ИМЕНЕМ ВЕНГЕРСКОЙ РЕСПУБЛИКИ

             "Вечером я пошел в торговый центр TESCO для покупки еды и сигарет, но, когда увидел топор, я его тут же купил. Тогда я еще не знал, что буду с ним делать" (протокол показаний, данных обвиняемым на допросе, стр. 8, параграф 2, зачитаны на судебном заседании от 23 ноября 2004г.). На вопрос судьи, в таком случае с какой целью покупался топор, если не для убийства жертвы, обвиняемый не пожелал ответить, точно так же он отказался ответить на вопрос, подтверждает ли зачитанные на суде свои собственные признания, данные им на следствии (протоколы судебных заседаний, стр.11).

           Относительно причин покупки топора и точильного камня, за исключением первого признания, в дальнейшем он не смог дать никакого приемлемого ответа. Приобретенные предметы не являлись необходимыми пособиями на курсах английского языка, и невозможно даже представить их приобретение в качестве подарка или для использования впоследствии для домашних нужд. Приобретенные предметы никак нельзя отнести к разряду оригинальных венгерских сувениров, которые невозможно приобрести в Азербайджане.

          Суд не признал и не оценил в качестве доказательства заявления, сделанные обвиняемым во время экспертных обследований, т.е. заявления, сделанные при этом, не являются частью доказательного материала из-за их явного несоответствия предыстории происшедшего, а потому не могут быть приняты судом в качестве доказательства. Однако, когда это касалось вопросов, относящихся к предмету доказательного материала (а именно: можно ли принять к сведению признания обвиняемого, сделанные на русском языке, или глубокие различия в оценках экспертов), суду было необходимо изучить заявления, сделанные перед экспертами.

          Во время судебного процесса в своих показаниях экспертам (судебный документ за N 57, стр. 9-10, от 7 апреля 2005г., далее судебный документ за N 86, стр. 8, от 25 ноября 2005г.) обвиняемый уже заявлял, что топор покупал якобы с целью защиты, так как боялся, что армяне, дескать, ночью нападут на него. Этот страх ничем не обосновывается, т.к. следствием установлено, что обвиняемому никто не угрожал насилием, в том числе со стороны армян. 2-й и 3-й эксперты почему-то приняли эти доводы обвиняемого без всякой критики и даже не сравнили с показаниями обвиняемого, данными во время следствия, или зачитанным на судебном заседании признанием. Суд привлек внимание участвующих в процессе указанных экспертов (эксперты N2 и N3) к допущенной ими ошибке, благодаря которой обвиняемому таким образом удалось ввести их в заблуждение, что помимо прочего отразилось и на их ошибочном определении психологического состояния обвиняемого.

           Суд подчеркнул, что только через 14 месяцев после совершения преступления обвиняемый предстал перед судом с этой новой концепцией защиты, которая в случае соответствия истине была бы использована им с самого начала. В силу этого и его второе заявление, в котором он ссылается на языковые проблемы, является неприемлемым. В течение всего следствия он ни разу не просил переводчика на родной язык. Он сам заявил в числе языков, которыми владеет, русский язык и сам выбрал для себя переводчика русского языка, который в период его детства был официальным языком Азербайджана и на котором говорит и его коллега-офицер. Во время всего следствия и в ходе медицинских экспертиз он никогда не упоминал, что чего-то не понимает, ни разу не жаловался на перевод на русский, ни разу ни на родном, ни на каком-либо другом языке не выражал возражения или протеста по этому поводу. Тем более нельзя отнести к недопониманию перевода заявления обвиняемого о том, что топор он покупал с целью убивать армян (признание его самого на допросе) или что он покупал топор для самозащиты, т.к. армяне хотели его убить (его же заявление эксперту N3).

              В СВОИХ ПОКАЗАНИЯХ ОБВИНЯЕМЫЙ ГОВОРИЛ О ТОПОРЕ, НА стр. 364 следственных протоколов собственноручно нарисовал его, а к стр. 365 того же протокола присовокуплен чек, из которого следует, что действительно был куплен топор за 999 форинтов, на этом же чеке обвиняемый Рамиль Сафаров на русском языке собственноручно сделал запись: "Данный счет мне показали", что не оставляет сомнений в его знании русского языка. В списке вещественных доказательств под N3 действительно числится конфискованный топор (стр. 453 следственного протокола).

