БЕССТРАШНАЯ ЖЕНЩИНА

Последние дни жизни

В ноябре прошлого года американский портал Refinery29 назвал известную армянскую писательницу Забел ЕСАЯН одной из пяти бесстрашных женщин мира. Предлагаем вниманию наших читателей рассказ о последних днях жизни этой мужественной женщины, которые прошли в сталинских застенках.

ЗАБЕЛ ЕСАЯН (1878–1942 (?)) – ПРЕДСТАВИТЕЛЬНИЦА ПЛЕЯДЫ ПЕРВОЙ ВОЛНЫ интеллигенции армянского зарубежья, которая с нетерпением и воодушевлением стремилась из Франции на родину и обрела ее в 1933 году. О сбывшейся мечте она писала в письме к Аветику Исаакяну: "Дорогой товарищ Исаакян, я часто мысленно повторяю: как хорошо, что я приехала, освободилась от зарубежного омута, от друзей и недругов. Материально обеспечена, душой спокойна, дети мои рядом, я посвящаю себя литературной работе". Однако прекрасной женщине и благородной личности, талантливой самобытной писательнице, неутомимому общественному деятелю и, наконец, самоотверженной армянке недолго пришлось упиваться счастливыми мгновениями служения родине. Забел Есаян постигла горькая участь многих ее соотечественников, обманутых в своих надеждах и высоких помыслах, но все же не сломленных в своей вере в Армению.

Забел Есаян оставила интересное эпистолярное наследие, отражающее ее яркую жизнь и кипучую творческую и общественную деятельность. Последние 19 писем З. Есаян из ленинаканской, ереванской, бакинской тюрем (1939–1942 гг.) – ценный и печальный документ о приближающемся трагическом конце замечательной писательницы. Дочь Софи и сын Грант стали получать эти письма, когда все уже было позади: арест, допросы, приговор – и в то же время все было впереди: мучительная ссылка в исправительно-трудовые лагеря. И интонация, и содержание в них, естественно, разнятся от писем предыдущих лет: между строк сжились и сжались в комок материнское горе, человеческая слабость и мужественность – невзирая ни на что.

Обычно говорят, что Забел Есаян чудом уцелела, избежав резни 1915 года, которая унесла цвет западноармянской интеллигенции. В это время она была в Константинополе вместе с сыном. Более трех месяцев писательница ухитрялась скрываться от разыскивающей ее полиции. "Помню, – пишет в своих мемуарах писательница Клара Терзян, – она рассказывала, что когда выходила из гостиницы, два турка спросили у нее: "Вы Забел Есаян?" Она ответила: "Нет, она в гостинице", – и, не торопясь, удалилась. Забел Есаян спасло ее самообладание. Ей удалось вместе с сыном пройти через Болгарию, Румынию и добраться до Тифлиса".

 ОДНАКО 26 ИЮНЯ 1937 ГОДА ЧУДА, УВЫ, НЕ ПРОИЗОШЛО. В ЭТОТ ДЕНЬ был выписан ордер N4/14 на обыск и арест Забел Есаян. Ночью следующего дня ее забрали с предъявлением обвинения по ст. ст. 67 и 68 УК Арм. ССР в том, что она "в своем кругу систематически занимается ведением контрреволюционной агитации, направленной против Советской власти". В течение семи месяцев Забел Есаян содержится под стражей во внутренней тюрьме НКВД, и лишь 26 января 1938 г. состоялся первый допрос, затем второй – 4 февраля, и третий – 17 апреля. В результате изнурительных абсурдных допросов обвинение, предъявленное Забел Есаян, переквалифицируется по ст. 58-а УК Арм. ССР, и ей вменяется шпионская деятельность в пользу французской разведки.

23 января 1939 года. На закрытом заседании Военного трибунала Закавказского военного округа З. Есаян вынесен приговор о высшей мере наказания – расстреле. Однако приговор мог быть обжалован в кассационном порядке.

5 марта 1939 года. Военная коллегия Верховного суда Союза ССР оставляет приговор в силе, и кассационная жалоба о смягчении наказания отклоняется.

8 мая 1939 года. На заседании Президиума Верховного Совета СССР вынесено постановление о замене высшей меры наказания десятью годами лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях.

