СОЛНЦЕ, УТВЕРЖДАЮЩЕЕ ЖИЗНЬ

XX век подарил нам немало ярких, неординарных живописцев, скульпторов. Имена этих корифеев у всех на слуху: Мартирос Сарьян, Ерванд Кочар, Ара Саркисян, Седрак Аракелян, Акоп Коджоян, Ваграм Гайфеджян... Они остались в армянской культуре поразительными взлетами творческого гения. В ряду классических армянских живописцев и Минас Аветисян, ставший символом нового подъема армянского изобразительного искусства, олицетворением благородства, совести, нравственности.

Экспозиция его работ, развернутая в четырех залах Национальной галереи, вобравшая в себя живопись, графику, эскизы театральных работ и настенной живописи, дает нам возможность вернуться в удивительный мир художника, одаривая нас радостью высоты. Современному зрителю она дает наиболее полное представление о творчестве этого неповторимого мастера.

 И ВСЕ ЖЕ НА ВЫСТАВКУ ИДЕШЬ С НЕКОТОРОЙ ТРЕВОГОЙ. Ведь время - самый строгий и нелицеприятный судья. Эпоха меняет "глаз", совершенствует видение. Чем дальше мы уходим вперед, тем прозорливее взор. Ведь не случайно каждое поколение судит по-своему искусство прошлого. Судит с высоты своего настоящего. Не померк ли ореол Минаса в глазах нынешнего поколения?

Но уже с порога выставки все тревоги улетучиваются. Залы переполнены, хотя с момента открытия выставки прошли почти две недели. Более того, стало очевидно, что интерес к Минасу еще более возрос, к его искусству ныне приложима еще более высокая мера, чем раньше. Мы медленно шли по залам, где были развешаны его полотна, мощно написанные интенсивным цветом, - живопись звучала гимном, одой в честь солнца. Картины Минаса поражали необычностью видения художника, ощущением той напряженной, вдохновенной деятельности, что представлялась радостью, блаженством, смыслом существования их создателя. Во всем здесь след его пристрастий, трудов, настроений, след стремительной энергии, с которой он брался за осуществление своих замыслов.

Жизни Минаса сопутствовала ранняя слава гениального художника "магелановой крови" открывателя новых земель в искусстве. Ранний период его творчества (1-й зал) - это юношеские годы, но отнюдь не ученичество. Здесь просматривается будущий большой художник. Звенящие, яростные краски живописи, то с бурным темпераментом, то с мечтательной прозрачностью заполнили поверхности ранних холстов (большинство их представлено из частных коллекций). Они тут же завоевывают внимание зрителя, подчиняя его своей колдовской выразительной силе.

Вот одна из работ, поразившая меня еще в далекие 70-е годы. В оранжевой тяжести плода густеет тепло. Предгорья Джаджура зеленеют навстречу солнцу, глазу и птичьим перекличкам. Зелеными ракетами, устремляясь ввысь, замерли деревья. С высоких гор бегут вниз кустарники. Какая плотность цвета, какая легкость света, какая гармония природы! Джаджур... Сколько смысла было в этом названии для Минаса! Где бы он ни находился, видел свой Джаджур внутренним взором, в солнечном сказочном сиянии. Есть нечто священное и незыблемое в его привязанности к земле, на которой родился. Видимо, так уж устроен человек, вовек благословенно для него лишь то, что ему сродни. И Минас взирал на его красоту и был с ней приветлив и радовался ей... издали, как зритель в театре. В бификальных очках сквозь верхнюю часть стекла видишь даль, сквозь нижнюю - то, что вблизи. Внутренний взор Минаса всегда был за такими очками - в любую минуту поднять глаза и увидеть ту землю, что была единственно своей, навечно для души.

