САДОВНИК С ГОРЫ СОКРОВИЩ

Прошло сорок дней с того дня, как прекратилась земная жизнь тер Грикора МАРКОСЯНА. Невосполнимую утрату переживают его родные, близкие, друзья и даже те, кому довелось повстречать этого удивительного человека лишь однажды в жизни. 

МЫСЛИ ВОЗВРАЩАЮТ АВТОРА В АВГУСТ 1995г., К ТОРЖЕСТВЕННОМУ открытию после восстановления и реставрации армянской церкви Св. Богородицы в Самарканде. Прибыла представительная делегация: более семидесяти человек из Армении и разных уголков диаспоры, в т.ч. представитель президента Армении, замминистра иностранных дел Вардан Осканян, вице-президент АН академик Гагик Саркисян, председатель Союза композиторов Роберт Амирханян, ректор Ереванского университета Радик Мартиросян, деятели культуры и общественности, а высокостатусные духовные лица во главе с архиепископом Нерсесом Позапаляном в течение трех дней по всем надлежащим церковным канонам проводили обряд освящения храма.

Историческая летопись свидетельствует, что по переписи 1897г. в регионах Средней Азии числилось 597 армян, в т.ч. в Самаркандской области – 366 человек. Проживавшие тогда в Самарканде 149 армян - 123 мужчины и 26 женщин - обратились к губернатору с "ходатайством об открытии в городе молитвенного дома. Их просьба была уважена 31 октября 1898г., и священник Кеворк Захарьянц получил соответствующее разрешение". Спустя несколько лет Католикос Мкртич (Айрик) Хримянц подписал кондак об учреждении в Самарканде единственной в Центральной Азии Армянской Апостольской Церкви; подтверждение об этом указе имеется в официальном журнале Святого Эчмиадзина "Арарат" (1904 год, N7-8).

Знаковое событие в Самарканде состоялось, гости разъехались, а тер Грикор остался. В ранге настоятеля по-прежнему единственной в Средней Азии Армянской церкви, а в памяти – первым духовным наставником церковного прихода, имевшего столетнюю историю, который на долгие 60 лет – с 1938 года, когда в Узбекистане проживало более 20 тысяч армян, - по велению советских властей оставался под замком.

Между тем не мешает вспомнить, как в драматический период начала и середины 1990-х на необъятных постсоветских просторах человек с молотом и серпом в руках перестал быть всенародным героем, а новоиспеченные "прихожане", продолжавшие тяготиться бесхребетной партийностью, по обломкам обрушившихся культурно-идеологических скрепов без излишней кротости, смирения и благоговения перед евангельской моралью бросились осваивать храмовое пространство. Здесь при желании можно было укрыться от мирской суеты, а собственную "духовность" достаточно было ограничить лишь разговорами о таковой.

 В САМАРКАНДЕ ОН ОТКРЫВАЛ ДЛЯ СЕБЯ НЕ ТОЛЬКО НЕЗНАКОМУЮ среднеазиатскую страну с ее народом, но и особенности общинной жизни. То поколение, которое трепетно сохраняло армянский язык, религию предков, родную этническую культуру, традиции и особое чувство к Родине, существовало лишь только в воспоминаниях современников и потомков, которые в свою очередь успели почти полностью утратить собственные этнические корни. Они были еще большими первооткрывателями как самого священника в диковинном одеянии, так и церковной традиции. За короткий срок тер Грикор собрал приход, создал хор, принялся за работу с молодежью. "Для христианина поиск ответов на возникающие вопросы продолжается всю жизнь" - таким было первое напутствие наставника своим воспитанникам.

Его прежнее служение Богу проходило не только в храме Гандзасар, откуда он прибыл, но и в составе Армии обороны Карабаха, где однажды состоялось "боевое крещение" отца Маркаряна. Однако для тер Грикора было несвойственным спекулировать своим жизненным опытом, в котором с лихвой хватало и жертвенности, и отчаяния, через которые пришлось пройти. В задушевной беседе с прихожанами - ни слова о войне, и не только потому, что в Евангелии ничего не сказано о той святыне, которая естественным образом дополняет христианские ценности, - о любви к Отечеству и к своему народу. Интеллигент в истинном понимании и в тысячах мелочей, он с чуткостью относился и к чужому горю, и к чужой радости; специально не стремился быть услышанным, держал себя непринужденно и говорил о простых вещах самыми простыми словами. Точно по Шопенгауэру: "Кто ясно мыслит, тот ясно излагает".