               Более того, топор был использован во время преступления именно так, как он заранее планировал. Обвиняемый еще до 2-й экспертизы (на судебном заседании) на заранее подготовленном признании на родном, т.е. турецком языке, не говорил о топоре как о средстве самозащиты, тогда он еще не хотел давать никакого объяснения. Исходя из этого, суд признал имеющими доказательную силу признания, сделанные на русском языке, а покупку топора определил как часть заранее спланированной подготовки к совершению преступления. В своих показаниях и, согласно показаниям свидетелей, во время совершения убийства он также использовал русский язык, что в свою очередь доказывает его хорошее владение русским языком. Кроме того, он сам рассказывал, что 1-й курс в военной гимназии закончил на русском языке, после окончания которого за отличную учебу его отправили на обучение в Военную гимназию в Турции, где он продолжал учебу (стр. 381 следственного протокола). И этот факт доказывает, что он прекрасно говорит на русском языке, который обвиняемый сам выбрал на весь период следствия, и только во время 3-го допроса (10 мая 2004г., документы следствия, стр. 449) при ознакомлении с обвинительным заключением заявил претензии. Это объясняется тем, что обвиняемый уже во время следствия изменил тактику защиты, из чего следует, что они (адвокат и обвиняемый) задним числом пытались поставить под сомнение признание обвиняемого, а также заключение первой экспертизы.

            На этой стадии защита в своей речи на суде ссылалась на то, что одно дело - разговорная речь, другое - отвечать на профессиональные вопросы. Следственные протоколы - стр. 306-317 - доказывают, что во время экспертизы никаких профессиональных вопросов обвиняемому не задавалось, разговор велся только о его жизни и впечатлениях. На эти вопросы, в отличие от мнения адвоката, ответы обвиняемого не ограничивались ответами "да/нет", наоборот, он подробно описывал события. Вышеприведенные доказательства показывают, что именно исключение этих доказательств было бы противозаконным, в отличие от того, что стремится сделать защита, пытаясь задним числом поставить под сомнение переводы на русский. Согласно показаниям свидетелей, все происходило именно так, как обвиняемый сам рассказал во время следствия, а также экспертам на русском языке. Если переводчик не ошибался в целом, то почему он должен был ошибиться в отношении только одного обстоятельства, а именно: цели покупки обвиняемым топора и точильного камня, о чем впоследствии обвиняемый ни на каком ином языке никаких других объяснений не дал.

          По показаниям свидетелей, обоих армян обвиняемый ругал на русском языке. Если во время преступления он мог ругаться на русском языке, то никак невозможно принять во внимание то, что о своих действиях он не способен был рассказать на этом же языке.

          ВО ВРЕМЯ ПРИЗНАТЕЛЬНЫХ ПОКАЗАНИЙ ОБВИНЯЕМОГО НА САМОМ ДЕЛЕ отсутствовал прокурор, но зато присутствовал назначенный адвокат, который обязан был бы отметить трудности с переводом, если бы они действительно были, однако никаких претензий выражено не было. Одновременно защита в этом пункте поднимает вопрос ложного перевода, в связи с чем надо отметить, что у переводчика не было никакой личной заинтересованности для неправильного перевода на венгерский язык признательных показаний обвиняемого. Согласно протоколу следствия - стр. 355 - в самом начале следствия обвиняемый сообщил, что его родной язык азербайджанский, а в числе языков, которым он владеет, назвал русский язык и заявил: "присутствующего переводчика понимаю и никаких претензий к личности не имею". Неприемлемым является и объяснение обвиняемого в его последнем слове на суде, что якобы он был очень возбужден, когда все свидетели в один голос утверждают, что при нанесении ударов в дверь он вел себя до конца хладнокровно и действовал очень спокойно, за исключением громкой ругани. Если же он из-за своего состояния не хотел давать признательных показаний, то мог бы воспользоваться своими правами, о которых его официально предупредили, - он имеет право не отвечать на вопросы. Первая экспертиза с участием переводчика русского языка длилась четыре с половиной часа (11 стр. протокола), за такое время эксперт должен был бы заметить наличие языковых проблем, однако эксперт (др. Каталин Гаал) дал как раз обратное этому утверждению заключение.

             В своем последнем слове обвиняемый заявил, что на судебном заседании ему мешало присутствие многочисленных представителей медиа, поэтому он и не сделал признания. Следует отметить, что ни обвиняемый, ни его доверенный адвокат не требовали закрытого судебного заседания, на котором, между прочим, присутствовало значительное количество представителей именно азербайджанской прессы.