10 июня 1939 года. На судебном заседании Военного трибунала Закавказского военного округа было определено зачесть Забел Есаян предварительное заключение и началом срока отбывания меры наказания считать 27 июня 1937 года.

Однако каким бы чудовищно нелепым ни выглядело предъявленное ей обвинение, да и все, что с ней происходило в тюремных застенках, Забел Есаян продолжает пусть даже бессмысленное, но противостояние. Поэтому и после нового приговора 1 июля 1939 года она подает жалобу, в которой заявляет, что никогда не занималась шпионской деятельностью в пользу иностранного государства, что ее показания на предварительном и судебном следствии были вынуждены неправильными методами ведения следствия, и она просит пересмотра дела.

Дочь З. Есаян Софи вспоминала свидания с матерью в городской тюрьме: "На ней был черный сатиновый халат: голова вся поседевшая, но держалась непринужденно и даже невозмутимо", "очень опрятно одетая, как бывало, когда шла читать лекции, от нее исходило волевое и величественное спокойствие".

2 сентября 1939 года. В этот день состоялось, видимо, первое после ареста свидание с детьми и внучкой. Поглаживая по головке маленькую внучку Изабеллу, она сказала: "Станешь пионером, будешь говорить, моя бабушка контр-ре-волю-ци-онер-ка". И сама себе возразила: "Но через 20 лет уже не скажешь..."

В ОКТЯБРЕ 1939 ГОДА З. ЕСАЯН ПЕРЕВОДЯТ В ЛЕНИНАКАНСКУЮ ТЮРЬМУ. В начале 1940 года ее вновь переводят в ереванскую тюрьму на доследование, видимо, в связи с ее второй жалобой от 1 июля 1939 года. Из заключения военного юриста от 14 февраля 1940 года: "Показания (личные признания) Есаян следствием не проанализированы и не проверены, следствие проведено формально, неполно". И тем не менее "личные признания Есаян на предварительном, на судебном следствии, в кассационной жалобе, а также и в последнем заявлении – косвенно уличают ее в шпионаже в пользу иностранного государства". Поэтому приговор остался в силе, жалоба без удовлетворения.

В конце 1941 года З. Есаян переводят в бакинскую пересыльную тюрьму, откуда должен был начаться путь в лагеря, в ссылку... Однако весной 1942 года переписка из бакинской тюрьмы с родными прерывается, и, видимо, в этом же году прерывается и трагическая жизнь замечательной армянской писательницы.

Имеющееся в "Деле18798" показание сына писательницы Гранта Есаяна, данное в 1956 году в связи с реабилитацией матери, приумножает загадочность последних лет жизни З.Есаян и нуждается в некотором пояснении. Он заявляет: "Со слов лиц, находившихся в заключении вместе с моей матерью – Есаян Забел, мне стало известно, что летом 1945 года она болела дизентерией в сильной форме и умерла. Это подтверждается и тем, что с апреля 1945 года я от своей матери Есаян Забел не имею никаких известий".

Сына наверняка, как нам кажется, ввело в заблуждение письмо, датированное 27 апреля 1945 гoда, потому что на штемпеле этой почтовой карточки стоит другая дата, которой больше верится: Баку – 2.5.42, Ереван – 7.5.42. Трудно и, пожалуй, невозможно сегодня объяснить, что водило пером З. Есаян, почему она заглянула на три года вперед? Ее дочь Софи в начале 60-х годов, делая копии с тюремных писем для Музея литературы и искусства, также ломала над этим голову и вывела на копии год 1942-й, в оригинале же поставила вопрос. А последнее из сохранившихся лишь в копии письмо написано 19 мая 1942 года. (В скобках заметим, что подобного рода описка встречается и в письме из ссылки русского поэта Владимира Нарбута, который вместо 1937 г. проставил год 1973-й.)

В рукописи воспоминаний дочери Софи приводится сведение: "Согласно официальным данным, мою мать из Еревана переправили в Баку, из Баку – в Бараканду. Однако она не добралась туда. Числится в категории без вести пропавших".

