АБОВЯНА, 32

"Те, кто уезжает из этого дома, перестают существовать" – так в 1972 году писал Юрий Трифонов в своей известной повести "Дом на набережной". Сегодня в Доме правительства на Берсеньевской набережной в Москве действует открытый 12 ноября 1989 года музей, который так и называется - "Дом на набережной". Спустя годы бывшие жильцы дома, изгнанные из него неумолимой волной лихолетья, возвращаются в отведенные им две тесные комнатушки первого этажа первого подъезда, возвращая к жизни и нашу память. С какой-то странной радостью екает сердце при чтении на его заботливо оформленных стендах армянских имен видных общественных, государственных деятелей, живших здесь и репрессированных в 1937 году: Иосифа Герасимовича Лазьяна, Амаяка Макаровича Назаретяна, Арташеса (Артема) Багратовича Халатова (Халатянца).

В ЕРЕВАНЕ ПО УЛИЦЕ АБОВЯНА, 32 СТОИТ ДОМ, ТОЖЕ ПРИМЕЧАТЕЛЬНЫЙ своими выдающимися жильцами, многих из которых загубили злые ветры эпохи.

Предназначенный для знаменитостей республики, он начал заселяться в 1934–1935 годах, и вплоть до 1937 года сверху на карнизе красовалась надпись "Дом Нубара". Да, это последний из домов, которые в 20-30-е годы были построены известным армянским благотворителем Погосом Нубаром.

Увлеченный и колоритный рассказ старожила дома оживляет образы, характеры, судьбы людей. Человек этот, около шестидесяти лет проживший здесь, был Цовак Багратович Амбарцумян (1923-2001 ), композитор, заслуженный деятель культуры Армении, с которым я встретилась в октябре 1991 года. Его с родителями поселили в доме на Абовяна, 32 в качестве своеобразного приза за звание лауреата проходившего в 1934 году в Москве конкурса юных художников.

Цовак Багратович обладал артистическим даром рассказчика и был интеллигентом в высоком смысле слова. Большой мастер выуживать из памяти забавные эпизоды, он тем самым мог смягчить боль сплетающихся с домом трагедий – и крупных, эпохальных, и мелких, житейских. Кажется, если сейчас выглянуть на балкон, и в самом деле услышишь, как профессор Политехнического института, ученый-механик Ашот Моисеевич Тер-Мкртчян, он же хозяин выхоленного кота по кличке Матвей Иваныч, отчитывает прислугу знаменитой певицы Айкануш Даниелян. Бедняжка провинилась в том, что породистая овчарка ее хозяйки по кличке Вольф недолюбливала Матвея Иваныча, который только что едва унес ноги, и разгневанный Ашот Моисеевич грозится: если овчарке немедленно не наденут намордник, то он наденет сам... хозяйке... Без авторитетных решений Ашота Тер-Мкртчяна не обходилась ни одна экспертная комиссия.

МОЖЕТ, ТОГДА БЫЛО И НЕ ДО СМЕХА, НО СЕЙЧАС ВЕСЕЛО СЛЫШАТЬ, что первый дом, оснащенный итальянскими лифтами и заграничным санузлом, вдруг всего этого лишился... по правительственному указанию: Лаврентий Павлович Берия распорядился снять и перевезти в Тифлис. Правда, другое вмешательство свыше оказалось на руку жильцам. С перебоями подавалась в доме вода, но вот случилось так, что мнение известного лингвиста, автора ценного труда "Хайаса – колыбель армян" академика Григора Капанцяна в дискуссиях по языку совпало с мнением Сталина - и пожалуйста: его не только назначают директором Института языка, но и решают проблему воды во всем здании. Правда, после смерти Капанцяна проблема возникла вновь. И до сих пор не решается. "Ничего не изменилось на Абовяна" – наверное, так размышлял Стефан Зорьян, всматриваясь в прохожих из окна первого этажа и вспоминая 1923 год, когда он написал свой рассказ "Улица Абовяна". "Парламент под открытым небом, – писал он тогда. – Целые тома можно посвятить ее многокрасочной жизни, но так и не исчерпать ее сполна..."

