КАК НАС ДЕПОРТИРОВАЛИ

Прошло 67 лет, но события того дня – 14 июня 1949 года – так поразили меня, семилетнего ребенка, что сохранились в памяти до мельчайших подробностей. 

         Жили мы в Тбилиси на улице Вознесенской (Давиташвили), прямо напротив дома Туманяна, на верхнем этаже красивого трехэтажного здания с висячими узорными балконами. Состояла наша семья из бабушки, дедушки (родителей мамы), мамы, папы, моей 13-летней сестры и меня. 

В МОЛОДЫЕ ГОДЫ ДЕДУШКА ТИГРАН ДРУЖИЛ С АНДРАНИКОМ, ДРО (который жил на первом этаже нашего дома), Хнко-Апером, Африкяном и другими представителями тифлисской армянской элиты, был участником Каракилисской битвы. Но все это было в прошлой жизни, а в 1949 году дедушка был уже 74-летним пожилым человеком, перенесшим тяжелую операцию трепанации черепа. За месяц до описываемых событий его торжественно проводили на пенсию в средней школе N3, заместителем директора которой он проработал последние 15 лет.

Мать работала в Ушосдоре (Управлении шоссейных дорог) на должности ведущего специалиста.  

Отец, инженер-конструктор, в 1941-м ушел на фронт, моей сестре тогда было 6 лет, а я родился через полгода после его отправления, и впервые увидел он своего сына уже четырехлетним, после демобилизации. Будучи командиром саперного взвода, а затем роты, он оставил тысячи своих визитных карточек в виде табличек "Поле разминировано. Лейтенант Солахян", "Квартал разминирован. Капитан Солахян" на многих полях и в населенных пунктах СССР, Польши, Германии и Китая. Вернулся отец с фронта в 1946-м с шрамом на подбородке и шее – памятке от ранения, которое получил, когда с боями вывел из окружения свой взвод.

После демобилизации отец работал в Рустави, в "Гипромезе" (Гос. институт по проектированию металлургических заводов) на должности начальника строительно-конструкторского отдела. Затеянное Берией строительство в Рустави металлургического завода по выплавке стали и чугуна было объявлено Главной стройкой пятилетки на Кавказе, и учреждение отца было "режимным" - за опоздание на работу на 15 минут могли отдать под суд. Каждый день отец выходил из дома в 06:10, пешком добирался до вокзала, на поезде ехал в Рустави, а возвращался уже после 21:00. 

              14 июня было воскресенье, мы с папой, как всегда, должны были навестить его родителей - дедушка Саак уже 8 лет как был парализован, и нужно было сделать им покупки на неделю. Но в 04:00, когда все еще спали, раздался резкий стук в дверь. Когда мама отворила дверь, в квартиру ворвались пятеро: двое в военной форме с автоматами и трое в штатском. Один из "автоматчиков" оперативно занял пост у подъездной двери, другой – у черного хода во двор, а трое в штатском, грубо оттолкнув маму, вошли в первую комнату, в которой бабушка и дедушка были еще в постели. Эмгебешник, который руководил "группой захвата", вытащив пистолет, заявил: "Вы арестованы как враги народа, будете депортированы в Сибирь. На сборы 30 минут. Можете взять одежду, постельное белье и посуду. Все вместе не более пяти кусков – по одному на каждого. Торопитесь, чтобы успеть собраться!"

МЫ С СЕСТРОЙ ЕЩЕ БЫЛИ В ПОСТЕЛИ ВО ВТОРОЙ КОМНАТЕ, СТАРШИЕ были ошарашены и не могли понять, что происходит. Разумеется, они знали реалии сталинско-бериевского периода: в 1937 году арестовали папиного двоюродного брата Ованнеса Солахяна и других близких нашей семье людей. Но после ареста из них сначала пытками выбивали признание, что они являются "шпионами" или "заговорщиками" и лишь после "суда троек" отправляли в Сибирь. Кроме того, репрессиям обычно подвергались мужчины, редко - женщины и никогда не арестовывали стариков и детей. Сейчас все было наоборот.

Первой из оцепенения вышла мама: "Кто вы такие, за что нас хотите арестовать, где ордер на арест?" Главный эмгебешник вытащил какой-то документ, но показал его только издали.

