В понедельник, 31 августа 1908 года, в самом сердце Калифорнии, нежданно-негаданно возник вулкан нового типа. Его извержение не зафиксировала ни одна  сейсмическая станция, об этом событии не подозревали даже ведущие вулканологи мира, и эта дата не внесена в списки природных катаклизмов. Впрочем, вулкан тот был не геологическим образованием, вулкан тот нисколько не относился к науке "геоморфология" и хотя был катастрофическим, но катастрофическим не в общепринятом смысле, а от коренного греческого слова, которое в переводе означает "поворотный момент". 

В 300 КМ ЮГО-ВОСТОЧНЕЕ САН-ФРАНЦИСКО и в 350 км северо-восточнее Лос-Анджелеса, в аграрном Фресно (так по-испански называют ясень), известном на всю Америку своим отменным изюмом, в семье армянских иммигрантов родился Уильям Сароян. Ну кто еще в мировой литературе по "вулканическому реализму" может тягаться с "недооцененным писателем XX века" (общепризнанное мнение американских критиков)! Да что там мировая литература! Даже в быту его громоподобный голос извергал вулканический темперамент, порой сотрясая  почву под ногами.

Вот что мне рассказывал на веранде летнего кафе в Софии режиссер Крикор Азарян, которого после смерти (он умер в 2009 году) нарекли Мудрецом болгарского театра. В мае 1980 года солнечным варшавским утром Азарян зашел в здание городского почтамта и встретил там… Сарояна. Коко (так называли Азаряна друзья) подошел к американскому армянину и сказал, что он, болгарский армянин, ставил в разные годы сарояновские пьесы в софийских театрах. Сароян громко, слишком громко, просто оглушительно громко,  вулканически громко для польского уха обрадовался встрече со своим более молодым соплеменником. Но стоявший рядом пожилой поляк строго сделал ему замечание, мол, не принято шумно вести себя в общественном месте, тем более иностранцу. Сароян взял Азаряна за локоть и тихо, словно потухший вулкан, сказал: "Он прав. Это его страна". Но, выйдя на улицу, вновь вулканически изрек: "Но ведь и мы правы! В кои-то веки в самом центре Варшавы встретились два армянина! Один - из Америки, другой - из Болгарии!"

О моих встречах с Сарояном в Москве осенью 1978 года, за три года до его кончины, я уже писал в книге эссе "Путешествия армян". Уже после выхода моей книги в свет, в Ереване, среди разных бумаг нашелся листок - запись беседы с ним об одной его пьесе:

- Почему настоящее имя и фамилия вашей героини Китти Дюваль - "молодой женщины с воспоминаниями" из пьесы "Время вашей жизни" Катерина Карановска? И почему она полька?

- Людовик XV выбрал в жены Марию Лещинскую, Наполеон сходил с ума из-за Марии Валевской, Бальзак женился на Эвелине Ганской… Да и предки матери моих детей – польские евреи. Когда Гитлер напал на Польшу, на второй же день я принялся за новую пьесу. Все во мне тогда заклокотало! Польша – это магия! Многих поляков знаю, в Калифорнии поляки живут с 1860-х. Да и неспроста армяне при короле Казимире III селились на землях польских. Великая магия сближает армян с поляками.

 ТОГДА, В 29 ЛЕТ, Я НЕ ОЧЕНЬ-ТО ПОНИМАЛ, какая такая магия сближает армян с поляками. Еще ни разу не был в Польше, еще не был влюблен в Польшу, еще не написал свой роман "Польские острова"... Но когда, уже с изрядным польским опытом (как-никак изъездил Польшу от Варшавы до Кракова, от Замосьци до Кошалина), вспомнив это сравнение, принялся изучать сарояновскую пьесу "Варшавский визитер" (Warsaw Visitor), кажется, осознал, о какой магии говорил Сароян. Эта пьеса на первый взгляд с длиннющими, многостраничными монологами, без всякого действия, без экспозиции и точки поворота, игнорирующая интригу и перипетии, драматургическую мотивацию, связку и пароксизм, нуждается в некоторых уточнениях.

К этому сложному, многовекторному шедевру предпосланы два эпиграфа. Первый – "Я видел будущее, и оно работает" – принадлежит  Линкольну Стеффенсу. Второй – "Я видел все. И оно не работает" – автоэпиграф самого Сарояна. Следует раскрыть потаенный смысл этих эпиграфов, которые, думаю, не предназначались для сценического воплощения. В самом деле, где, в каком спектакле вы когда-нибудь слышали со сцены эпиграф к пьесе? Я лично что-то не припомню, хотя за свою жизнь перевидал тысячи спектаклей!.. Но эти два эпиграфа своего рода дивертисмент к сарояновскому "вулканическому театру" и окончательный приговор коммунизму образца 1980 года.