            Кроме того, свое признание он подготовил в письменной форме еще до судебного заседания, когда еще не мог знать, что присутствующие журналисты могут помешать ему. Все это имеет значение только с одной точки зрения. Дело в том, что обвиняемый не обязан давать признательные показания для того, чтобы заявить, что все объединились против него, в частности:

- он не говорит на русском языке, тем не менее ему был предоставлен русскоязычный адвокат;

- свидетели давали ложные показания;

- эксперты (которые не признают его психически больным) сделали ошибочные заключения.

Из вышесказанного следует вывод:

- отказать защите в предложении исключить из доказательного материала признание обвиняемого, сделанное на русском языке;

- неприемлемо заключение 3-го эксперта, в заключении которого отмечаются расхождения между заключениями 1-го и 2-го эксперта якобы из-за трудностей с переводом.

          При оценке заключений экспертов-психиатров суд руководствуется правилом, согласно которому любое вызывающее сомнение и не подкрепленное фактами обстоятельство трактуется в пользу обвиняемого.

           В данном деле со стороны защиты были выражены сомнения относительно вменяемости обвиняемого при совершении действий. Именно поэтому суд провел широкий круг экспертного расследования, для которого привлек шесть специалистов-психиатров. В итоге сомнения вызвали не психическое состояние обвиняемого, а заключения 2-го и 3-го экспертов, на которых, по мнению суда, нельзя основываться. Суд выразил сомнение не относительно профессионализма экспертов, а относительно отсутствия у них скрупулезности и недостаточной подготовленности при рассмотрении данного дела. Именно в ходе судебного процесса, при совместном рассмотрении, наглядно выявилось, что ошибки экспертов произошли благодаря тому, что они без всякой критики принимали абсолютно все, что им заявлял обвиняемый, без сопоставления сказанного им же при даче признательных показаний и другими материалами следствия.

            ПО ДЕЛУ ЕЩЕ В ПЕРИОД СЛЕДСТВИЯ БЫЛА ПРОВЕДЕНА ПСИХИАТРИЧЕСКАЯ ЭКСПЕРТИЗА, осуществленная врачами-психиатрами др. Каталин Гаал и др. Кристиной Юхас, под N 33/2004 (в приговоре экспертиза N1), согласно которой ни в момент совершения преступления, ни во время обследования специалистами-экспертами обвиняемый не страдал ни помутнением сознания, ни психическим расстройством или заболеванием, ни умственной дефективностью или деградацией личности. Выводы экспертизы N1 сводятся к следующему: "Обвиняемый является персоной с дисгармоничным развитием личности, у которой на основании психологического обследования выявлены, наряду с низким уровнем интеллекта, плохая упорядоченность мышления, шаблонность взглядов, при неплохих способностях - их весьма трудная реализация, недостаточное самосознание, легкость подчинения постороннему влиянию, вспыльчивость, отсутствие привязанностей, неумение приспосабливаться, неуверенность в принятии решений, характер эпилепторной личности, живущей по своим законам, антисоциальность, управляемость, отсутствие самоконтроля, жажда самоутверждения с явными психопатическими чертами". Психиатрическое обследование определило низкую чувствительность, жесткое мышление, сенситивное переживание военных событий времен раннего детства, переоценку своих любовных и патриотических чувств с некоторой манией величия, на которой построены склонность к воинской службе, и сверх того - манеры фанатика с расистскими взглядами (противник-ненависть), но без параноидальных симптомов, с фиксированными негативными чувствами и мыслями (ненависть-месть), которые и мотивировали преступление. У обследованного расстройство личности компенсировано и даже не приближается к состоянию патологического расстройства мышления.

            Таким образом, обвиняемый полностью осознавал свои действия и их последствия и соответственно вел себя, причем при этом ничем не был ограничен при совершении действий.

             Уже на стадии судебного расследования по предложению защиты обвиняемого была проведена новая экспертиза и судом получено новое экспертное заключение под N1335/2005, которое представили эксперты: психиатр др. Илдико Ковач и врач др. Янош Хорват (в приговоре экспертиза N2). Суть этой экспертизы заключается в том, что эксперты диагностировали у обвиняемого посттравматический стресс (possttraumas stress), в связи с чем в момент совершения действий он в средней степени ограниченно воспринимал последствия совершенного и действовал согласно собственной оценке ситуации.

          Таким образом, между двумя заключениями экспертов возникли противоречия, которые даже при их совместном слушании на судебном процессе не удалось разрешить.