Захватывающе рассказывал о высоко ценимой им музыке, которая сама собой всегда являлась "не от мира сего" - о шараканах, о классике и, как ни странно, о рок-музыке, в которой мастерски разбирался. Той особой субкультуре, в которой нет места лицемерию, лжи и фальши и которая способна передавать и евангельское видение мира. Здесь подкрепляющим аргументом вновь выступают факты из его собственной биографии: он не раз презирал смертельную опасность, а человек, прошедший боевые испытания и лишения, не может быть неискренним. Говорил исключительно о напастях быта, о все той же музыке, которая ему – в прошлом джаз-рок-скрипачу – была особенно близка. Каждую беседу умело подкреплял добротным анекдотом, мастерским рассказчиком которых он всегда славился; а его слушатели, интересующиеся спорными истинами, после общения с прозорливым святым отцом  начинали проявлять интерес к евангельскому учению. И не было в этом ничего странного: церковь, движимая любовью к Богу и людям, в сущности также является субкультурой.

Со своими явно нетипичными для традиционного духовника качествами он очень походил на другого священника того самого самаркандского молитвенного дома, который был открыт в 1897г. По-своему незаурядная историческая личность, неутомимый Рубен Бекгульянц, который помимо своей духовной миссии занимался революционной деятельностью, был неоднократно осужден и тоже был "первым", кто внес наиболее значительный вклад в дело сооружения самаркандской Армянской церкви, навсегда оставив свое имя в среднеазиатской армянской истории. О том, как сложилась дальнейшая судьба опального священника Рубена Бекгульянца, ничего не известно.

ОДНАКО ВЕРНЕМСЯ К НАШЕМУ ГЕРОЮ. НЕСГИБАЕМЫЙ ОПТИМИСТ, ТЕР ГРИКОР как истинный мудрец, следуя одной из первых заповедей божьих – "возделывать сад, в котором живешь", давая ответы, неожиданные в своей простоте, в сущности так и остался музыкантом в рясе. Возможно, в таких задушевных беседах о "прозе жизни" и скрывается промысел божий. Просветленные собеседники покидали храм, оставляя тер Грикора - гостеприимного, бесконечно доброго и приветливого человека - в его смиренно-упорядоченном аскетичном быту наедине с бередящими душу мыслями о прошлом и будущем. В такие минуты он неоднократно убеждался в великодушии и радушии своих соседей-узбеков, которые сами не садились за обеденный стол, учтиво не поделившись куском хлеба с человеком и священником.

Вскоре он отправился в обратный путь, чтобы продолжить возведение своего духовного сада на заветной горе сокровищ: так в переводе с армянского звучит Гандзасар, символ армянского исторического наследия и духовной жизни. Ностальгия по Карабаху никогда не оставляла его в течение непродолжительного служения в Самарканде. Он вернулся, чтобы занять заслуженное им место настоятеля старинного, наделенного удивительной аурой и излучающего спокойствие и благодать храма X-XIII вв., под алтарем которого покоятся мощи святых, о чем когда-то поведал миру армянский историк Киракос Гандзакеци. Долгие годы Гандзасар служил резиденцией правителей Хаченского княжества, а его стены помнят присутствие легендарного общественного деятеля, лидера армянского национально-освободительного движения Исраела Ори. На смену тер Грикору в узбекистанском приходе пришли другие священники: по-своему добрые и открытые, по-разному суетливые и правильные. Пролетят еще двадцать лет, в Ташкенте усилиями общины будет возведена вторая в Узбекистане красавица-церковь; литургическая практика, воплощенная последователями тер Грикора, обретет свой законченный канонический вид, а сама церковь так и останется многолюдной лишь в дни больших церковных праздников, тем самым подтверждая развившуюся повсеместно тенденцию.

Время с его духовно растлевающим телевидением, незаметно поработав над новым поколением эпохи непрекращающихся кризисов и абсолютной "свободы", утвердило вездесущий глянец в качестве непременного атрибута не только современной общественной реальности; во всем блеске он станет проявляться и в околоцерковной практике, а возрастающие потребности человека эпохи потребления так и остались неудовлетворенными. Кристальная чистота и священнослужителя, и самого храма, продолжающего оставаться модным веянием, ставится условием нашей благожелательности к церкви. Как одолеть недоверие, равнодушие и индивидуализм, как помочь человеку с его растрепанными чувствами разглядеть глубинную спасительную суть церкви, остается задачей задач.

