ИСКУССТВО ВОЗВЫШАЮЩЕЙ КРАСОТЫ

Каждая поездка, независимо от своей официальной программы, включает в себя ряд ожидаемых и неожиданных встреч. Наверное, в этом и скрывается добрая доля привлекательности дальних дорог. Особенно тогда, когда есть определенное намерение посетить то или другое место, встретиться с тем или иным человеком. Так это было и со мной, когда ранним майским днем мы отправились на машине из Провиденса в столицу Массачусетса - Бостон, в перспективе которого заманчиво мерцали имена известных всему миру бостонских музеев, Старого Капитолия, исторических памятников... Но до всего этого в знаменитом предместье Бостона - Ватертауне нам предстояла встреча с художником, о котором я была наслышана еще в Ереване. Личного знакомства у нас до этой поездки не было, хотя его работы в кино, на телевидении и в театре хорошо знала.

К художнику мы приехали втроем: его друзья - Жанна и Константин Петросяны и я, почитательница. У самого порога одного из уютных особняков Ватертауна нас встретила его жена Шушаник - яркая темноглазая приветливая женщина. Но вот появился и Гурген Манукян. Худощавый, спокойный, с большими, по-печорински печальными глазами, дружелюбный - таким я увидела живописца на пороге его дома. Прямо с порога мы попали в большую комнату, все стены которой были завешаны полотнами Гургена. Здесь царила атмосфера волшебства, все казалось особенным и не схожим ни с чем ранее виденным и пережитым - и обитатели дома, и круг интересов, и прежде всего сам художник - живое воплощение духа искусства. В ярком, спокойном, таком необходимом для восприятия свете цвели его картины. И все было знакомо и радостно в этом мире, сотканном художником из воздуха, гор, солнца, деревьев и цветов Армении. Кусочек его родины в далекой заокеанской стране. Земля, на которой он родился, которую любил и, казалось, познал в красоте своей, здесь открылась ему заново уже не с высоты человеческого роста, а с космической гигантской высоты. И здесь, в Америке, он продолжал создавать свою новую, вечную и непостижимую Землю, чтобы постигали ее и те, кто никогда не видел Армению.

Своими работами Гурген доказывает, что прогрессивной может быть любая форма, если она одухотворена. При всей сложности его языка, при всем богатстве ассоциаций (они как бы "запланированы"), при отсутствии дословности и плоской публицистичности искусство Манукяна не требует утомительной расшифровки. Хотя не исключено, что человеку, не искушенному в искусстве, его живопись может показаться непривычной для глаза и он обнаружит в себе желание что-то изменить в его картинах. Но, может быть, в изменении нуждается глаз зрителя? Надо, видимо, приложить усилия, чтобы найти в себе коэффициент соответствия, и тогда все станет на свои места, примет удивительно гармоничный, законченный вид. Картины вызовут в душе непонятные нам самим отзвуки, включат самые древние, может быть, дремлющие пласты нашего мозга.{gallery}manukyan{/gallery}

Главное свойство полотен Гургена и состоит в том, что они имеют особый язык подтекста, намеков, ассоциаций. Между тем "междустрочное чтение" и поиск кода произведений художника проходит через обманчиво простые пластические ходы. За кажущейся простотой его картин много работы - ведь простота требует безошибочного решения. У художника свое особое, ему одному присущее восприятие, он видит мир по-манукяновски. Этот мир заключает тайну, он фантастичен, а подчас причудлив. Поэтому каждую отдельную картину воспринимаешь как деталь, фрагмент большого манукяновского мира, и она жива тем, что органически монтируется в этот мир, является его частью.

Живя в Америке, он испытывает разные чувства - и радость, и горечь, и печаль. Но, как он признался, забывает обо всем, когда натягивает на подрамник холст. Он и здесь очень увлечен искусством. Оно ему нужно не меньше, чем когда-либо: помогает художнику сохранить уверенность в своем всегдашнем убеждении, что нет на свете ничего важнее и нужнее искусства. Тогда совершается чудо. Кажется, что эти картины выводит рука доброго бога, так они очаровательны, будто создавались в лучшие мгновения жизни. Лишь сердце, которое не может не любить и остается плененным земной красотой, способно передать эти картины, нужные людям как хлеб и кров.

"Мне важно выразить свои чувства в самой простой форме и в то же время не впасть в примитивность, - говорит Манукян. - Я, к примеру, пишу то, что чувствую, и не стараюсь украсить свои чувства, потому что украшения всякого рода похожи на пустые слова - это внешняя оболочка, которая мешает разглядеть истинное лицо художника. Любая фантазия может быть правдой искусства только при одном условии: если художник искренен".

Нужно было видеть оживление Гургена, когда он заговорил о своем искусстве, о его загадках, трудностях, переживаниях, с ним связанных. Было в его отношении ко всему этому много почти физически ощутимой и нравственной непорочности. Он весь буквально искрился, показывая свои композиции.