– Нечего зря тратить время на чтение, собирайтесь быстрее, у вас всего полчаса!

– Я не сдвинусь с места, пока не узнаю, в чем конкретно нас обвиняют. Вы не имеете права без суда нас отправлять в Сибирь. Доказать нашу вину или невиновность возможно только здесь, в нашем городе, а не в Сибири. И даже если я или мой муж были бы врагами народа, то причем тут наши дети и старики-родители? Товарищ Сталин говорит, что дети за родителей не отвечают. Нет, либо это какая-то ошибка, либо вы просто бандиты!

– Не кричите, не поднимайте шума. Если вы сейчас не начнете собираться, мы вынуждены будем применить силу и отправить вас в Сибирь без вещей.

"Главный" снова вытащил пистолет, но его вид только больше разозлил маму.

– Стреляйте, никуда с вами не поедем! Ах, вы не хотите поднимать шума, так получайте!

Мама схватила стоявшую на пианино вазу с сиренью и с размахом разбила ее об пол. За вазой последовала лежавшая на столе лампа. На шум из коридора прибежали "автоматчики", а из второй комнаты – мы с сестрой. Мне хотелось поддержать маму против злого дяди. Я вытащил из ящика стола папины ордена и медали, высыпал их на стол: "Как вы смеете называть нас врагами народа! Мой папа геройски воевал с фашистами и за это получил столько орденов. Вы сами враги!"

В это время раздался стук в дверь (на поднятый мамой шум поднялся кто-то из соседей) и "автоматчики" вернулись на свои посты. Ушли из комнаты они подчеркнуто быстро, давая понять своим поведением "главному", что им, вчерашним фронтовикам, отнюдь не хочется применять силу против своего товарища по оружию, а тем более против детей и стариков. Двое других "штатских" тоже выглядели смущенными, а один из них по фамилии Леонидзе даже пробормотал: "А может, тут действительно какая-то ошибка". Но "главный" тут же угрожающе пронзил его взглядом.

ОБЫЧНО АРЕСТЫ "ВРАГОВ НАРОДА" ПРОВОДИЛИ ОПЫТНЫЕ ЭМГЕБЕШНИКИ, действуя профессионально и нагло. Но в рамках данной операции нужно было одновременно арестовать тысячи человек, в ведомстве для этого не хватало людей, тем более что большинство из них были заняты на станциях отправления, поэтому "группы захвата" составлялись из одного эмгебешника – "главного", двух военных и двух партийных активистов. Упомянутый Леонидзе работал механиком в автопарке, был там секретарем парторганизации. Его вечером вызвали в райком и отправили "брать врагов народа", только на месте он понял, что оказался втянутым в неправедное дело. И "партийцы", и автоматчики, выполняли команды "главного", но вели себя с нами подчеркнуто вежливо, показывая своим поведением, что не считают нас "врагами".

"Главный" понял, что с такой ненадежной командой ему обычным нахрапом вряд ли удастся выполнить задание. Он поменял тактику и другим тоном обратился к маме:

– Прошу вас, пройдемте на минутку на балкон на пару слов.

Они вышли на балкон, я пошел за ними.

– Пожалуйста, посмотрите вниз.

Прохожих на улице еще не было – город спал. Перед нашим подъездом стоял открытый грузовичок-полуторка. В предутренней дымке вырисовывались силуэты таких же "полуторок" перед семью подъездами на противоположной стороне улицы (обзор нашей стороны прикрывали кроны деревьев). В те годы и днем на улицах машин было немного, а ночью их не было вообще.

– Посмотрите на эти машины. Вы умная женщина и понимаете, что они здесь не случайно – это не акция по отношению только к вашей семье, а широкомасштабная кампания по депортации антисоветских элементов. Ни вы, ни я, никто не сможет ей помешать, такие решения, как вы понимаете, принимаются на самом высоком уровне. Образумьтесь, начните собираться.

Мы вернулись в комнату, вид машин в ночном городе убедил маму, что сопротивление бессмысленно.

– Но мы не являемся антисоветскими элементами. Мой муж, мой отец и я честно трудимся на ответственных должностях, имеем награды. В чем нас обвиняют?