           В своем дополнительном заключении за N100/2005 от 3 июля 2005г. др. Каталин Гаал и др. Кристина Юхас указали, что мнение о наличии посттравматического стресса у обвиняемого несостоятельно, но даже если бы это на самом деле было так, это не означает ограниченности в восприятии действительности, принимая во внимание планирование действий.

            Экспертиза N2 пришла к выводу, что обвиняемый совершил преступление из страха (стр. 70 протокола).

            Между экспертами 1-й и 2-й экспертизы не разрешилось противоречие в оценках состояния посттравматического стресса обвиняемого. Кроме того, 2-я экспертиза не дала ответа на вопрос, каким образом при совокупности таких симптомов обвиняемый, вместо того чтобы уходить от этих переживаний и пытаться стереть их из памяти, наоборот, снова вызывает их и даже выбирает целью своей жизни (война, борьба, убийство, убийство армян). Следственные материалы показывают, что в отношении обвиняемого не установлено наличие каких бы то ни было угроз. Эксперт N2 без всякой критики принял к сведению утверждения обвиняемого (пошел служить в армию с целью "защищать свою родину"), которая противоречат его же признаниям во время следствия, где он объяснял, что поступил в армию с целью "убивать армян".

          Второй эксперт не удосужился спросить у обвиняемого, почему на первом допросе он не упомянул те симптомы, о которых рассказал эксперту (N2), более того, почему он в ряде случаев давал ответы противоположные тем, какие давал предыдущим экспертам (нарушения сна, всего четыре часа сна, т.к. остальные часы считает пустой тратой времени).

         ПРИНЯВ К СВЕДЕНИЮ ВЫШЕПРИВЕДЕННОЕ, СОГЛАСНО АБЗАЦУ 6 §111 закона об Уголовном судопроизводстве, суд постановил назначить третью экспертизу с целью получить объяснение, в чем причина такого радикального отличия в заключениях двух первых экспертиз и нужно ли назначать еще одну новую экспертизу.

        Для ответа на эти вопросы суд обратился в SOTE (Научно-медицинский университет им. Семельвейса). Со своей стороны SOTE для проведения экспертизы по этим вопросам назначило специалиста-психиатра др. Маргит Рабштейн и врача др. Маргит Шоош, которые в своем заключении под N7945/2005 дали следующие ответы на поставленные вопросы: расхождения между заключениями экспертов объясняются частично проблемами перевода, частично разницей в ориентированности, которая объясняется разницей в оценке мотиваций обвиняемого экспертами. Кроме того, они однозначно заявили о необходимости проведения третьей экспертизы.

          Проводившие последнюю экспертизу специалисты-эксперты превысили свои полномочия, подготовив собственное заключение о событиях, которое судом от них не требовалось. Согласно их точке зрения, обвиняемый во время совершения преступления находился в состоянии помутнения сознания и потому в сильной степени ограниченно воспринимал возможные последствия совершаемого, следовательно у него не было возможности действовать в соответствии с реальным восприятием.

         Третье заключение экспертов было неприемлемо, т.к. в нем не было дано ответов ни на один из поставленных судом вопросов:

- Почему эксперты без всякой критики отнеслись к заявлениям обвиняемого о необходимости самозащиты?

- Чем объясняется состояние помутнения сознания?

- Если у него было помутнение сознания, когда оно началось и когда закончилось?

- Носило ли оно психологический характер или имеет патологическую основу?

           Вместе с тем третья экспертиза ошибочно оценила поведение обвиняемого "я и чужие", хотя обвиняемый именно потому выбрал себе военную службу, чтобы убивать армян. В армянских солдатах он видел именно врагов.

            На состоявшемся 15 декабря 2005г. судебном заседании суд одновременно выслушал все три группы экспертов (за исключением др. Каталин Гаал, которая лично не смогла присутствовать на судебном процессе, но находилась в постоянной телефонной связи со своими коллегами в зале суда).

          Присутствовавшие эксперты SOTE на большинство заданных судьей вопросов не смогли ответить либо давали уклончивые ответы, не совпадающие с материалами дела (а также с показаниями свидетелей).

           Разногласия экспертов остались без изменений, как между N1 и N2, N1 и N3, так и N2 и N3 экспертизами.

         Исходя из этого была назначена четвертая экспертиза (N4), которую провели эксперты-психиатры др. Эрвин Надь и др. Габор Ковач, которые 20 февраля 2006г. представили свое заключение за N021/2006.