 "Кто-то прочтет – и правда восторжествует"

Сокамерница З. Есаян Каринэ Сергеевна ГЮЛИКЕХВЯН, 1903 года рождения, рассказала о своей встрече с писательницей в ереванской тюрьме в связи с ее реабилитацией в 1956 году. Она работала тогда начальником общего отдела Министерства городского и сельского строительства. Вот эта мемуарная страница, убереженная временем в "Деле18798" писательницы.

– ЕСАЯН ЗАБЕЛ МКРТЫЧЕВНУ Я ЗНАЮ КАК ПИСАТЕЛЬНИЦУ, ОДНАКО ЛИЧНО с ней знакомой я не была и охарактеризовать ее по деловым и политическим качествам не могу.

В июне 1937 года я была арестована органами НКВД Арм. ССР и находилась под стражей во внутренней тюрьме. Когда меня посадили в камеру внутренней тюрьмы, то там я встретилась с Есаян Забел Мкртычевной, с которой я там и близко познакомилась. Есаян Забел рассказывала нам о себе, что она приехала в Советскую Армению из-за границы с самыми лучшими и искренними намерениями, чтобы воспитать своих детей в советском духе и самой поработать здесь в меру своих сил и возможностей. За время моего нахождения с Есаян Забел в одной камере в отношении нее велось следствие, и были также моменты, когда ее в течение одного дня по нескольку раз вызывали на допросы.

Приходя с допросов, Есаян Забел чувствовала себя опустошенной и растерянной. Она говорила, что в ходе допросов ей вменяют в вину всякие нелепости, о которых она и понятия не имеет, что ее обвиняют как шпионку. Затем меня перевели в городскую тюрьму, а Есаян Забел оставалась во внутренней тюрьме. Насколько я помню, я снова встретилась с Есаян Забел в городской тюрьме, когда в отношении нее уже был вынесен приговор, присуждающий ее к ВМН – расстрелу. Однако Президиум Верховного Совета СССР ее помиловал и заменил ее ВМН лишением свободы.

Есаян рассказывала нам, что во время судебного разбирательства по ее делу ее поразило то, что в ходе предварительного следствия с ней разговаривали на армянском языке, а все ее протоколы допроса были зафиксированы на русском языке, о чем она узнала только на суде. Кроме этого, она говорила то, что на суде ей были вменены в вину такие пункты обвинения, о которых на предварительном следствии ей не было ничего известно. Это она объяснила тем, что русским языком она не владела, а потому не имела возможности ознакомиться с содержанием своих показаний.

Однако Есаян Забел никогда не падала духом и говорила, что все равно правда восторжествует, когда-нибудь разберутся в ее деле по-настоящему и снимут с нее это обвинение, которое ей незаслуженно было предъявлено. Она говорила, что это незаслуженное наказание она перенесет и будет полезней для Советской Армении. Я помню случай, когда Есаян Забел, будучи в камере, рассказывала нам, что когда она находилась в камере смертников, то на спичечной коробке с внутренней стороны написала иголкой своей кровью, что она ни в чем не виновата и что поэтому ей тяжело уходить из жизни, надеюсь, что кто-то это прочтет и правда восторжествует.

В 1991 году я впервые опубликовала эту ценную мемуарную страницу в надежде, что откликнется кто-либо из очевидцев. И откликнулись!

"Это было чудо"

Позвонила Елена Самсоновна АКОПЯН, репрессированная в 1937 году, сообщила координаты дочери К. Гюликехвян Натальи Гохтуни и еще одной сокамерницы З. Есаян Ашхен Абрамовны СИМОНЯН. У Натальи Георгиевны сохранились пожелтевшие документы, письма, связанные с арестом, ссылкой матери, скончавшейся в 1979 году, но никаких письменных свидетельств о Забел Есаян не было. По словам дочери, на частые просьбы родных написать о пережитом она как-то не соглашалась. Из устных рассказов К. Гюликехвян дочери запомнился маленький, но впечатляющий эпизод.