 ПЕЧАЛЬ, ПОТРЯСЕНИЕ И... РАДОСТЬ - ИМЕННО ЭТИ ЧУВСТВА ОБУРЕВАЮТ нас в следующих залах, где взору предстают работы, широко известные. Вот "Автопортрет художника", "В мастерской", "Сумерки в деревне", "Мы здесь жили" (из собрания Абрамяна), "Осенние мотивы", "Девушка у окна", "Ожидание"... Знакомые театральные эскизы. Вот оно - искусство Минаса, доступное всем и никому, всегда ускользающее и оставляющее за собой глубочайшие бездны. И сегодня он удивляет новым открытием эстетики и поэтической тайны, никогда не разгаданного до конца смысла. Может, и Минас его до конца не знал, но "угадал" подобно знаменитому герою Булгакова - Мастеру, творцу современной Одиссеи любви и смерти.

Искусство Минаса вне времени и над временем, как все, что принадлежит сокровищнице человеческого духа. Здесь каждая работа своеобразна и интересна, будит мысль, раскрывая возможности искусства. Решительно все обладает совершенно особой выразительностью. В каждой работе (большинство из них создавались на глазах его друзей и автора этих строк) улавливаются естественный драматический напор, порывистость, свет. Каждая несет в себе отблеск редкой проникновенности, озаренности. У работ художника есть свойство  западать в душу, застревать в уголках памяти, восхищая и радуя. Все они - плод его размышлений, настолько глубоких и непосредственных, что отходишь от этих картин переполненным.

Минас - истинный новатор, хотя в чем-то он традиционен. Он по-новому оценил выразительные возможности и значение цвета и создал на своих полотнах сверхнапряженную атмосферу - в этом заключается современность его языка, этим определяется его вклад в искусство. Как отмечает искусствовед Шаэн Хачатрян, "для национальной живописи цветовой мир Минаса особо ценен тем, что разрушил ее усиливающуюся безликость. И не случайно его появление буквально потрясло всех - и ветеранов искусства, и новую генерацию художников. Яркое, острое восприятие цвета у Минаса навеяно жизненными впечатлениями, которые всегда основаны на реальности, хотя и кажутся иногда сказочно нереальными".

Экспозиция представляет еще один остров сокровищ Минаса - образцы настенной живописи, сделанные художником в различных зданиях республики. Это подлинные шедевры, гимн Армении, ее народу. Содержание на фресках никогда не укладывалось в конкретный сюжет: "У хачкара", "Рождение Тороса Рослина"... Мрак и скорбь, радость и подъем, трагедия и возрождение - все находило отклик в душе художника.

 ЧЕТВЕРТЫЙ ЗАЛ ПРЕДСТАВЛЯЕТ ГРАФИКУ МИНАСА. Она не броска, не эффектна, ей чужды внешние атрибуты поверхностной виртуозности. Рисунки, так же как и все у Минаса, глубоки по мысли и чувствам, это песнь о родной земле, спетая на одном дыхании. Впервые графика Минаса была представлена в Музее Сарьяна через несколько месяцев после его гибели. В каждой графической работе мы находим какую-то деталь, которая придает всему листу особый смысл и настроение. Так, в листе "Мать" - полузадернутая занавеска у окна. В "Чтении Нарекаци" - фон. "Деревенский пейзаж", "Сельский двор", "У окна", "Закат в деревне", "У лампы". В каждой из этих картин свой музыкальный строй. Уголь, сангина слегка, очень деликатно, тронутые цветными мелками, создают своеобразное настроение, цветовое богатство, не уступающие по яркости лучшим живописным колористическим шедеврам Минаса.

...Никогда смерть не бывает справедливой. А смерть Минаса - особенно. Он был вырван из жизни еще полным сил. И все, чем одарила его судьба - талантом, горением, преданностью, - все это было уничтожено одним ударом. Как представить, что человек, так щедро одаренный природой, ушел навсегда?

Сегодня, рассматривая портреты Минаса, кажется, что видишь в резких чертах его лица трагическое предначертание судьбы. Таково свойство человеческой натуры - проецировать наши знания о гибели человека на всю его предшествующую жизнь. С другой стороны, мысль о судьбе возникает не случайно: в  последние годы жизни Минас не раз изображал себя распятым на кресте. Как тут отделить мистику от реальности?

