"Э, ОДНО СЛОВО - РОДИНА…"

Житейская мудрость, перипетии судьбы человека и его многогранной непредсказуемой сущности, наши взаимоотношения друг с другом, сладость и горечь, поиск и иллюзия разгадки бытия и быта… - все это в лирико-философской ипостаси сфокусировано в удивительных миниатюрах классика армянской литературы Дереника ДЕМИРЧЯНА (1877-1956). Главное - это их актуальное звучание и художественная привлекательность для наших современников. 

В НЫНЕШНЕЕ ТРЕВОЖНО-НАПРЯЖЕННОЕ ВРЕМЯ, КОГДА ВЕДУТСЯ, ко всему прочему, бессмысленные и варварские войны с памятниками ушедших эпох, миниатюра "Памятник Гоголю" замечательного переводчика "Мертвых душ" Д.Демирчяна - своего рода жгучий и укор, и крик души, и сожаление, и… надежда всего в девяти строчках. "Гоголь бы расхохотался, - пишет армянский писатель, - метнул бы вслед врагу слово-стрелу и поразил бы насмерть. О, как опасно замахиваться на Гоголя!".

Предлагаем нашим читателям познакомиться с миниатюрами Дереника Демирчяна.

Стол

Как знать, в каком настроении был отец, когда к его письменному столу подошел сынишка.

- ВОТ КОГДА Я УМРУ, - СКАЗАЛ ЛЮБЯЩИЙ ОТЕЦ, - мой письменный стол достанется тебе.

Мальчик страшно обрадовался, и с тех пор, разглядывая отцовский стол, мечтал за него сесть и тоже начать писать, читать или с прищуренным взглядом всматриваться через окно вдаль.

Сын с нетерпением ждал этого вожделенного дня. Однажды с упоением спросил у отца:

- Я тоже буду сидеть на этом стуле, да? И тоже буду писать этой ручкой? Когда же это будет, а?

- Будет, сынок, будет.

- Ну, когда же? Когда?!..

Малышу было все невтерпеж. Однако отец по-прежнему сидел на своем месте и, как всегда, в одной и той же позе, и письменный стол так и не переходил к мальчику.

Как-то сын нетерпеливо, со слезами в голосе обратился к отцу:

- Когда же, наконец, письменный стол станет моим?

Отец, как и прежде, отшутился:

- Вот когда умру, тогда и забирай.

- Умираешь, умираешь, а никак не умрешь! Ну, когда же ты умрешь?

Отец, рассмеявшись, задумчиво улыбнулся сыну, который не сводил с него грустного взгляда.

- Когда-нибудь, сынок, когда-нибудь, - нежно прошептал отец и с тоской обернулся к угасающему за окном закату, который прощально догорал за горами.

Ребенок с надеждой наблюдал за отцом и мечтательно витал в облаках.

Кинто

Я проходил по одной из шумных улиц Тбилиси. Во дворе дома, за оградой, собралась ватага ребятишек. На балкон высыпали жильцы дома и с насмешливыми улыбками смотрели вниз. Дети потешались, удивленные тем, что происходило во дворе; изредка раздавался их хохот и тут же умолкал.

ПОЖИЛОЙ КИНТО С СЕДОЙ ЩЕТИНОЙ НА ПОДБОРОДКЕ, В КАРТУЗЕ С КОЗЫРЬКОМ НАБЕКРЕНЬ, в архалуке и широких шароварах, одна из штанин которой была распущена, а другая заправлена в носок, крутил рукоятку висевшей на плече шарманки.

Но вот что было забавно и любопытно: шарманка не пела. Она не издавала ни единого звука. Не слышалось даже шипения вращающейся ручки шарманки, молчал с серьезным видом и сам кинто.

Он ни на кого не смотрел, ни на что не реагировал - ни на смех, ни на реплики. С балкона изредка летели вниз, к ногам кинто, монетки. Он на это не обращал внимания.

Чудно было: то ли он не мог, то ли просто не хотел починить сломанную шарманку? Шутил ли он так с напускной серьезностью? И о чем "пела" его шарманка: о молчании? о былых днях?

От уцелевших красочных узоров на шарманке, от одежды кинто, его повадок, от комично-серьезного выражения лица все еще веяло задором и весельем старых добрых времен.

Музыкант

Сидя за фортепиано, музыкант записывал величественную симфонию. Куда уж там - рождалось не просто величественное, но и новаторское, самобытное произведение. Аллегро перемежалось с анданте, их прерывало шаловливое скерцо, чтобы вновь перейти к прежнему темпу и, наконец, взорваться бурным престо.

БИСЕР ИСПАРИНЫ ВЫСТУПИЛ НА ЛБУ МУЗЫКАНТА, он прерывисто дышал и все писал и писал.

Он и не заметил, как за его спиной в комнату украдкой вошла группа критиков, и они визгливо, с ехидством обсуждали симфонию музыканта. Особое возмущение у критиков вызывали хроматические гаммы, которые независимо от основной темы сопутствовали симфонии и оглушали ее. Анданте уж слишком невпопад чередовалось с аллегро, скерцо мешало величию симфонии неуместным звучанием. А уж эти хроматические гаммы и вовсе сбивали с толку слушателя.

Вдруг один из критиков схватил музыканта за ухо:

- Разве это скерцо?! И где твое анданте?!

Музыкант вызволил ухо, потерев его о плечо, и обернулся к критику. Но в ту же минуту все остальные принялись дергать его за уши и визжать:

- Почему не заканчиваешь аллегро?! Прибавь аллегро! Аллегро!

- Оставьте, пусть будет, как есть, - просил музыкант. - К чему такая форма? Погодите, я сейчас все объясню… Ну нет смысла менять…

Кто-то из критиков неожиданно вцепился ногтями в ухо музыканта и закричал:

- Закрой хроматическую гамму!

          - Да выслушайте же меня! Я очень уважаю ваше мнение… Послушайте, дорогие друзья…

И музыкант проснулся от какого-то сильного укола. Никого в комнате не было. Он спросонья лежал в постели. А ухо в самом деле было поцарапано.

Это были крысы…

Муравьи

На дороге кишмя кишели муравьи. Сновали взад-вперед, пересекали дорогу, расходились-разбегались в разные стороны. Было их довольно-таки много. А вон разбросанные там и сям мертвые тельца муравьев. Прохожие затоптали их ненароком - сразу видно, какой опасности каждую минуту подвергается их жизнь.

ЭТО ЕЩЕ ЧТО ТАКОЕ? ОНИ ДАЖЕ ГНЕЗДО СЕБЕ СВИЛИ? ВОН ОНО КАК! И прямехонько посреди дороги. Волокут на себе припасы, выкладывают на солнце яйца сушиться, выгребают из гнезда землю. Надо же, какие работяги! Но с какой стати ценой таких жертв, под неумолимой пятой бесчисленных прохожих (представляете себе!..) "сооружать" свое гнездышко и не покидать его, жить припеваючи, трудиться, да еще радоваться и надеяться? И к тому же продолжать свой род?..

 Они никуда не уходят, они здесь живут, они трудятся, радуются и надеются… И род свой продолжают…

"Э, одно слово - Родина…", - подумал я и двинулся дальше. Простите, но я не знаю, что, собственно, на уме у самих муравьев? Это всего лишь мое личное мнение.

Подготовила и перевела Каринэ ХАЛАТОВА