Линкольн Стеффенс, скорее, американский публицист, чем американский писатель, дважды побывал в революционной России, а в последний свой приезд удостоился беседы с самим Лениным, назвав его "мудрым вождем, ведущим страну трудным, но верным путем". Он в порыве большевистского задора пророчествовал, что Советский Союз и есть будущее всего человечества и что это будущее работает. Уильям Сароян некоторое время также с симпатией относился к Ленину. Но, как следует из автоэпиграфа 72-летнего писателя, под конец жизни, видимо, сильно засомневался в верности ленинских идей (быть может, сказались безрадостные впечатления от поездки по СССР осенью 1978 года и пребывание в Польше в мае 1980-го). Он "видел все", но главное - быть может, и поздно - осознал, что подобное будущее для Польши и тем более для всего человечества не работает.

Самые добрые герои американских книг, на мой взгляд, - это персонажи Марка Твена. Но самые добрые  действующие лица в американской драматургии, без сомнения, сарояновские. Однако в "Варшавском визитере", пьесе, в которой не в малой степени доминируют элементы документального театра, он, акцентируя семиотический аспект персонажей, раздает каждому из них фунт добра с непременной нагрузкой фунта лиха. Одно простое перечисление действующих лиц (которых Сароян называет "люди") может оттолкнуть хаотичностью, сумбурностью, своеобычным ранжиром: Дьявол с традиционными рогами и хвостом, он же доктор Усача, Усач – 72-летний писатель, американский армянин, 22-летняя переводчица с польского на английский по имени Марта Муларук, сам Сароян, атташе по культуре Посольства США в Польше Роджер Девоншир, Сотрудница польского музея Ленина, американский продюсер и режиссер, скандальный постановщик пьес Сэмюэля Беккета Ален Шнейдер, Поэт-американец, Смотритель Еврейского кладбища… Да и место действия пьесы выбрано на первый взгляд не по-театральному волюнтаристски: гостиница в Майнце, аэропорт во Франкфурте, отель "Европейский", резиденция Посольства США, ПЕН-клуб, лимузин, Еврейский театр, место рождения Шопена, Еврейское кладбище, польский Музей Ленина, Еврейский музей и, наконец, квартира Сарояна в Париже. Но главное действо пьесы - "извержение всего этого вулкана" - все же происходит в Варшаве, в год преодоления свободолюбивыми поляками жестких коммунистических заслонов, когда в Восточной Европе рассеивался призрак коммунизма под крики на разных языках: "А король-то голый!" И хотя тогдашняя Польша, резко повернувшись к СССР спиной, еще не считалась полноценно рыночной Западной Европой, уже в августе того же года советские бонзы со шкурной тревогой писали: "Обстановка в ПНР остается напряженной. Забастовочное движение приобретает общегосударственный масштаб". Но "Варшавский визитер" не политизированная пьеса, она по-человечески политичная. Политичная ровно настолько, насколько человек зависит от общества.

 К ЗАГОЛОВКУ СВОЕЙ ПЬЕСЫ САРОЯН ПОДБИРАЛСЯ ДОЛГО. Поначалу он назвал ее "Калифорнийский путешественник" (то есть взгляд американца), потом - "Армянский путешественник" (сузив восприятие до одной национальности) и окончательно остановился на "Варшавском визитере" (широко раздвинув спектр драматургического видения из города, давшего устрашающее название военного союза соцлагеря). Он охватил в этом пространном и многословном произведении вечные темы и добился поразительных достижений в технологии драмы. Описывая самого себя, Сарояна, человека обыкновенного, которого под конец жизни преследует персональный дьявол (а разве у каждого из нас наряду с персональным ангелом нет своего персонального дьявола?), он достигает  высот катарсиса с виной и слабостями отдельно взятого человека и невинностью и силой всего человечества.

Пьеса "Варшавский визитер" (в паре с пьесой "Сказки венских улиц") подытожила конечные находки Сарояна-драматурга. Эти две пьесы, как два "извергающихся вулкана", в процессе которых меняется "ландшафт" привычной драмы, происходят "тектонические нарушения" классического конфликта, образуется иное "ювенильное вещество" – глубинный подтекст, и в итоге кристаллизуются "драгоценные камни" – сарояновские философские символы Театра… Ключ к разгадке персонажей "Варшавского визитера" – сам характер Варшавы и та польская магия, о которой в Москве говорил мне Сароян.