"Главный" вновь вытащил "сопроводиловку", но на сей раз великодушно дал возможность маме ознакомиться с ее содержанием:

                – Смотрите, здесь написано, что ваш отец, Ионнисян Тигран Восканович, – дашнак, и поэтому вся ваша семья из 5 членов депортируется, квартира будет опечатана. Что касается вашего мужа, Солахяна Павла Сааковича, то, согласно полученной инструкции, он не депортируется, поскольку работает на предприятии особой важности и должен будет перейти в квартиру своих родителей по ул. Алавердская, 1.

Тут уже взорвался до сих пор молчавший отец:

– Вы сумасшедший, раз думаете, что я могу оставить мою семью и работать. Если мой семилетний сын и моя тринадцатилетняя дочь являются врагами народа, то я, воспитавший их, не могу не быть врагом народа. Требую отправить меня вместе с моей семьей.

– В мои функции входит только доставить 5 человек из этого списка до станции Навтлуги. Взять вас я не имею права, вы являетесь нужным работником всесоюзной стройки. Чтоб присоединиться к своей семье, попытайтесь обратиться в Штаб операции, он находится в здании МГБ.

МОЙ ОТЕЦ ТОГДА НЕ МОГ ЗНАТЬ, ЧТО ЭТО БЫЛ ИЕЗУИТСКИЙ БЕРИЕВСКИЙ прием, опробованный на Молотове, Орджоникидзе и других, когда, репрессируя родных, делали человека более управляемым. Папа был так разъярен, что для доказательства своей неблагонадежности, похоже, хотел устроить драку, но мама его остановила:

– Прекрати. Этим делу не поможешь. Попробуй сделать так, как он говорит. Если не получится, приедешь потом. А сейчас пошли собираться, нужно взять зимнюю одежду, ведь там холодно.

Бабушка с дедушкой в сборах участия не принимали. Они были в состоянии оцепенения – не могли ни говорить, ни действовать. Зато активную помощь в сборах оказал Леонидзе: он перевязывал узлы с одеждой и керосинкой и сам спустил их по лестнице к машине, всем своим поведением демонстрируя солидарность с нами и неприятие к "главному". Я заметил, что, упаковывая одежду, папа положил и свое пальто.

Спускался по лестнице я с бабулей Викторией. Когда мы уже были на уровне первого этажа, дверь квартиры внизу неожиданно открылась и как будто случайно вышла наша соседка – тетя Гоар. Меня удивило ее появление в столь ранний час.

– Вай, Виктория джан, вы что, уезжаете на дачу?

– Да, Гоар джан уезжаем.

Они обнялись, поцеловались, и тетя Гоар, что-то шепнув бабуле на ухо, незаметно положила ей в карман какой-то пакет и сразу ушла.

                Оказалось, что наши соседи, поняв из громких перепалок в нашей квартире, что нас депортируют, срочно собрали деньги и таким конспиративным способом передали нам. В те тяжелые послевоенные годы все наши соседи, как и мы, еле дотягивали до зарплаты, с трудом копили деньги для покупки обуви детям к началу учебного года. Отдавая последнее, они понимали, что не только придется голодать до следующей получки, но и то, что могут быть жестоко наказаны за пособничество врагам народа, если их ночная операция обнаружится.

На ожидавшем внизу грузовике нас доставили до пригородной станции Навтлуги и сдали тамошней охране. Станция по периметру была обнесена колючей проволокой, а на путях стоял эшелон, состоящий из товарных деревянных вагончиков – “теплушек”, в которых обычно перевозят скот или лес. Описать то, что там творилось, трудно – это страдание и ужас более тысячи ни в чем не повинных людей, которых среди ночи подняли с постели и погрузили в вагончики для скота. Только тут, на станции, мы обнаружили, что почему-то все депортируемые "враги народа" - армяне.