З. ЕСАЯН НЕ ВЛАДЕЛА РУССКИМ ЯЗЫКОМ. НА СУДЕ ВО ВРЕМЯ ВЫНЕСЕНИЯ приговора она повернулась к конвоиру, чтобы прикурить, и в момент, когда судья произнес слова "к высшей мере наказания", она сказала: "Мерси" – обращаясь, естественно, к конвоиру. Судья выразил недовольство, а З. Есаян удивилась – ведь за услугу надо благодарить. Потом ей разъяснили, конечно, что к чему. Об этом она рассказывала своим сокамерницам.

Ашхен Симонян, сокамерница Забел Есаян, 1903 года рождения, уроженка г. Тбилиси, с 1921 года проживает в Ереване. В 1930-м окончила Ереванскую консерваторию, и, когда надо было выбрать между партией и музыкой, то есть "мещанской затхлой" средой, предпочла работу по партийной линии. Айкануш Даниелян, ценившая ее голос, предупредила, что "за предательство искусство мстит". В 1931–1935 годах училась в Москве в Комакадемии им. Н. Крупской. К моменту ареста работала парторгом на Ереванской швейной фабрике им. К. Цеткин. После трех лет тюремного заключения ОСО приговорило ее к ссылке сроком на 10 лет, которые Ашхен Абрамовна провела в селе Вознесенка Казахстана. Вернувшись в 1949 году домой, долгие годы проработала на радио, затем – в Национальной картинной галерее.

ВОСПОМИНАНИЕ АШХЕН СИМОНЯН ДОПОЛНЯЕТ ПОСЛЕДНИЕ СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ ЗАБЕЛ ЕСАЯН.

– После ареста моего мужа Вардкеса Аматуни (Вардапетяна), работавшего к этому времени председателем комитета по делам искусства при совнаркоме Армении, НКВД Армении 29 ноября 1937 года забрал и меня, предъявив обвинение в антисоветской пропаганде. В течение трех лет меня то и дело переводили из внутренней тюрьмы НКВД в ереванскую тюрьму и обратно.

И вот однажды, в 1938 году, кажется, осенью, меня ввели в камеру внутренней тюрьмы, где впервые я встретилась и познакомилась с Есаян, которую мы, сокамерницы, почтительно называли тикин Забел. Видела-то я писательницу впервые, но тогда очень много о ней слышала, знала, что она часто ездила по районам республики, собирала материал об Армении. У Забел Есаян были длинные седые волосы, и она любила их распускать. Разговорчивая, общительная, она увлекательно рассказывала сокамерницам о своей жизни в Париже, о свиданиях с друзьями в Лувре, в парижских кафе. Удивительно, как она могла по памяти читать нам Мопассана, Флобера.

В этой камере я провела с ней, наверное, месяц-полтора и помню, как ее часто вызывали на допросы. Возвращалась она ужасно взволнованная, негодующая. А однажды ее привели с допроса через двое суток. Она еле передвигалась на вспухших ногах. Эта выдержанная, мужественная женщина разрыдалась – от боли, обиды, унижения. Тикин Забел рассказала, как ее заставили подняться по ступенькам передвижной лестницы, усадили где-то наверху и отвели лестницу так, что ее ноги повисли в воздухе. В таком положении она провела неподвижно два дня и две ночи... Ее мучили, ее унижали люди, которые и мизинца ее не стоили! И что поразительно: ни разу мы от нее не услышали слов сожаления, что она приехала в Армению, напротив, Забел Есаян считала, что правильно поступила, вернувшись на родину, и что каждый армянин в силу своих возможностей должен помочь Армении.

После одного из допросов она не могла долго успокоиться. У нее состоялась очная ставка с армянским поэтом, который подтвердил предъявленное ей обвинение в антисоветизме, в шпионской деятельности. Она негодовала и повторяла: "Этот подлец, этот негодяй, как может человек говорить такую ложь!.."

Наступил день, когда тикин Забел вызвали с вещами. Между сокамерницами был такой уговор: если кого-нибудь освобождали, то она должна была прислать потом передачу с какой-нибудь вещицей, как знак того, что ее освободили, в противном случае надо было думать, что сослали. Расставаясь с тикин Забел, я попросила прислать мне письмо. Прошло, помню, много месяцев, но никакой весточки от нее я не получила. Меня же тем временем вновь переправили в центральную городскую тюрьму. И то, что тогда там произошло, по сей день для меня просто чудо.

