ПИШУЩИЙ НА ФРАНЦУЗСКОМ АРМЯНСКИЙ ПИСАТЕЛЬ

В жизни мне никогда раньше не приходилось присутствовать на такой странной церемонии... 25 января 2003 года в десять часов утра в парижской церкви на улице Жан Гужон собралось едва двадцать человек, десять из них - родственники покойного. Не более того. И это несмотря на объявление и на то, что смерть, последовавшая две недели назад, нашла отклик не только в средствах информации армянской колонии, но и влиятельные газеты страны известили о ней, высоко оценив его вклад в кино и литературу Франции. Да, что-что, но хотя бы прилично похоронить умели. И это качество тоже стали утрачивать...

ОДНАКО ПРИЧИНОЙ СТРАННОГО ЧУВСТВА БЫЛА НЕ ЭТА ОБИДНАЯ, унизительная сама по себе пустота, царящая в величественном храме, построенном на средства Александра Манташева. Вызывающее безразличие, равнодушие к собственной культуре и ее выдающимся деятелям со стороны армянской колонии во Франции - далеко не новость. Об этом писали многие - давно и не единожды. Удивляло лишь то, что на этот раз не сработала безотказно действующая закономерность - благоговейное почтение к тем, кто добивается значительных успехов среди чужих.

       На деле причина странного чувства была иной: словно нахожусь на панихиде моряка или космонавта, который со своим затонувшим кораблем бесследно исчез в океанских просторах или космический корабль которого со всем экипажем рассыпался, превратился в пыль в наводящих ужас и страх безднах Вселенной... Тот, с кем мы пришли проститься, отсутствовал вообще, и не только по факту почившего вечным сном... Он отсутствовал в нашем, по меньшей мере в моем сознании.

        Незадолго до смерти писатель выразил желание, чтобы его тело было кремировано, ибо, как призналась сестра после церемонии, испытывал страх и ужас от разложения, разрушения праха. И он, посвятивший свое творчество таинству смерти, наверное, решил таким образом бросить вызов небытию - я есть и меня нет, понимайте, как хотите.

       С незапамятных времен формирования Homo sapiens в самых глубинных недрах нашего облика и души укоренились, затаились ритуалы и традиции. Их расшатывание порождает тревогу в нашем сознании. Для значительной части человечества последнее "прости" связано с обязательным ритуалом отправления в путь. И если мы сами лично не совершаем сей акт, не являемся его очевидцами или хотя бы не знаем, не слышим о нем, о неизбежном переходе от жизни к смерти, то этого прощания будто и вовсе нет. И нам кажется, что то была злая шутка и человек - пусть в иной форме бытия - продолжает оставаться на этой земле, и, возможно, ты даже однажды встретишь его на улице. К слову, почти таким же манером исчез один из героев его романа "Игра на квит" - после прочтения книги трудно сказать, остался он жив или ушел из жизни...

        Еще одно обстоятельство обострило и усилило это странное чувство. По прибытии в Париж в начале ноября 2002-го моим первым делом было встретиться с ним и обговорить несколько важных вопросов. Я закончил перевод его романа "Сжатые кулаки", необходимо было кое-что уточнить, к тому же давно его не видел, и просто хотелось с ним побеседовать, поговорить, что называется, по душам, и, наконец, от имени Союза писателей передать ему приглашение приехать в Армению на торжества по случаю его 75-летия со дня рождения. Однако все мои поиски оказались безуспешными. Никто не знал ни его адреса, ни телефона. Иные уверяли, что недавно (два месяца назад? три? четыре?) встречали его то ли на улице, то ли на собрании, то ли в кафе. Уже тогда дымка таинственной неопределенности окутывала его личность. Так тускнеют фотографии, желтеют подшивки старых газет, покрываются пылью письма. Реалии, за короткое время еще не ставшие памятью, прошлым, стремительно устаревают на твоих глазах.

