический миф об общем предке армян Хайке, согласно преданию, давшем имя народу и стране. Миф этот, широко известный и множество раз прокомментированный, содержит, на наш взгляд, скрытый, сакральный смысл, представляющий для нас особый интерес. Ибо он, по сути, повествует о формировании всех 6 выделенных Энтони Смитом элементов. Миф этот - ключ к армянской этнической идентичности.

Ссылаясь на летописца Мар Абаса Катину, Мовсес Хоренаци в начале повествования так характеризует Хайка: "Славился среди великанов своей храбростью и выступал против всех, кто стремился к единоличной власти над всеми великанами и богородными героями. Он горделиво поднялся против тирании Бела в то время, когда "род человеческий распространялся по всей шири земли..." (Мовсес Хоренаци. История Армении. Перевод с древнеармянского Гагика Саркисяна. Ереван, 1990, с.18-23 ). ...Это было еще в Вавилоне, откуда Хайк, "не желая подчиниться Белу", отправляется в землю Араратскую. Вместе с Хайком идет и его многочисленная семья: сыновья, дочери, сыновья его сыновей, всего около 300 человек. О путешествии этом сообщается только, что по пути Хайк только строит и дает имена горам и построенным им селениям, то есть обустраивает и арменизирует землю. Создает будущую Армению.

В кратком мифе, естественно, нет ничего случайного. Хоренаци приводит только одно конкретное название, данное Хайком нагорью, - и это название Харк, "указывающее, что поселившиеся здесь являются отцами рода Торгомова дома", а построенную им деревню "называет по своему имени Хайкашеном", т. е. "построенная Хайком". Хайк создает Родину армян. Ибо, как пишет тот же Энтони Смит: "Народ и земля принадлежат друг другу, ведь любая территория и участок земли еще не родина. Родина – это "историческая" земля, колыбель. Земля становится родиной, когда она превращается в хранилище исторических воспоминаний и образов, где живут мудрецы, святые и герои данного народа, когда ее горы и ущелья освящаются. Все это делает родину единственной и неповторимой" (Энтони Д. Смит, указ. соч., с. 9).

Противостояние с Белом, начавшееся еще в Вавилоне, теперь обретает совершенно иной смысл. Теперь Хайк - "один из первых наших и коренных древних предков" (Хоренаци, I, 9), а Бел – пришелец и завоеватель. Поэтому теперь совершенно иначе звучит прозвучавшее впервые в Вавилоне требование Бела: "Подчинившись мне, спокойно живи в стране моего обитания, где тебе угодно". Вероятно, теперь Хайка оскорбляет не только предложение подчиниться, но и слова Бела о "стране моего обитания". Если в Вавилоне Хайк, "не желая подчиниться", просто покидает Вавилон, то теперь ему отправляться некуда, он не может покинуть построенный им и названный своим именем Хайкашен, то есть Родину, которую с полным правом считает местом своего обитания.

Исполнено огромного смысла описание сражения Хайка с Белом, пересказанное и воплощенное в армянском искусстве тысячи раз. Обратим внимание лишь на некоторые детали. Бел идет на Хайка "с толпой пешей рати", "собрав бессмертных героев и бойцов-великанов". Он спешит достигнуть "пределов обитания Хайка" (Хоренаци обыгрывает отмеченную нами выше деталь - "моего-своего" - настолько тонко, что у современного читателя может возникнуть сомнение в осознанном использовании этого стилистического приема автором V века), "полагаясь на силу могучих мужей". Что делает Хайк? Казалось бы, только то, что он и мог сделать согласно обыденной логике: "Поспешно собирает своих сыновей и внуков, храбрых мужей и луконосцев, а также прочих, бывших в его подчинении". Но не забудем, речь идет о мифе, в котором действуют великаны, титаны и богородные герои и для которого чудесное - естественно и которому в принципе чужда и даже противопоказана обыденная логика и такая вполне реалистическая точность, как "сыновья, внуки, а также прочие, бывшие в его подчинении". Смысл этой точности раскрывается в контексте всего мифа, прежде всего в глубоко символичном описании противостоящих в сражении сил.

С одной стороны, "беспорядочные толпы полчищ Бела", сам Бел, "окруженный немногими избранными", "справа и слева - отборные воины". С другой - "Хайк ставит Араманеака (сын Хайка. - Л.К.) с двумя братьями справа, а Кадмоса (сына Араманеака. – Л.К.) и двух других своих сыновей - слева, ибо они искусно владели луком и мечом. Сам он стал впереди, а остальную часть рати поставил позади. Построив это подобие треугольника, он стал медленно продвигаться вперед". Бесформенной и беспорядочной толпе противостоит "подобие треугольника", точнее - пирамида, олицетворяющая нацию - семью, связанную кровными узами, и государство - царь, родовитая знать и подданные царя.

