КОГДА ПРЕКРАСНОЕ КАСАЕТСЯ ДУШИ РУКОЙ ХУДОЖНИКА…

Застывший покой лениво текущих будней буквально взорвал концерт, состоявшийся в феврале в зале Музея-института Комитаса. Его программа объединила в дуэте музыкантов, жизнь которых трудно представить вне музыки и служения ей - без ею же диктуемых критериев.

ВЫДАЮЩАЯСЯ пианистка Светлана НАВАСАРДЯН с ее властной способностью менять слушательские представления о том или ином пласте музыкального наследия, поражающая свежестью и неординарностью исполнительских прочтений, и альтист Максим НОВИКОВ, блестящий музыкант, прекрасно чувствующий природу инструмента, состоявшийся как интересно мыслящая, талантливая личность… Истовый подвижник альтового движения всей своей неутомимой деятельностью концертирующего солиста, педагога, ансамблиста, первооткрывателя и вдохновителя новых альтовых опусов, Новиков, как и его именитый учитель Юрий Башмет, утверждает всюду в мире место солирующего альта, принадлежащее последнему по праву и достоинству.

Концерт привлек к себе слушательский интерес уже потому, что редки концерты альтовой музыки, тем более с исполнителями такого уровня, но, думается, и потому, что неординарна история становления самого солирующего альта, покрытая неким флером загадочности. Если для фортепиано во все времена писалось великое множество произведений, то для альта как солирующего (не оркестрового) инструмента XIX век - начало его биографии, с очень скромным объемом написанных для него произведений.

Шуберт, Шуман и Брамс голосом альта поведали миру о сокровенном на закате своего жизненного пути (так же - Шостакович, Хачатурян). Хиндемит, бывший концертмейстером группы скрипачей франкфуртской оперы и первой скрипкой в струнном квартете, решительно сменил ее на альт после написания своей романтической сонаты для альта и фортепиано оп.11/4/.

В упомянутый вечер звучала музыка немецких композиторов-романтиков, возвышенная поэтика которой особенно созвучна артистам такого поэтического и пламенного слога, как М. Новиков и С. Навасардян. Четыре произведения для альта и фортепиано, исполненные в концерте - сонаты Шуберта, Брамса, Хиндемита и "Сказочные картины" Шумана, - отразили четыре лика немецкого музыкального романтизма, охватившего период с XIX - начало XX вв., а программа первого отделения (Шуберт, Хиндемит) отметила его временные пределы.

КОНЦЕРТ открыла знаменитая соната "Арпеджионе" Шуберта, написанная в 1824 г. для бытовавшего какой-то период на сцене  оригинального шестиструнного, близкого альту и виолончели инструмента "арпеджионе". Непринужденная свобода музицирования, легкость духа Навасардян и Новикова с первых же звуков создали удивительную ауру, не покидавшую слушателей до конца концерта. Удивительно тонкая в цвете и нюансах, в живой прелести нежных полутонов, в переменчивости настроений от меланхолии до капризного, озорного, танцевального, соната вся излучала радость.

Исполненная затем Соната Хиндемита оп.11/4, написанная в 1919 г. двадцатичетырехлетним композитором, отличилась большей открытостью чувств, большей контрастностью образов. Некоторая эклектичность письма молодого композитора отсылала временами к импрессионизму, к экспрессионизму (раннего Шенберга), другим "измам", оставаясь при этом неизменно романтической - в щедрости чувств и калейдоскопичности образов. От исполнения зачастую возникало ощущение зримого сценического действа, картинности. Перед глазами словно проходили фигуры на ходулях из "Парада" Сати в "костюмах" Пикассо, куклы из "Балаганчика" Мейерхольда - Блока, звучали невесть откуда взявшиеся, как бы парящие в воздухе, волнующие мелодии-признания... Замечательная способность артистов к мгновенной трансформации образов сочеталась с прекрасной лепкой формы, чувством времени, пластикой. Особо хотелось бы отметить исключительное звуковое, колористическое мастерство Навасардян, бесконечное богатство звукописи. В свою очередь соната дала возможность Новикову раскрыть наиболее полно выразительные возможности альта. Принятая с большим энтузиазмом, Соната Хиндемита явила собой своеобразное обобщение романтизма.

ВТОРОЕ отделение концерта началось с Сонаты Брамса оп.120/2, ми бемоль мажор, написанной для кларнета или альта с фортепьяно. Брамс писал ее в любимом Ишле, природа которой вдохновила его на создание не одного шедевра. Глубоко поэтичная музыка сонаты в возвышенных мажорных тонах явила нам Слово Брамса, которое можно было бы, сродни Шуману, назвать "Поэт говорит" (так называл Шуман изумительные послесловия к своим фортепианным и вокальным произведениям).

Брамс, который в комментариях к своему Интермеццо си минор оп. 119 пишет, что "здесь (в интермеццо) из каждой ноты можно выжать меланхолию", буквально в следующем опусе мог бы написать: "печаль моя светла". Драматически страстное здесь лишь набегало местами, а чувство тревоги и нетерпения не выплескивалось в сильные конфликты. Атмосфера восторженности, упоительного чувства царила в первой части. Во второй части, минорной, вновь слышался "мятежный" Брамс. А в середине его, как бы между двумя безднами, раскрылся прекрасно звучащий пантеистический хорал. В его суровой одухотворенной красоте словно отразилось единение духа обоих исполнителей.

Ценнейшие качества дуэта С. Навасардян и М. Новикова - "сиюминутность" творческого процесса, его импровизационный характер - с особой силой проявились в третьей части сонаты (в вариациях на народную тему). Как редкий дар останутся в памяти чудесные диалоги альта и фортепиано, переданные с пленительной свободой и нежностью…

В ЗАКЛЮЧАЮЩИХ программу "Сказочных картинах" Шумана оп.133, словно в последний раз, всколыхнулось зарево былого беспокойно причудливого мира вымышленных героев композитора - любимого Флорестана и Эвзебия, мира поэзии и бурных страстей, мира ничем не ограниченного полета воображения и свободы духа и ностальгической красоты, так отвечающей самому понятию "романтизм", и трансформировавшегося в последней пьесе в просветленную "Песнь прощания". Словно в разговоре с Вечным прозвучала последняя пьеса цикла. Все исчезло куда-то. Остался, казалось, лишь один "первозданный Свет"… Незабываемое, магическое ощущение…

Истинно реальный мир художника - мир его воображения. Таким был воспринят "бис" солирующего фортепиано Светланы Навасардян, в котором слились Мечта и Явь. Глубоко исповедальный тон одной из "Вариаций на тему Шумана" Брамса, посвященных Кларе Вик, словно объединил в едином порыве три дорогих имени немецкого романтизма, три негасимых символа романтического идеала…

Чувство весны в зимнюю пору… Так бывает, когда Прекрасное касается души рукой художника. …И ликовал зал, и не смолкали овации. И кончился концерт, но еще долго неслышно парила Музыка под сводами зала Комитаса.

Нина АЛАВЕРДЯН