Так что же такое польская магия? Магия не фокус, магию нельзя разоблачать (хотя Воланд этим небезуспешно занимался). Магию невозможно описать, изобразить, передать. Магию можно только прочувствовать, и это великолепно прочувствовал Шелли.

            Так бабочку тянет в костер

И полночь - к рассвету,

И так заставляет простор

Кружиться планету…

Сароян приехал в Варшаву, потеряв всякую надежду на излечение, но приехал не прощаться с жизнью, а в последний раз окинуть своими армянскими глазами мир, оставляя свое нравственное накопление безграничному  пространству от Еревана до Варшавы и от Варшавы до Фресно. Приехал как писатель-визитер, но уезжал как драматург-философ. Что, признайтесь, не одно и то же. "Варшавский визитер" – своеобычный "Фауст", но только с другим знаком, другими параметрами, другим финалом: перед лицом смерти человек побеждает дьявола. Побеждает необычным, хотя и простым писательским способом. Первая же фраза пьесы сказана дьяволом с рогами и хвостом Усачу:

- Почему ты там стоишь, выстукивая что-то на этой адской машинке?

Ответ Усача прост, но не наивен:

- Это адская машинка – пишущая машинка, и она работает.

Для Сарояна пишущая машинка писателя – адская машина для самого дьявола. По-моему, это открытие мало кто заметил!

ЕЩЕ В СВОИ 25 ЛЕТ САРОЯН ПИСАЛ: "Не обращай внимания на законы, которые установлены другими. Забудь Эдгара Аллана По и О’Генри и пиши рассказы так, как ты их чувствуешь. Овладей машинописью, и ты можешь по скорости обойти самого Зена Грейя". Он не изменил своим принципам даже в 72 и каждой строчкой устанавливал свои законы, а в двух последних пьесах открыл новый путь драмы. 

Как-то Курт Воннегут говорил, что Сароян, Хемингуэй и Стейнбек, когда им было по двадцать-тридцать лет, писали лучше, чем имели на это право. Сароян последние свои две пьесы (особенно "Варшавский визитер") писал пером величайшего мастера. Он написал их намного лучше, чем это дозволено смертельно больному (у него уже тогда проявлялись симптомы рака последней стадии) драматургу, воспринимая магию польскую, от которой разойдутся лучи свободы в разные стороны. Разве он ошибся?

За пять дней до своей кончины Сароян в интервью корреспонденту Ассошиэйтед Пресс сказал: "Все мы смертны, но я верил, что в моем случае это будет исключением! И что же сейчас?" Так угасают вулканы!

Приходится только сожалеть, что две пьесы Уильяма Сарояна, созданные по иным драматургическим лекалам, раскрывающие новые театральные формы, пока не взошли на армянские сцены. Мы же не перестаем говорить об исключительности армянского театра. Так почему же эту исключительность не подтвердить постановками в Армении сложнейших пьес конца XX века, пророчески созданных для века XXI Уильямом Сарояном?  Вспомним слова чеховского Треплева: "Нужны новые формы. Новые формы нужны, а если их нет, то лучше ничего не нужно". К слову, Сароян высоко ценил Антона Павловича!

Так что же такое "вулканический реализм"? Ответ простой: перечтите Уильяма Сарояна, творчество которого стало поворотным моментом для всей американской литературы.

Рафаэль АКОПДЖАНЯН, драматург, Сан-Франциско, Калифорния

P.S. 25 января 1988 г. городские власти приняли решение удовлетворить просьбу поэта Лоуренса Ферлингетти и переименовать 12 улиц и плаз в честь знаменитостей, живших в Сан-Франциско. Так, наряду с улицами и плазами писателей и поэтов Ричарда Дана, Амброза Бирса, Фрэнка Норриса, Марка Твена, Джека Лондона, Дэшила Хэмметта, Кеннета Рексрота, Боба Кауфмана, Джека Керуака, скульптора Буфано и танцовщицы Айседоры Дункан, инициатора всего этого благородного дела  Лоуренса Ферлингетти появилась в городе "у Залива" плаза Уильяма Сарояна. Это не только дань драматургу, написавшему самую лучшую пьесу о Сан-Франциско "Время вашей жизни" (The Time Of Your Life), это не только признательность писателю за художественно меткую характеристику самого романтичного города США: "Сан-Франциско сам по себе факт искусства". Думаю, что это увековечение Художника, который оставил в американской литературе особый аромат – неповторимый "сароянизм"!