Конечно, можно сказать, что мотив распятия - источник живого чувства, пронизанного идеями христианства. Но источник религиозного чувствования Минаса глубже. Было потрясение, пожар унес десятки шедевров - плоды вдохновенного и мучительного труда. Я видела Минаса буквально через несколько дней после пожара. Он перенес эту трагедию мужественно, был по-прежнему приветлив, обаятелен и прост, и только в его горящих глазах крылся свет только что перенесенного горя. Искусство, творчество и вера - вот что спасло тогда живописца и дало возможность выжить. Тому свидетельство - шедевры, созданные после пожара.

 ПОЧЕМУ СОЗДАННЫЕ ИМ ТВОРЕНИЯ ПЕРЕРОСЛИ НАЦИОНАЛЬНЫЕ ГРАНИЦЫ? В чем разгадка этого феномена? Может быть, дело в его исключительной безупречной технике? Нет, разумеется. Мастерство у Минаса впрямь такое, что "не видно мастерства", о нем думаешь в последнюю очередь. Глядя на картины Минаса, не замечаешь ни колорита, ни стиля. Ремесло - пусть даже высочайшей пробы - никого и никогда еще не возводило к вершинам художественного творчества. Главное, мне кажется, в духовности минасовского искусства. Именно она выдвинула Минаса в ряд уникальных явлений в мировом изобразительном искусстве. Глядя на его картины, пронизанные солнцем, на их словно бы звенящие, яростные краски, теряешь иной раз ощущение реальности. Все внешнее в творчестве Минаса исчезает - остается лишь пронизывающее духовное излучение.

Говорят, талант - это страсть плюс готовность принести в жертву все и вся ради чего-то одного. Уже в одном этом ракурсе дарование Минаса - исключительное и единственное в своем роде. И даже это не объясняет полностью феномен его славы. Прекрасный писатель Рафаэль Арамян на страницах "Коммуниста" - бывшей нашей газеты - писал: "Минас Аветисян был большим художником, потому что имел свою палитру, потому что за каждым оттенком, за каждой линией угадывались и другие цвета, другие линии и новая глубина. По его картинам тоскуешь, как тоскуешь по полюбившимся морям или местам, где однажды побывал. Его картины несут в себе не только судьбу художника, но и собственную, свое большое сердце, печали, потрясение..."

Бесспорно, творчество Минаса не сразу открывается во всей своей значимости даже профессионалу. Его можно сравнить с Араратом: чем дальше отступаешь от него, тем яснее осознаешь его масштаб. Сейчас мы по праву можем назвать Минаса классиком, сыгравшим бесспорную роль в развитии не только армянской, но и мировой культуры последнего столетия. Потому что его искусство - точка отсчета истинности для многих магистралей, по которым шли художники нашего трудного времени. И еще потому, что его искусство прошло проверку временем и дало возможность рассмотреть первоистоки подлинно возрожденческой гармонии и душевного целомудрия его живописных полотен, их гордого артистизма и одухотворенного интеллектуализма.

Держался Минас всегда просто. Он вовсе не походил на мэтра, признанного корифея, хотя при жизни его приравнивали к Сарьяну. В нем не было ни капли самолюбования, рисовки. Он весь был - порыв, взлет. Маска деланной холодности, которая иногда появлялась, особенно после пожара, в действительности была формой самозащиты этого легкоранимого человека. Но он проявлял твердость характера как по отношению к самому себе, так и к другим. Великий трагический пророк и ясновидец нашего времени, Минас одновременно был и наивным юношей, влюбленным в жизнь, и самоироничным наблюдателем.

Как мы видим, картины Минаса вот уже 43 года стали музейной классикой. Но от живописи давно отделилась его "великая боль" и ушла гулять по свету, в наше настоящее и, более того, в будущее.

Покидая выставку Минаса в Национальной картинной галерее, испытываешь огромную благодарность к ее организаторам за их подвижнический труд. И невольно вспоминаются стихи поэта Ксении Некрасовой:

"На столе открытый лист бумаги,

Чистый, как нетронутая совесть.

Что-то запишу я в памяти моей?..

Почему-то первыми на ум идут печали.

Но проходят и уходят беды,

А в конечном счете остается

Солнце, утверждающее жизнь".