        НЕКТО ИЗ НАШИХ ОБЩИХ ЗНАКОМЫХ ДАЖЕ ПРЕДПОЛОЖИЛ, что он, получив очередной крупный гонорар, отправился на какой-нибудь райский тихоокеанский остров, дабы там провести остаток своей жизни, возможно, никому не оставил адреса, поэтому искать его не имеет смысла. Другой, весьма толковый и сведущий человек, правовед, тактично намекнул, мол, вероятно, отныне его уже...

       Это было в третьей декаде декабря. Наступил Новый год, встретили и проводили его как обычно, будничные дела и заботы вернулись вместе с монотонностью будней, когда неожиданно вечером 11 января мне позвонили и произнесли всего четыре слова: "Сегодня умер Ваге Кача".

        Чувство боли и сожаления неизменно усилилось, когда стало известно, что он в последние годы жил по парижским меркам недалеко от меня, чуть ли не в  квартале по соседству.

        Так была поставлена точка.

        И все же нечто таинственное и загадочное скрывалось за всем этим, рождая чувство вины. Почему допустили, чтобы он умер в одиночестве, действительно сам ли пожелал удалиться от людей и мира или мы обрекли его на одиночество, оставив без внимания?.. По всей видимости, и первое, и второе. Да, среди интеллигенции есть и такие, кто с возрастом, добившись определенных заслуг, испытывает потребность в одиночестве. Это их право. Неоспоримое. Но наша обязанность - всегда помнить о них, наслаждаться их живым присутствием, пока они рядом с нами, пока они есть. Это в первую очередь нужно нам самим. И как такое могло случиться, что за прошедшие десять лет никому в голову не пришло пригласить его в Армению, того, кто одним из первых должен был приехать сюда, кто в действительности хотел приехать, очень хотел (у меня имеются доказательства), кто мог придать нам блеск и достойно представить Армению в мире... Какая непростительная ошибка! Хотя бы пригласили в связи с выходом в свет его знаменитого романа "Кинжал в саду". Роман, который подобно одному из героев Ильфа и Петрова был буквально арестован в бытность всех "царей". Книга, увидевшая свет после преодоления множества табу благодаря содействию великодушного благотворителя-патриота... Книга, с трудом устроенную презентацию которой "успешно" провалили, объявив в том же здании, в тот же день и час о "созыве важного совещания"...

        В день панихиды меня ожидал иной сюрприз.

        Один из друзей покойного, проживающий в Париже, богатый бейрутский армянин пригласил нас всех на поминки. Во время печального застолья, улучив момент, сестра писателя г-жа Алис Мерлян показала мне одно из последних писем брата, которое она получила за несколько месяцев до его смерти. Не передать словами, какие мысли и чувства вызвали эти несколько строк, этот взгляд философа, сдержанно и спокойно-безмятежно взирающего на проходящую жизнь... Вот это послание (правильнее было бы его назвать прощальным словом, подготовкой к последнему пути) в полном переводе: "Мргаба (по-арабски "здравствуй").

         Я провожу мои дни, куря трубку и смешивая пепел прошлого.

         Итог.

         Я тихо-тихо цепляюсь за маленькие радости дня. Конец - эпическим узлам, мукам отшлифованной фразы, тревожности белого листа. Надо уметь вовремя остановиться. В мозгу путаница. Я наслаждался писанием, теперь наслаждаюсь неписанием.

        Целую вас. Ваге".

        КТО МОЖЕТ СКАЗАТЬ, КОГДА ЗАВЕРШАЕТСЯ МИССИЯ ПИСАТЕЛЯ ТВОРИТЬ, создавать словесный мир, преодолевать "тревожность белого листа", преследующую его ежедневно, ежеминутно, если он настоящий писатель, а не графоман, если по велению свыше он борется с небытием?.. Где же эта граница, предел, достигнув которые начинаешь иначе смотреть на мир, когда внутренний огонь отныне не сжигает тебя ни во сне, ни наяву? Когда, как и почему произошел этот загадочный переход от "наслаждения писать" до "наслаждения не писать" и не творить - значит только не писать?