Начало сражения, описание которого вполне соответствует традиционным для легенд и мифов батальным сценам, не приносит победы ни одной из сторон. И вдруг это описание прерывается вовсе не традиционной фразой, вроде бы никак не объяснимой ходом сражения: "Столкнувшись со столь неожиданным и сомнительным положением вещей, царь Титанид пришел в ужас и, повернув вспять, стал подниматься на тот же холм, с которого было спустился. Он надеялся продержаться в толпе, пока подоспеет вся рать и он сможет возобновить нападение". Из текста невозможно понять, что это за "неожиданное и сомнительное положение вещей" привело Бела в ужас, однако исходя из глубинного смысла мифа можно с уверенностью предположить, что Бела, привыкшего сражаться с такими же, как он, легендарными титанами и великанами, изумила мощь силы, объединенной кровными узами и единой волей и сражающейся во имя идеи, то есть защиты Отечества.

То, что это предположение - не попытка модернизировать и идеологизировать древний текст и найти в нем то, что хотелось бы комментатору, опровергается самим текстом. Он откровенно свидетельствует, что миф идеологизирован изначально и уже в записи Хоренаци содержит в себе зачатки армянской национальной идеи. Вот ситуация, повторенная в армянской истории и литературе бесконечное множество раз. Хайк накануне сражения обращается к своим воинам: "Либо умрем и наши люди попадут в рабство к Белу, либо покажем на нем искусность перстов наших и, рассеяв полчище, добьемся победы". Смысл этого обращения, его идеологему кратко можно сформулировать так: "Рабство или победа!" На наших глазах рождается одна из тех идей, о которых Лебон писал: "Всякая цивилизация вытекает из небольшого количества основных идей, очень редко обновляемых... Эти идеи могут сделаться преобладающими не иначе, как при условии быть облеченными в самую категорическую и простую форму. В таком случае эти идеи представляются в виде образов и только в виде идей-образов они доступны толпе" (Гюстав Лебон, указ. соч., с. 5).

Если бы древний армянский эпос не содержал в себе никаких других зачатков армянской национальной идеи, то одной идеи-образа нашего прародителя Хайка было бы достаточно для того, чтобы понять, к каким временам восходят ее корни. И если даже его призыв - позднейшая редакция Мовсеса Хоренаци, все равно в нем легко узнается та главная идея-образ, которая вдохновляла армянскую национально-освободительную борьбу на протяжении тысячелетий и которая, сохранив свой древнейший смысл, в конце XIX века была облечена в категоричную и простую формулу: "Свобода или смерть!"

После сражения Хайк завершает создание Родины армян: "На месте битвы строит дастакерт (= дзеракерт) и в честь победы в сражении дает ему название Хайк. По этой причине и область называется ныне Хайоц-дзор" ("Ущелье армян"). Заметим, что приводимые в предании имена и названия обретают еще более глубокий смысл, если учесть, что называние в мифологии соответствует созданию и что, вопреки мнению Хоренаци, как указывает Г.Саркисян, Хайк означает и "армяне", и "Армения" и образовано не от имени Хайк, а от самоназвания "хай", от которого, кстати, произошло и само имя Хайк.

И хотя "холм, на котором пал Бел со своими храбрыми воинами, Хайк назвал Герезманком... но труп Бела... приказывает отнести в Харк и похоронить на возвышенности (т.е. на горе Немрут (Немрод)), на виду у своих жен и сыновей". Еще одна очень важная деталь! Храбрых воинов хоронят в Герезманке, а труп Бела относят в Харк. Если бы Хоренаци не был христианином, то, вероятно, он мог бы прямо написать, что Бел был принесен в жертву отцам (харк=отцы) рода Торгомова. Таким образом, именно здесь, в Харке, было локализовано мифическое начало армянской истории. После этого Хоренаци остается только эпически заключить: "Страна же наша, по имени нашего предка, называется Хайк". И в этом коротком заключении впервые в мифе появляется, причем дважды повторяется, слово "наш". И это, конечно, тоже не случайно: Хоренаци фиксирует момент осознания армянами своей этнической идентичности. А она осознается только в тот момент, когда мир уже поделен на "мы" и "они". С тех пор потомки Хайка "начали размножаться и заполнять страну".