Ознакомившись со всеми материалами, они в присутствии привлеченного нового эксперта-психолога подробно обследовали обвиняемого и представили суду свое заключение, которое констатировало следующее:

1. Обвиняемый во время совершения действий находился в состоянии помутнения сознания, однако это не означает наличия патологии в психическом состоянии, а (с учетом тяжести содеянного) более соответствует имевшемуся психологическому фону.

2. Обвиняемый во время совершения действий не страдал посттравматическим стрессом.

3. Обвиняемый способен был осознавать опасность своего поступка и его последствия, т.е. способен был осознать и соответственно действовать и во время совершения преступления ни в какой степени не был ограничен в своей способности осознания.

В последовавшем за этим заседании суда между заключениями экспертов N1 и N4 в оценке психического состояния обвиняемого во время совершения действий была отмечена по сути тождественность, в то время как эксперт N2 остался при своем мнении, а именно, что обвиняемый, находясь в состоянии посттравматического стресса, был в средней степени ограниченном психическом состоянии вменяемости.

В ОТНОШЕНИИ ВЫСТУПЛЕНИЙ ЗАЩИТНИКОВ СУД ОТМЕТИЛ СЛЕДУЮЩЕЕ:
- Ни один из экспертов не определил у обвиняемого расщепления сознания (шизофрению), поэтому несостоятельно приведенное адвокатом сравнение с литературным примером (из книги Жигмонда Морица "Бедные люди"), где бедный человек идет воровать не к своему кредитору, а просто к богатому, будучи уверенным, что дом пустой. Но на его удивление в доме находится один несовершеннолетний ребенок, соседская девочка и грудной ребенок в колыбельке. Чтобы его не узнали, он решает убить старших детей, а грудного ребенка оставить в живых.

- По мнению защиты, этот пример опровергает утверждение, что обвиняемый заранее планировал убийство, так как обвиняемый даже не задумывался о том, каким образом он сможет незаметно покинуть место совершения действий, ведь как в момент совершения преступления, так и после него он мог быть пойман и призван к ответу. Защитник в связи с этим (не очень задумываясь) отметил, что из этого следует недееспособность обвиняемого и суду нужно согласиться с заключениями, данными экспертизами N2 и N3.

Однако обвиняемый сам дал этому объяснение:

- "Определенно заявляю, что азербайджанский сокурсник ничего не знал о том, что я планирую. Я не поставил его в известность о своем плане. У него есть серьезные перспективы, есть цель, и я не хотел портить ему жизнь. Может быть, если бы я сейчас не совершил этого, то в другом месте сделал бы тоже самое. Если бы было больше армян на курсах, я при возможности убил бы их всех, не только этих двоих. Это был первый случай, и я не мог основательно подготовиться к этой акции (следственный протокол, стр. 359, 4 абзац)". Исходя из этого можно заключить, что обвиняемого совершенно не интересовало разоблачение, т.е. вопрос спасения, поскольку он считал, что совершает какой-то "героический поступок". Это предположение не лишено основания, так как в некоторых кругах именно так и расценивают его поступок. На это указывает то обстоятельство, что Азербайджанская демократическая партия (ранее партия "Серые волки") в 2005 году выбрала Рамиля Сафарова человеком года. Председатель партии Гамидов заявил: "Рамиль Сафаров хорошо сделал, что убил Гургена Маргаряна", а также: "одним Гургеном стало меньше". Рамиля Сафарова наградили почетным членством в этой партии. (http://www.radio.hu/index.php?cikk id=171824, 06.04.2006.). Ссылка приобщена к протоколу по просьбе защиты потерпевшего 13 апреля 2006г.

- СОГЛАСНО АБЗАЦУ 8 §108 ЗАКОНА "ОБ УГОЛОВНО-ПРОЦЕССУАЛЬНОМ КОДЕКСЕ", суд не имеет право сказанное перед экспертами оценивать как признание в преступлении. Однако в случае, когда оценка психического состояния обвиняемого является предметом и частью доказательства его защиты, суд вправе принять к рассмотрению и взвешиванию и сказанное обвиняемым при обследовании экспертами, поскольку сказанное является основой экспертного заключения. Обвиняемый Рамиль Сафаров касательно содеянного заявил, что испытывал "радость" от того, что ему удалось убить одного армянина, поскольку именно так он и воспитывал своих солдат: "...не важно где, армян надо убивать. Это всегда так было, не имеет никакого значения, если они убьют 1000 человек, но если кто-то убьет хотя бы одного из них, то здесь у венгров получится страшный скандал". Таким образом, обвиняемого совершенно не беспокоила опасность разоблачения и он даже не задумывался о том, чтобы скрыться и уйти от наказания, так как убийство армянина (т.е. не вообще людей, а по национальному признаку) не считает преступлением. Защита обвиняемого не приняла во внимание это обстоятельство, когда пыталась исключить обвинение в заранее запланированном убийстве, и сделала ошибочный вывод о психическом замешательстве обвиняемого.

