СЛУЖЕНИЕ ТЕАТРУ

Он ушел, как жил, – никого не побеспокоив. С утра позвонил в театр, сказал, что скоро будет, что пойдут выбирать материалы для декораций к готовящемуся спектаклю... А еще через полчаса в Национальный Академический театр им. Г. Сундукяна позвонили еще раз. И сказали, что Ваага ТЕВАНЯНА, главного художника театра, не стало…

Почему они происходят – эти совпадения, заставляющие искать в событиях не просто трагический, а мистический смысл? 18 февраля 2009 года ушел из жизни один из самых блистательных наших театральных художников, главный художник Национального театра Евгений Иванович Софронов. 18 февраля 2014 года ушел из жизни его ученик и преемник Вааг Теванян.

ДОЛГИЕ ГОДЫ, КОГДА ОБА БЫЛИ ЖИВЫ, КАЗАЛОСЬ, ВААГ ПРЕБЫВАЕТ В ТЕНИ фееричного Софронова. Когда Евгения Ивановича не стало, а его ученик, давно ставший мастером, оказался на "руководящей должности", стало особенно очевидно, что Вааг Теванян – человек, живущий не в тени, а в стороне – от бесконечных малопродуктивных амбиций, от театральной возни и устремлений самоутверждаться за чужой счет. Он был не просто в стороне - он словно разминулся со временем. Впечатлению этому во многом способствовал и его внешний облик. И дело не в очевидной красоте, которой позавидовал бы любой актер-герой. Она была непривычной и нездешней. Вааг казался портретом портретов Эль Греко – с такой же глубинной самопогруженностью, когда лицо видится мольбертом.

После ученичества у Софронова в Театральном институте он пришел в Национальный театр, в котором прослужил тридцать лет и в котором завершил за своего учителя спектакль "Визит дамы", посвященный памяти Евгения Ивановича. Спектакль, в котором тяжелые конструкции условного вокзала сменялись золотыми беседками-шатрами в блестящем, прихотливом рисунке - сказочная декоративная идиллия со страшным концом.

"В стороне" касалось только органической неспособности влезать в дрязги и локтями прокладывать свой путь под солнцем к "орденам и медалям". Работал он вдохновенно и одновременно галерно. Первым спектаклем Ваага Теваняна, уже главного художника Национального театра, стал "Сон разума" - крылатое слово о великом Франсиско Гойе. Здесь родилась обретшая знаменитость смирительная рубашка, рубище поднимающегося на костер еретика, расписанное фрагментами "Капричиос" гениального испанца. Эта огромная рубаха опускалась с колосников, накрывая всех и вся своей страшной матрицей. Как тряпкой с грифельной доски, она словно стирала письмена мизансцен и силуэты персонажей. Эта рубаха стала образом трагедии, метафорой истории, сценографическим портретом эпохи. Декоративная установка, лишенная красивой зрелищной функции, заговорила на языке катастроф и сбывающихся пророчеств.

"КОРОЛЬ ДЖОН" ОКОНЧАТЕЛЬНО ДОКАЗАЛ, ЧТО ВААГУ ТЕВАНЯНУ ЧУЖДЫ традиционно-фундаментальные представления об историзме – он умел создавать в спектакле не конкретно-историческую, а точную метафорическую среду. "Король Джон" делался по заказу Лондонского Шекспировского фестиваля, и отсутствие "оформления" было условием игры. И Вааг опять придумал, придумал чемоданы как универсальный материал для построения на сцене любых мобильных конструкций, и "придумка" опять была зачислена в ряд открытий и распиарена как "фишка" и как ход, родивший образ спектакля, в котором бродячие комедианты, мнимые короли играют короной из фольги, изображая кровавую королевскую страсть.

Параллельно он делал итальянскую комедию Mamma mia в Драматическом театре им. Капланяна и "Кума Моргана" в Театре музыкальной комедии им. Пароняна – уже не стилизованные, но стильные, избыточно роскошные, алые и золотистые декорации. Здесь кисть художника обрела светоносность, не положила ни одного мрачного мазка, не сделала ни одного судорожного движения. В прошлом году за спектакль "Кум Моргана" Вааг Теванян был удостоен премии "Артавазд", и это было не первое формальное признание его таланта и авторитета в профессиональной среде. И если за пятьдесят пять лет жизни и тридцать лет жизни творческой он не стал государственным художником, то это не его вина и даже не его беда.

С ним было интересно разговаривать – о спектаклях, о музеях, в которых довелось побывать. В формат "против кого дружим" он не вписывался категорически. Он был немногословен, но не знаю, можно ли найти второго служителя искусств, от которого ни разу не пришлось услышать дурного слова о коллегах. Разве что однажды, когда сцена явила большую пошлость, сооруженную за большие деньги, он с неожиданной горечью сказал: " Знаешь, все-таки я иногда думаю – а зачем все это: бессонные ночи, двадцать вариантов. Если и так можно – навалял и пошел"…

ВААГУ ТЕВАНЯНУ БЫЛО ВСЕГО 55. ОН ОДЕЛСЯ, ЧТОБЫ ИДТИ В РОДНОЙ ТЕАТР, И УШЕЛ НАВСЕГДА. Ушел, как жил, – никому не причинив беспокойства. Он ушел, оставив два начатых спектакля – в своем театре и в Драматическом. Он ушел, но, несмотря на годы преподавания в Государственном институте театра и кино, ученик, который придет, чтобы завершить его спектакли и сделать на большой сцене свои отмеченные талантом, индивидуальностью и профессионализмом, как это сделал Вааг Теванян в память о своем учителе Евгении Софронове, не обнаруживается…

Последний год был особенно жестоким к нашей культуре. Художники, творцы уходят, оставляя слабое утешение в виде "Пока мы помним, артист еще жив!" Уходит школа, плеяда артистов, у которых слово "служение" не вызывало улыбки. Уходит эпоха, и трубы трубят о пришествии новых, невиданных времен. Остается надеяться, что рефлексирующего и владеющего мировой культурой художника не отменит никакое время. Даже более смутное, чем наше.

Армянский театр скорбит по Ваагу Теваняну.