Огромная семья Хайка (около 300) отражает структуру древнейшей армянской патриархальной семьи и древнейшего пантеона. Армянские патриархальные семьи, которые дожили до недавних времен, обычно назывались "азг". "Азг – это семейно-родственная группа, насчитывающая в своем составе семьи нескольких поколений, обычно шести-семи, изредка восьми, по нисходящим и боковым ответвлениям по мужской линии от предка основателя "азга", имя которого становится общеазговым" (Э.Карапетян. Родственная группа "азг" у армян. Ереван, 1966, с.25).

В то же время "азг" означает "народ, нация". Большая семья Хайка, таким образом, представляет мифологический прототип, наиболее архаичную версию армянской патриархальной семьи. Сказанное еще раз показывает, что этноним хай связан с именем патриарха Хайка. Имя Хайка стало родовым именем "азг"-семьи и "азг"-племени Хайка. Исторический армянский азг, то есть племя Хайка, должен был считаться текущим состоянием первоначального семейства Хайка.

Страна все больше обретает национальный облик.

Далее Хоренаци подробно рассказывает, когда и почему именно так были названы горы, ущелья, реки, деревни. В данном случае не имеет значения, насколько верны толкования Хоренаци, для нас важен сам процесс и откровенное стремление Хоренаци объяснить все имеющиеся названия национальной этнологией и смыслом, то есть идентифицировать Армению и географически, и этнографически. Процесс созидания Родины продолжается.

Ведь "территория проживания – еще не родина. Земля становится родиной в течение веков, когда она обрастает историко-культурными, этнографическими, архитектурными памятниками народа, могилами предков, когда она освящена победами, одержанными в борьбе с врагами, и кровью, пролитой легендарными героями, когда сформированы черты национального характера, национальный облик, традиции, нравы, одежда, языковые особенности и национальное самосознание, когда эта земля входит в историческую память народа фольклорными легендами, эпосом, песнями и сказками, становится духовно родной, когда народ становится духовной целостностью, когда понятие "земля" превращается в понятие "дом", а понятие "дом" – в понятия "страна" и "Родина" и входит в кровь и в гены рода как основное условие его существования" (Л.Хуршудян. Армянский вопрос: содержание, возникновение, основные этапы истории. Ереван, 1995, с. 3, на армянском языке).

Такова же миссия всех героев исконно армянского этнологического мифа - от Хайка до Арама и его сына, умирающего и воскресающего Ара Прекрасного.

Итак, от Кадмухи (у Хоренаци она не названа - "у подножия горы") на юге Великой Армении, которую он оставил своему внуку, сыну Араманеака Кадмосу, Хайк перемещается на север озера Ван, в округ Харк, который в контексте этногенеза мифа может считаться первым реальным центром армян в Армении. Старший сын Хайка Араманеак перемещается дальше на север, в провинцию Айрарат и обосновывается у подножия горы Арагац на северо-западе Араратской равнины, которую он "арменизировал". Его сын устанавливает здесь первую армянскую столицу Армавир. Последующие события сконцентрированы в этой провинции и ее центральной долине, до Арама, который расширил границы Великой Армении, и его сына, последнего божественного патриарха Ара Прекрасного, который стал эпонимом Айрарата – "равнины Ара". С его смертью кончается священное время и начинается реальная (профаническая) эра. Впоследствии Айрарат становится политическим, экономическим и культурным центром исторической Великой Армении. Поэтому округ Харк, округ Хайка, может считаться первоначальным или доисторическим предшественником исторической Армении с центром в Айрарате, который остается до сих пор центром армянского космоса (см. Армен Петросян. Армянский эпос и мифология. Истоки. Миф и история. Ереван, 2002, с.199-200).

Все эти процессы, по сути, и описаны у Хоренаци в форме мифов, легенд, преданий. И с этой точки зрения каждая строка его "Истории" поддается четкому толкованию. Безусловно, многое здесь уже осмыслено опытом V века, однако, как пишет Г.Саркисян, "имея такое свидетельство о столь высоком для V века уровне развития самосознания, как "История" Хоренаци, мы обязаны углубляться еще дальше в историю в поисках более ранних проявлений указанного явления".