Искрометный рассказ Цовака Багратовича, напомнив об этих строках Ст. Зорьяна, без преувеличения так и подталкивал приоткрыть дверь на лестничную площадку – а вдруг услышишь недоуменный голос тикин Заруи... Она жалуется соседке, пианистке Ахавни Месропян, матери Цовака, дескать, как странно, что за ней сегодня никто не шел... Чем была знаменита тикин Заруи? Она первой появилась на улицах Еревана с педикюром и завивкой, щедро пользуясь новейшей европейской косметикой, будучи уже женщиной в летах. Наверняка сегодня трудно вообразить, какой ажиотаж она вызывала у ереванцев, которые толпами валили за ней, осыпая ее градом реплик. Так в сопровождении свиты она добиралась до дому. Вряд ли современному ереванцу о чем-нибудь говорит имя ее мужа Акопа Папазяна, а ведь благодаря ему в середине 30-х годов в Ереване наладилось изготовление сигарет. Он был предпринимателем табачного дела в Александрии, имел собственную табачную фабрику, объездил многие страны, десятки лет занимался возделыванием и выращиванием разных сортов табака. Уже в преклонном возрасте вместе с супругой надумал вернуться на родину, и не с пустыми руками, а с целым вагоном уникальной аппаратуры, которую преподнес в дар Ереванской табачной фабрике. Однако эта благотворительная акция вскоре и послужила причиной ареста за антисоветскую деятельность в качестве дашнакского шпиона. Оставшись одна-одинешенька, без родных, без чьей-либо помощи, тикин Заруи связала из ниточек шелкового шарфа веревку и накануне новогодней ночи повесилась...

Квартира Папазянов была одной из тех восьми квартир (а в двухподъездном доме их всего 20), которых коснулась чудовищная длань сталинских репрессий. Зловещий стук в дверь раздался также в квартирах писателей Забел Есаян и Ваана Тотовенца, обвиненных в шпионской деятельности в пользу иностранного государства, архитекторов Геворка Кочара и Микаэла Мазманяна, для которых роковой оказалась поездка в Италию, государственного деятеля Оганеса Закояна, постоянного представителя Комитета помощи Армении в Ереване Сирака Карагезяна, инженера-строителя дома N32 Артема Хачатряна.

В ГАЛЕРЕЮ ИЗВЕСТНЫХ ОБИТАТЕЛЕЙ ДОМА ВХОДЯТ И ТЕ, КОГО, К СЧАСТЬЮ, суровое время своей безрассудностью и жестокостью непосредственно не коснулось, но которые и в творчестве, и в жизни испытывали невзгоды. Тем не менее они внесли весомый вклад в развитие армянской науки, культуры, литературы, искусства. Это литературоведы, академик Арсен Тертерян и Геворг Абов, прозаик Мовсес Арази, участник Ванского сопротивления художник Фанос Терлемезян и художник Седрак Аракелян, хирург, профессор Амбарцум Кечек, композитор Аро Степанян, искусствовед Рубен Дрампян, редактор газеты "Безбожник", позже долгие годы возглавлявший Музей истории Еревана Вардгес Татикян, пианистка Ахавни Месропян.

Современный ереванец, проходя по Абовяна мимо "Дома Нубара", или, как его еще называли в народе, "Дома профессоров" (или "Дома Ашота Моисеевича, Зорьяна, Кечека"), наверняка замечал мемориальные доски на его фасаде, а в нескольких шагах от дома - три стелы. На двух из них высечена сверху незавершенная надпись: "В этом доме жили и творили замечательные представители армянского народа..."

Я тогда попросила Цовака Багратовича прокомментировать историю надписи.

– Это было в конце 60-х годов. Однажды, когда каменщик со списком из горсовета явился, чтобы закончить работу, жильцы, в том числе и потомки умерших, а также ваш покорный слуга, потребовали, и довольно решительно, чтобы и их знаменитых предков упомянули на стеле. Растерянный и рассерженный мастер поклялся, что ноги его тут больше не будет. Вот по сей день надпись на стелах и огорошивает любопытных прохожих. Отсюда мораль: надо что-то предпринять...

И нам так думается, ибо те, кто уходит навсегда из таких домов, как "Дом на набережной" или "Дом на Абовяна, 32", не должны исчезать из нашей благодарной памяти.