НАПРОТИВ НАШЕЙ ЖЕНСКОЙ КАМЕРЫ НА ВТОРОМ ЭТАЖЕ РАСПОЛАГАЛАСЬ КАМЕРА ДЛЯ ОБЪЯВИВШИХ ГОЛОДОВКУ. Мы, женщины, находили кусочки материи, бинта, шили из них мешочки (иголки мы получали в передаче, воткнутыми в платки, белье). В них мы клали сахар, печенье, другие продукты, которые за деньги через надзирателя покупали в тюремном ларьке. Выходя на прогулку, по пути эти мешочки мы засовывали в щель двери камеры для голодающих. Дверь камеры запиралась так, что оставался узкий проем. Эта миссия была возложена на меня.

В тот день, когда нас вывели на прогулку (двери камеры оставались открытыми для проветривания), я, как всегда, вышла последней и успела бросить в щель мешочек с едой. В камере сидел тогда Липарит Барсегян, секретарь городского комитета партии. Он требовал встречи с прокурором, но ему отказали. Когда я оставила мешочек, он успел спросить, что с его женой, которая была свояченицей Микояна. Я ответила, что, по-моему, Микоян ее спас. И я уже спускалась со второго этажа, как вижу, навстречу мне идет сама Забел Есаян. Она была одна, не сопровождаемая надзирателем, с распущенными волосами, страшно взволнованная. "Это вы?! Откуда вы, тикин Забел?" – спросила я. "Я иду из чистилища смерти, Ашхен джан!" Я поспешно схватила ее за руку, повела в нашу камеру, закрыла дверь и попросила все рассказать. И вот что она успела мне поведать.

Из внутренней тюрьмы НКВД ее забрали на военный трибунал и вынесли приговор – высшую меру наказания с правом подать кассационную жалобу. Потом ее посадили в камеру смертников, она подала жалобу и ждала. Когда у ее камеры сменялся караул или слышался стук винтовки, она каждый раз думала, что за ней уже пришли... Однажды через глазок конвоир увидел, что Забел Есаян лежит на полу в крови, которая шла изо рта, носа, ушей, она находилась в прединсультном состоянии. Ее забрали в тюремную больницу. Во время лечения к ней и пришло известие об отмене казни Президиумом Верховного Совета СССР и новом приговоре – десять лет ИТЛ. Куда ее сослали, она не успела сказать. (В "Деле" отсутствует попутный листок с указанием места отбывания срока. Но сохранилась справка, свидетельствующая, что "Дело" подверглось порче в результате наводнения, происшедшего 26 мая 1946 г. – К.Х.).

Мы встретились с Забел Есаян как раз в тот момент, когда она шла из больницы в камеру осужденных, которая находилась рядом с нашей камерой. И это было чудо, что она оказалась одна! Видимо, ключница Вардуш, выведя нас на прогулку, то ли не успела вовремя зайти за ней, то ли разминулась с ней, и нам посчастливилось несколько минут побыть наедине. Внезапно Вардуш ворвалась в камеру, рассердилась, дескать, что за безобразие, и торопливо увела Забел Есаян в соседнюю камеру. А меня за эту встречу на двое суток посадили в карцер. Каринэ Сергеевна Гюликехвян встретилась с Забел Есаян в камере осужденных. А я ее после этого больше не видела.

"Она поднимала дух сокамерниц"

Знакомые подсказали мне еще два имени репрессированных женщин, которые наверняка могли бы знать о судьбе З. Есаян. Это были Сирануйш МАКИНЦ и Софик ДЗНУНИ, которые в апреле 1992 года, когда мы встретились, были уже в довольно преклонном возрасте и обе, хотя и болели, согласились поделиться крупицами воспоминаний.