        Вместе с копией письма сестра дала мне также список всех книг Ваге Кача на французском языке, увидевших свет в различных парижских издательствах, 24 названия. Список был мне знаком, большую часть этих книг я уже читал, а иные и перевел на армянский. Однако, снова внимательно просмотрев весь этот перечень романов, повестей и эссе, я сделал поразительное открытие. Последней книгой, увидевшей свет в 1981 году, был роман "Кинжал в этом саду", его "армянский" роман. После него не было ни одной публикации, все остальные книги вышли ранее.

        Конечно, "неписание" не начинается с того года. Я вспомнил, когда в августе 1989-го мы сидели в одном из парижских кафе на площади Республики, Ваге сказал, что пишет сценарий для телевизионного многосерийного фильма, затем с воодушевлением изложил сюжет: полная драматизма психологическая драма... Сестра подтвердила, что перо вовсе не откладывал, время от времени писал сценарии, чтобы хватало "на жизнь" (а может, для того чтобы отныне наслаждаться неписанием литературного романа).

        И насколько бы сильно ни был увлечен кинодраматургией писатель, все же книга остается для него воплощением подлинного творения. И последним творением в биографии писателя, по сути, стал "армянский" роман. Почему именно после этого романа, почему так рано? В 1981 году ему исполнилось пятьдесят два - чудесный период второй молодости прозаика, сплава опыта и мудрости, когда  энергия велика, а мысль щедра. Начиная с этого возраста романисты создавали свои лучшие вещи.

         Какая серьезная причина в жизни побудила его самолично подвести черту под биографией писателя и со спокойствием наблюдать за тем, как писатель Ваге Кача (рожденный в 1951 г. в парижском издательстве "Галимар" и завершивший деятельность в 1981 г. в парижском издательстве "Пресс де ла Ситэ") день ото дня уходит, растворяется во всепоглощающем потоке времени. Удаляется, оставаясь или, может, исчезая, стираясь из нашей памяти... Не знаю, какое он дал бы объяснение, но именно этим шагом прежде всего подтвердил, что "неписание"  не конец, не завершение акта творения, поскольку, поставив точку в своей писательской карьере, он создал исключительную по своей напряженности и поразительную по психологической глубине интригу ("конец эпическим интригам"... конец? нет сомнений? тогда как назвать эту загадку?), которая, может, стала наиболее таинственной, наиболее напряженной, драматичной и по своей психологической глубине наиболее насыщенной изо всех его романов. Роман, который имеет продолжение и, может, никогда не надоест, не утомит нас и так и не достигнет развязки...

        МОЖЕТ, ОН ХОТЕЛ В СВОЮ БЫТНОСТЬ ПОДВЕРГНУТЬ СУРОВОЙ ПЫТКЕ Ваге Кача - писателя, увидеть, как тот будет противостоять безжалостному экзамену, испытанию времени, а может, как армянский интеллигент, как армянин, он ставил целью создать свое главное произведение, после чего должен был считать свою миссию завершенной в этой жизни... Ведь, как и Уильям Сароян, он считал себя иностранноязычным армянским писателем. В предисловии к "айастанскому" изданию своих романов (1976 г.) он отметил: "Когда сказали, что меня переводят на армянский, немного был задет. Как могут армянского автора переводить на его язык, ибо если даже мои книги написаны на французском, они задуманы по-армянски". И словно в подтверждение этой мысли французская объемистая литературная энциклопедия Lfrouss literaiere ("Литературный Лярусс") представила Ваге Кача  как е crivain armenien d`expression francaise (пишущий на французском армянский писатель). Лишь он один был так представлен. Все остальные французские писатели французского происхождения были представлены иначе - D`riginearmeniene, russe, polonaise, roumaine..." (по происхождению армянин, русский, поляк, румын...).