"Вот над этой картиной я бился, страдал, множество вариантов перепробовал: одну закончил, другую начал, за третью принялся. Смотрю - и это не совсем то, еще одну написал. Хожу вокруг нее, изучаю, ошибки ищу..." - рассказывает Гурген. Голос у него тихий, манера говорить - ненавязчивая, спокойная, раздумчивая. Раскрыв передо мной папку с рисунками костюмов, театральных оформлений, работ, созданных для кино в период работы на Арменфильме, он как-то ушел в себя, что-то вспоминая. Видимо, какие-то образы прошлого, видения прежней его жизни и работы набегали, он словно мысленно беседовал с ними, забыв о моем присутствии. Это были настоящие фолианты, увесистые, добротные, сделанные надолго. Рассматривая эскизы костюмов и декорации к фильмам, спектаклям, убеждаешься, что талантливый колорист, знаток исторических стилей, тонко проникающий в дух любой эпохи, Манукян артистичен и в области кино, театрально-декорационного искусства. Армянское кино, театр, телевидение обязаны ему оформлением многих фильмов, телеспектаклей, отличающихся цельностью, образностью, художественностью. Прекрасный сценограф, Гурген глубоко проникает в самую суть сценария, пьесы, отбирая главное. Он считает, что сценограф должен быть художником вообще, а не узким профессионалом сцены. Это очень важно, потому что расширяет творческие возможности, привносит в работу нечто новое.

Работа на студии "Арменфильм", куда Гурген пришел после окончания факультета прикладного искусства Московского текстильного института, принесла ему известность и признание, репутацию даровитого сценографа. Он сотрудничает с известными кинорежиссерами, такими, как Генрих Малян, Лаэрт Вагаршян, Юрий Ерзинкян, Дмитрий Кесаян, Виген Чалдранян, кинооператорами - Левоном Атоянцем, Кареном Месяном, телеоператором Шаваршем Варданяном. С его участием создавались фильмы "Айрик", "Хаос", "Этот зеленый, красный мир", "Белые берега"аРа, "Солдат и слон", "Бабушка" и другие и множество телефильмов.

Еще и еще раз я отмечаю контрастные столкновения в жизни художника: причастность к самой сердцевине мировой культуры и приверженность к новейшей живописи конца XX и начала нового, XXI века, занятие искусством средневековой миниатюры и интерес к новому времени, увлечение реставрацией... Когда так отчетливы полюса, определяющие ток каких-нибудь электронов в духовной структуре человека, наверное, он дольше сохраняет свой творческий заряд.

Как человек и художник, Гурген захвачен ситуациями всего современного мира, напряженно отыскивая в его тревожной, беспокойной жизни отблески духовности и красоты. Только некоторые из его графических работ имеют открытую публицистическую направленность.

И все же особое место в творчестве мастера занимает Армения (хотя уже около 30 лет он живет в Америке), ее прошлое и настоящее. С глубоким волнением и душевным подъемом он обобщает свои переживания, воспоминания на языке метафор, сближая реальные виды и символику вечных начал. Я спросила художника, почему, так долго живя в Америке, обозревая ее великолепные пейзажи, он по-прежнему рисует Армению. Ответ прозвучал обезоруживающе просто: "Я много здесь работаю, пишу и американские пейзажи. Но, что бы ни рисовал, получается Армения..."

Иногда Гурген испытывает возможности современного экспериментаторства, но по самой сути своего искусства он классичен, влюблен в натуру, извлекая из нее мелодические интонации. Они звучат тихо, под сурдинку и чаще всего с налетом грусти. В этом он близок традиционному характеру армянской лирической поэзии и камерной музыки. Причем общечеловеческое сплетается с национальным. Гурген обладает тем редким даром, что называют цветовым слухом. Вся его живопись - это цветовая музыка. Желание связать цвет и музыку, увидеть музыку и "услышать" цвет - такое же древнее, как стремление человека взлететь в небо или обрести вечную молодость. Чаще всего цвета уподобляют именно музыке. Еще Аристотель сравнивал сочетания красок с музыкальными аккордами. А Ньютон утверждал, что спектр цветов связан с гаммой звуков. Даже смотря на портреты, созданные Гургеном, не можешь отделаться от ассоциаций с музыкой. Так я восприняла портрет Жанны. Здесь краски не только звучны, но и светоносны. Он усиливает цвета - яркие краски, чтобы сочетания этих красок были в полной гармонии со светом, что в свою очередь передает черты характера изображаемого персонажа. В этом он видит свою задачу в решении образа.

И все же, вновь и вновь обращаясь к вечному и вместе с тем бесконечно изменчивому роднику жизни, Гурген изыскивает возможность находить свои, неповторимые, до него не использованные средства выразительности. У этого истока берет свое начало искусство Гургена - искусство возвышающей красоты.

Бостон- Ереван

P.S. 27 августа в Бостоне в Культурном армянском центре-музее открылась персональная выставка Г.Манукяна. Уверена, она будет иметь огромный успех.