Хоренаци относит эти процессы к VI веку до н. э. и даже более ранним временам. Г. Саркисян считает, что они более характерны для II в. до н. э., периода царствования Арташеса I. Как бы то ни было, при характеристике Арама (согласно Хоренаци, прямого потомка Хайка в шестом поколении), Хоренаци, ссылаясь на летописца (Мар Абаса Катину), пишет: "То был ... меж трудолюбивых и любящих отечество, готовый скорее умереть за родину, чем видеть чужеродных сынов, пожиращих родные пределы, и инородных мужей, властвующих над его кровными сородичами" (Мовсес Хоренаци. История Армении, с.26). Заметим, что, по свидетельству А.Петросяна, "этногонический миф датирует эти движения Хайка и его потомков до времен патриарха Арама... до середины IX века до н.э." (Армен Петросян. Армянский эпос и мифология. Истоки, миф и история. Ереван, 2002, с.201-202).

Вряд ли можно определить точно, когда именно территория проживания была осознана армянами как Родина, однако к V веку, времени создания армянской письменности и появления первых наших литературных памятников, подобная характеристика национальных героев была уже устоявшейся и широко распространенной. Идея служения Родине, ее исконным властителям, воплощающим в себе идею независимости Армении, настолько органично и естественно звучит в сочинениях Мовсеса Хоренаци, Павстоса Бузанда, Агатангехоса, Егише и других авторов V века, что объяснить это лишь реалиями политической ситуации их эпохи невозможно. Она должна была быть выношена в веках, что, кстати, всячески подчеркивали и сами наши первые книжники, вкладывая это осознание в уста своих легендарных и исторических героев.

Идеальный образ героя-патриота создает в своей "Истории" Павстос Бузанд. Манвел Мамиконян на смертном одре передает власть и спарапетство своему сыну Арташесу и наказывает "жертвовать собой, как предки храбрые, умирать самоотверженно за страну" (Бузанд, V, 44). Хрестоматийной стала характеристика, данная Павстосом спарапету Мушегу, из которой напомним только начальные строки: "А храбрый полководец, спарапет Армении все дни жизни своей верностью и трудами честными старался постоянно и трудился на благо царства страны Армянской; денно и нощно пребывал в трудах; старался и стремился быть в битвах. И не допускал вовсе, чтобы хоть одна борозда где-нибудь была отторгнута от пределов Армянской земли".

Опираясь на ценные сведения, содержащиеся в рукописях V века, Армен Айвазян воссоздал своеобразный кодекс чести армянского воинства, действовавший на протяжении многих веков. Он, по мнению А.Айвазяна, содержит 8 основных пунктов, первый из которых гласил: "Верность и самоотверженная служба миру Армянскому, стране и царству.

Подсчитав возможное количество армянского воинства, а его численность была очень значительной во все времена, так как воинством, по существу, была вся знать во главе с царем, А. Айвазян показывает, какое влияние имело армянское воинство и проповедуемая им из поколения в поколение система ценностей на общее умонастроение, психологию и идеологию древнего и средневекового армянского общества. Выводы А. Айвазяна, естественно, соответствуют поставленной им в работе научной задаче. Однако при более широкой постановке вопроса нельзя не признать, что тут существовала и обратная, вероятно, более важная связь: армянское воинство было хотя и важнейшей, но всего лишь частью древнего и средневекового армянского общества и его кодекс не мог не отражать умонастроение, психологию и идеологию этого общества. И если проанализировать воссозданный А.Айвазяном кодекс чести пункт за пунктом, то становится очевидным, что перед нами не что иное, как своеобразная система основных и устойчивых элементов национальной идеи в том виде, в каком она уже фактически сложилась в первые века нашей эры. Не случайно она в ее различных частях с обретением письменности пропагандировалась практически всеми без исключения авторами, хотя они и были церковниками, а не воинами. Другое дело, что именно спарапеты, воины, их героические деяния и образы наиболее ярко демонстрировали воплощение положений национальной идеи в жизни.

Интересны проведенные А.Айвазяном параллели между кодексом чести армянского воинства и средневековым кодексом чести японских самураев и европейских рыцарей. Выясняется, что в их кодексах чести такое приоритетное для армянского воинства обязательство, как служение Родине, вовсе отсутствует. Здесь же, между прочим, заметим лишь, что Зигмунд Фрейд, "психоанализ" которого извратил, казалось бы, все святое и естественное в человеке и обществе, считал, что "идеи отечества, национальной славы... для прочности армии необязательны" (З. Фрейд. "Я" и "Оно". Гл. "Две искусственные массы: церковь и войско". Тбилиси, 1991). Не случайно, конеч