Сирануйш Макинц:

– БЫЛ 1937 ГОД. ЕСТЕСТВЕННО, Я ЗНАЛА О ПИСАТЕЛЬНИЦЕ ЗАБЕЛ ЕСАЯН, но лично не встречалась с ней. И вот неожиданно увидела ее в тюрьме. Она была в почтенном возрасте, седовласая. Очень обаятельная была женщина и сразу привлекла мое внимание. В нашей камере находилось около двадцати женщин. Все так называемые враги народа. Мужей их арестовали, одних – расстреляли, других – сослали. З. Есаян была удивительно энергичной женщиной. На воле у нее осталась дочка, и сын тоже, но она очень беспокоилась за дочку. "Доченька моя, дочка, что с ней будет?.." Все мы, конечно, были в одинаковом положении, и мы поддерживали, утешали друг друга. В таких вот условиях она очень любила рассказывать о прожитой жизни в Париже, живя там, она объездила всю Европу. Рассказывала интересные истории о борьбе армянской партии "Дашнакцутюн", вообще об армянах зарубежья. Мы увлеченно ее слушали. У Забел Есаян был великолепный язык, она говорила на чистом армянском языке. Иногда рассказывала что-нибудь из своих произведений, это были маленькие новеллы. С воодушевлением говорила об успехах, достижениях Армении, и так далее. И я ни разу не услышала от нее ни одной жалобы.

Представьте себе, она была очень стойкой женщиной. Она считала, что совершенно невиновна, не совершила ничего плохого, кроме того, что активно боролась за советскую власть. В течение года ее девяносто раз забирали наверх, на допрос... Она возвращалась в ужасном состоянии, подавленная, отчаявшаяся, потерянная... Особенно она жаловалась на следователя Арояна, который был просто зверь. Ему передали дело З. Есаян, и он под страшными пытками требовал подписать показания, но Есаян до конца ничего не подписала. Она говорила: не подпишу, хотят расстрелять – пусть расстреливают. Девяносто раз она была на допросе, это ужасно...

Забел Есаян была враждебно настроена против Абова (Геворг Абов (1897–1965), армянский писатель. – К. Х.). Она расспрашивала: "Апова арестовали, Апова? – произносила по-западноармянски: Апов. – Это Апов мне могилу вырыл". Видимо, это он написал на нее донос. Мы не знали подробностей, да и она тоже, но считала его своим "могильщиком". Она жаловалась только на Абова, ни о ком другом ничего отрицательного не говорила.

С Забел Есаян я провела ровно год во внутренней тюрьме НКВД. В начале 1939-го меня перевели в городскую тюрьму, а она еще оставалась там. Дальше я потеряла ее след. Впоследствии я узнала от друзей, что Забел умерла, и очень сожалела, что не смогла присутствовать на ее похоронах. Но мне сказали, что никаких похорон не было... да в те годы и не могло быть...

Софик Дзнуни:

– МЕНЯ АРЕСТОВАЛИ В 1937 ГОДУ. В ОБЩЕЙ КАМЕРЕ ВНУТРЕННЕЙ тюрьмы НКВД сидело около двадцати-двадцати пяти женщин. Когда меня привели, Забел Есаян была уже там. Около двух-трех месяцев я находилась в одной с ней камере, потом меня перевели в городскую тюрьму, оттуда – в колонию рядом с каучуковым заводом.

Все мы относились к Забел Есаян с большим уважением и почтением. Она была очень величественной, интеллигентной, эрудированной женщиной. Она говорила: "Меня арестовали из-за моей французской ориентации".

За короткий срок, пока я находилась в камере, помню, что Забел Есаян один раз вызывали на допрос. Она вернулась чересчур взволнованной, возмущенной, с трудом передвигалась, ее ввели надзиратели. Затем говорила: "Я согласна не писать, бросить литературу, только бы вернуться домой, к моим внукам".

З.Есаян, несмотря на свое и наше тяжелое состояние, утешала, поднимала дух сокамерниц. Любила гадать нам на спичках. Разбрасывала спички и, глядя, куда они направлены, всегда произносила добрые, обнадеживающие слова: "Вот, видишь, тебя ждет хорошая дорога, свет у тебя впереди, спичка на дверь смотрит, значит, скоро освободишься; с детьми все в порядке, не переживай" и так далее.

Немного, вот столько могу рассказать о Забел Есаян.

P.S. Хотелось бы, чтобы в юбилейном году наконец-то осуществилось долгожданное полноценное издание собрания сочинений замечательной армянской писательницы, и она окончательно и полноправно вернулась бы к своему читателю.