НАШ ЭШЕЛОН СОСТОЯЛ ИЗ ДЛИННОЙ ЦЕПИ ИЗ 40 КОРОТКИХ И СРЕДНИХ ВАГОНЧИКОВ. В короткие загружали по 24 "преступника", в средние – по 48. В начале и конце состава было несколько обычных пассажирских вагонов для охраны. Нас погрузили в маленький двухосный вагончик. Справа и слева от раздвижной двери были полки-нары. Разместились мы по 6 человек вплотную на каждую из полок и по 6 человек на полу под полками. Проход был завален узлами. С нами в вагончике были еще 3 семьи. Была семья с 4 детьми, один из которых был грудным. Он постоянно кричал. Мать пыталась его кормить грудью, но из-за стресса молоко у нее пропало. К тому же ребенка поносило, пеленки кончились, и его маме пришлось разрезать свою одежду на пеленки.

Простоял поезд на станции до позднего вечера. К полудню стало припекать. Жара, духота и запах пота в вагончике стали невыносимыми. Особенно тяжело было, когда конвойный задвигал дверь и уходил по делам. При задвинутой двери становилось темно, и свет попадал внутрь только из отверстия в одной из досок. Мама строго запретила мне выглядывать в эту форточку, потому что при раздвигании дверь находила на дыру и могла оторвать голову.

Одному из соседей, мужчине лет 40-50, стало плохо, и он потерял сознание. Его уложили перед дверью на пол, и жена рядом с ним обреченно причитала: "Вай, Серго джан, вай!" Мама, нащупав его пульс, сказала, что он жив и начала смачивать его лицо и грудь мокрой тряпкой. На груди у него был шрам от полученного на фронте ранения.

За колючей проволокой к середине дня собралась большая толпа. В городе уже все знали о ночной акции, и родные и близкие пришли проводить своих. Моя сестра Алла смогла разглядеть в этой толпе нашу тетю Тамару, мамину подругу Матильду и нашего соседа дядю Адама. Они метались вдоль проволоки, но нас так и не увидели – расстояние до платформы было значительным, да и вагончиков было сорок.

КАЖДЫЙ РАЗ, КОГДА ЗАДВИГАЛИ ДВЕРЬ, МЫ ДУМАЛИ, ЧТО НАКОНЕЦ-ТО поедем и сможем дышать (мама говорила, что при движении будет не так душно), но по каким-то причинам отъезд откладывался. И вот, когда стало смеркаться, дважды раздался паровозный гудок, забегали охранники и все поняли, что на сей раз поедем. Но неожиданно дверь снова раздвинули. К вагончику подошли три синефуражечника-эмгебешника, и старший из них по званию крикнул:

– Кто здесь Солахян Эмма?

Мама продвинулась к выходу:

– Я, в чем дело?

– Получено указание вас с детьми отпустить, так что с вещами на выход.

– А мои родители?

– На них инструкция не распространяется. Они поедут со всеми.

– Тогда поеду и я. Я не могу оставить моих стариков.

Тут встрепенулся дедушка. Весь день они с бабушкой просидели с отрешенным видом, не проронив ни слова. Но, услышав мамин спор с эмгебешником, дедушка вскочил, выдернул из кучи вещей узел с детской одеждой и с неожиданной для его возраста прытью, перешагивая через препятствия, подошел к маме:

– Эмма джан, ты что сошла с ума, хочешь угробить детей?

– Айрик джан, не могу вас оставить!

– Мы прожили наш век, нужно думать о детях.

Они обнялись. Никогда не забуду эту сцену: мама рыдала, понимая, что провожает родителей в никуда, а дедушка, наоборот, улыбался, его глаза светились. Весь день он был подавлен из-за того, что, как ему казалось, дочь и внуки отправляются на погибель из-за него, из-за его дашнакского прошлого…

…Через несколько минут раздался гудок, эшелон тронулся, а мы, мокрые от слез, направились к колючей проволоке, где нас ждал папа. Уже дома, засыпая, я услышал, как отец рассказывал маме о том, что утром, сразу после нашей отправки, он пошел в МГБ и потребовал, чтобы и его отправили вместе с семьей. В этом драконовском ведомстве умели действовать оперативно. Срочно поставили в известность директора Гипромеза - Габричидзе. Однако Габричидзе заявил, что заменить Солахяна невозможно, без него будут сорваны сроки пуска мартеновского цеха и сдача проекта трубопрокатного цеха. О ситуации доложили заместителю Берии Кабулову, и тот приказал отпустить жену и детей незаменимого работника, но отправить в Сибирь родителей жены.