- Вышесказанное подтверждают и показания второго азербайджанца, свидетеля Анара Рауфа, которому обвиняемый сразу после совершения преступления сказал следующее: "Когда поедешь домой, передай остальным, что "я сделал то, что должен был", пусть дома не нервничают" (следственный протокол, стр.271).

- Защита пыталась оспорить право суда занимать какую бы то ни было позицию при взвешивании противоречащих друг другу заключений экспертов в отношении принятия какого-либо из них в качестве доказательного аргумента, точнее говоря, защита, понятным образом оставляя за собой право выбора с этой точки зрения самого удобного из них, в то же время представляла себя как последнюю инстанцию в определении специальных экспертных вопросов, обосновывая свое мнение ссылками из специальной психиатрической литературы, тем самым пытаясь обосновать наиболее выгодное для обвиняемого экспертное заключение. В противовес этому суд в своих решениях руководствуется специальной юридической литературой, согласно которой обязательное обращение суда к знаниям эксперта не исключает и не нарушает принципа свободной аргументации, т.к. в рассматриваемом случае закон для обязательных случаев устанавливает только способы добывания улик, а не их бесспорное признание. Согласно вышесказанному, судебное ведомство ничем не связано при оценке экспертного мнения ("Уголовно-процессуальный кодекс" под редакцией Михая Тота, HVG-ORAC, стр. 136, 2003г.). "Мнение экспертизы - определение фактов и выводы из них - является в целом предметом оценки, в конечном счете именно судебной оценки, как и любая другая улика. С этой точки зрения, особенности экспертных заключений, в которых отражаются специальные знания, не могут быть просто так выброшены ссылками на жизненный опыт и их несовпадением с каждодневными наблюдениями. В лучшем случае они могут разбудить сомнения суда в их правильности, и это обстоятельство после соответствующей процедуры может стать причиной обращения к другому эксперту. Однако нет никакого препятствия для того, чтобы суд, скрупулезно взвесив противоречащие друг другу экспертные заключения, на основе своего жизненного опыта и убеждений принял бы за основу одно из них, а другое отмел" ("Уголовно-процессуальный кодекс" HVG-ORAC, стр. 392.).

- ЗАЩИТА ОШИБОЧНО ИСТОЛКОВАЛА ПРАВИЛА О ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ОРГАНОВ КОНТРОЛЯ, описанные в §111 "Уголовно- процессуального кодекса". В первую очередь надо отметить, что она не прекращена, а сущность новых правил заключается не в привлечении их преемников в процесс, а как раз наоборот - в привлечении к делу именно третьего эксперта. "Ранее органы, призванные (в полном смысле этого слова) контролировать, не составляли свое собственное экспертное заключение, а только в случаях противоречивых заключений отвечали на вопрос, которое из них более соответствует действительности с точки зрения научности и обоснованности, согласно требованиям к специальным знаниям эксперта. Действующий закон, §111 абзацы (5) и (6), ввел не намного отличающееся от этого новое правило. Если в важнейшем для разрешения судебного дела вопросе между разными экспертными заключениями проявляются серьезные, глубинные различия, которые даже после использования привычных методов, как-то: просьба о разъяснении, представлении дополнительных объяснений, совместное судебное обсуждение противоречий со всеми участвующими в деле экспертами - не проясняются, ведущий данное дело правовой орган (следственный орган, прокуратура и тем более - суд) может предложить или официально назначить проведение новой экспертизы.

Задача назначенного таким образом эксперта заключается, в отличие от ранее назначенных экспертов, согласно абзацам (1), (3), (4) того же закона, не в том, чтобы в данном специальном вопросе провести собственное экспертное расследование и дать еще одно заключение, а в том, чтобы, пользуясь исключительно материалами предыдущих заключений, сделать квазиконтрольную ревизию с целью объяснить суть и причину возникновения противоречий; нужно ли в отношении любой из этих экспертиз потребовать предостав