        Энциклопедии, как известно, составляются со строгим соблюдением определенных принципов и правил, особенно французские с их вековыми традициями. Почему же в случае с Ваге Кача позволили такое исключение? Наверное, сам автор высказал такое желание? Снова загадка. Нет, такой подход несвойствен писателю. "Надо уметь вовремя остановиться". Вот так считает свое главное дело, свою миссию завершенной великий полководец, видный политик, смелый альпинист... (после победы в решающем сражении, реализации судьбоносного для народа решения, покорения горной вершины). Но не писатель.

        Значит, помимо своего литературного творчества он ставил иную, возможно, тайную, честолюбивую цель и, достигнув ее благодаря литературе (выиграв свое наиболее важное сражение), посчитал свою миссию завершенной. Написав и опубликовав свой "армянский" роман, он пережил свой звездный час, а в подобных случаях рождается убеждение, что лучшей вещи, увы, уже не сделаешь, так зачем мелочиться?..

         По нашему мнению, это единственно возможное и логическое объяснение. Тем более что некоторые известные нам факты дают право на такое предположение.

         Вполне вероятно, что ответ на эти вопросы я нашел бы в его бумагах, личном архиве - четыре больших чемодана, которые сестра писателя в тот же день, после панихиды, поздним вечером должна была увезти с собой в Лос-Анджелес, место ее постоянного проживания, И какова судьба этих бумаг?.. Если родина не проявила интереса к живому писателю, заинтересуется ли она его архивом? К сестре, утратившей брата (тело, напомним, было кремировано), я не мог обратиться с патриотическим зовом - не мешкая, отправить содержимое чемоданов в Армению. Я просто сказал, что на родине очень любят Ваге Кача. Я имел в виду любовь народную.

       ...ВЕРНУВШИСЬ ДОМОЙ ВЕЧЕРОМ ТОГО ЖЕ ДНЯ, я поспешил перенести на бумагу свежие впечатления и размышления. Но впервые за сорок пять лет моей биографии журналиста я сидел у стола и не знал, с чего начать, как писать... Все казалось малозначительным и суетным. Да и что должен был написать? Слово прощания? Но как? Я не видел его ухода, к тому же форма отправления в последний путь была для меня чуждой, пугающей и неприемлемой. В итоге решил в возбужденном нервном состоянии не делать того, что должно быть сделано с теплом в душе и спокойствием в крови.   

        Дни превратились в недели, недели - в месяцы. Я даже получил заказ двух редакций написать обо всем. Казалось, это должно было обязать меня выполнить свою задачу журналиста, но каждый раз, едва я пристраивался за столом или компьютером, мысли и слова улетучивались неведомо куда. Будто впервые в жизни должен был написать статью а газету, будто внутренний голос шептал мне в ухо: "Пока ты еще не написал прощального слова, он продолжает жить, по крайней мере для тебя... Правда, далеко, непонятно где, но он есть, непременно есть. Твое слово станет точкой, после него он действительно прекратит свое существование..." Даже письмо со словами соболезнования, адресованное мэром Парижа Делано сестре писателя, не стало для меня достаточным аргументом для написания пары страниц. А мэры, как известно, получают точные сведения от вверенных им служб... ("Ваге Кача останется в нашей памяти и как автор очень впечатляющей книги о Геноциде армян, которая является потрясающим свидетельством того, как неразрывно, крепко он был связан со своей культурой, своими корнями, своим прошлым").

         Может, это некое мистическое видение, суеверное чувство, может, по-детски наивная вера, но, пока я находился в Париже, недалеко от дома, где он жил в том же городе, где мы впервые встретились, где он стал писателем, мне неизмеримо тяжело было писать прощальное слово. И только приехав в Ереван, преодолев это расстояние, отдалившись от него (а где он сейчас?), я наконец нашел в себе силы написать вот эти свидетельства очевидца... Ибо непременно встречу его на улице...

        Александр ТОПЧЯН
        Перевела Ида КАРАПЕТЯН