В СВЯЗИ С ЭТИМ НЕВОЛЬНО ЗАДУМЫВАЕШЬСЯ О ЗНАЧЕНИИ ЦЕРКВИ В ЖИЗНИ И СУДЬБЕ ДИАСПОРЫ и об исключительности миссии духовного лица в ней. В историческим аспекте все предельно ясно: за долгие века мучительных испытаний, в отсутствие государственности Армянская церковь сберегла нацию, выполняя одновременно и духовную, и государственную роль. В современную эпоху оторванность значительного числа армян от общинных интересов и церкви в том числе стала весьма заметной и болезненной. При этом Армянская церковь, прежде всего для Спюрка, в условиях многочисленных вызовов и в общем русле национальной идеи и культурного иммунитета была и остается не только очагом духовного преображения, но и важным фактором национальной идентичности, а первостепенная важность участия священника-врачевателя в жизни общины и в судьбе молодого поколения армян диаспоры очевидна. Произойдут ли в отношении самой церкви к этой проблеме серьезные перемены, станет ли она ближе к мятущейся молодой душе, поможет ли ей по-настоящему войти в лоно родной Армянской церкви (в одинаковой степени как личной, так и общественной) или продолжит свое движение в "карете прошлого" - остается другой задачей задач.

На вожака с дудочкой, с интересом и состраданием наигрывающего песни о светлом будущем для покорно бредущей за ним толпы, Тер Грикор никогда не походил. Он неизменно проживал в едином и неделимом времени здесь и сейчас, неизменно был рад людям, оставался романтиком, и у него всегда был оптимальный метод врачевания: мастерским умением за событиями внешней жизни узреть нечто гораздо более существенное внутреннее; в простой беседе по душам устами пастыря подарить собеседнику драгоценное живительное слово. Эта радость продолжала открываться всем, с кем сводила его жизненная дорога на отмеренном шестидесятилетнем отрезке жизни, и он никогда не делал различий между национальным и социальным происхождением людей, степенью их религиозности.

"РЕБЯТА, ЭТОТ СВЯЩЕННИК – ОЧЕНЬ ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК И ГЕНИАЛЬНЫЙ СВЯЩЕННИК! Поверьте нам. У нас обоих сложные отношения с церковью, и священнику, чтобы покорить наши сердца, нужно приложить куда больше усилий, чем любому другому человеку. Но когда тер Григор несет слово божье, верующие слушают, затаив дыхание, а атеисту хочется оплакать свою духовную слепоту. Он нашел практическую гармонию там, где большинству не удалось найти ее даже в теории. Тер Григор совершил над нами чудо без видимых усилий за один вечер в Гандзасаре" - напишут в своем путевом "живом журнале", размещенном в соцсети, москвичи Игорь и Лариса Ширяевы. Оставался одинаково магнетическим и незабываемым как для прихожан, внемлющих ему у алтаря Гандзасара, так и для всемирно известных Монтсеррат Кабалье, Шарля Азнавура, Левона Айрапетяна, баронессы Кокс и многих других знаменитостей, приходивших в его келью во время своих посещений Карабаха; для туристов-путников, случайно забредших к нему на огонек, и для сотен "френдов" соцсети. Для людей повстречать на своем пути Человека-священника было гораздо важнее, чем внешняя оболочка церковной жизни.

"Я плохой священник, - говаривал тер Грикор, кивая на свою одежду (то ли сутану, то ли рясу), висящую на двери. – Может быть, самый плохой. Я ношу джинсы и кроссовки. Иначе мои прихожане меня не поймут…" Конечно же, он лукавил. Открываясь людям и видя перед собой глаза глубоко одиноких в душе людей, он брал в одну руку Евангелие, а другой снимал с полки набор открыток "Герои Армении"; ненадолго задумавшись, размашисто подписывал: "Так вы быстрей и лучше придете к Богу!" Словно драгоценные каменья, он навсегда оставлял своих очередных гостей в своем человеческом сердце, сокрытом на горе сокровищ. Вкладывал каждого не в кубышку, а в не реагирующий на агрессивную среду и промытый быстрой водой событий и отношений потаенный лоток памяти. Взамен требуя лишь одного - сохранения души.

"Как смешно со смертью говорить о жизни. Всю жизнь мечтал быть человеком, но стал священником" - написал необыкновенной души садовник в своем последнем откровении на странице в соцсети за день до своего ухода и, уходя, подарил всем друзьям улыбку и надежду.