СМЕРТИ ВОПРЕКИ

Сколько "моментов истины" было в армянской истории - не счесть. И один из таких моментов настал в августе 1827 года, когда армия персидского престолонаследника Аббаса-Мирзы вознамерилась ликвидировать главный символ армянской веры - Эчмиадзинский кафедрал.

СЕВАСТОПОЛЬСКИЙ ПОЛК И АРМЯНСКАЯ КАВАЛЕРИЯ - единственная оставшаяся в Эчмиадзине сила - были не в состоянии противостоять натиску 30-тысячной армии. Тем не менее они отклонили предложение о капитуляции и решили стоять насмерть. Не оставил Эчмиадзинский монастырь и архиепископ Нерсес Аштаракеци, благословивший воинов. В десятых числах августа персидская армия приступила к массированной пушечной стрельбе по монастырю. Русские и армяне держали совместную оборону. Помощи ждать было неоткуда.

И здесь произошло событие, которого не ожидал никто: ни командир Кавказского корпуса Паскевич, ни воинство, оборонявшее Эчмиадзинский монастырь, ни архиепископ Нерсес, ни 30-тысячная армия персидского престолонаследника Аббаса-Мирзы. Это событие было настолько незапланированным и неподготовленным, что стало "военным казусом" - оно никак не вытекало из расклада сил и логики военного времени. Некоторые комментаторы и ныне считают это "военно-стратегической ошибкой", "недоразумением", "выступлением вопреки". Но именно это событие навсегда вписало славное имя Афанасия Ивановича Красовского в историю армянского народа.

Генерал решил выступить против целой армии - позже Ошаканскую битву назовут самой ожесточенной баталией всей Кавказской войны. 17 августа разыгралось кровопролитное сражение между 30-тысячной армией наследника персидского престола Аббаса-Мирзы и 3-тысячным русским отрядом генерала Красовского, спешившим на помощь Эчмиадзину. Проявляя изумляющую храбрость и самоотверженность, отряд опрокинул бешеные атаки врага, прорвал кольцо окружения, дошел до Эчмиадзина, спас монастырь от разорения, а его малочисленный гарнизон, духовенство, местных жителей - от истребления.

ЭВОЛЮЦИЮ "РЕШИМОСТИ АТАКОВАТЬ" ИЛЛЮСТРИРУЮТ ДНЕВНИКОВЫЕ ЗАПИСИ ГЕНЕРАЛА КРАСОВСКОГО.

"АВГУСТА 14-ГО.

Сего числа поутру слышна была канонада в Эчмиадзине, и я немедленно послал адъютанта моего Врангеля с партиею казаков к подошве горы Карни-Ярх, пред моим лагерем в 10 верстах, отколь совершенно видны окрестности Эчмиадзина. По возвращении его узнал я, что около Эчмиадзина заметно движение неприятельских войск, а также, что большой лагерь расположен на высотах при Ушагане <…> Пред рассветом получил я донесение из Эчмиадзина чрез армян, с большою опасностью ко мне пробравшихся, что неприятель в числе более 4-х тысяч устроил батареи и приуготовляет оные усилить и приблизить к монастырю, и на словах приказано сказать, что монастырю угрожает большая опасность <…>.

АВГУСТА 15-ГО.

Поутру слышна была опять канонада в Эчмиадзине. Посланными чиновниками замечен неприятельский лагерь на том же месте в Ушагане и такое же движение около самого Эчмиадзина. Осадная артиллерия, по уведомлению генерала Сипягина долженствовавшая прибыть в сей день в лагерь, только еще стягивалась от Кишляка к Амамлам. Известия из Эчмиадзина не получил, но бежавшие от неприятеля 4 сарваза объявили, что сардар Эриванский дал слово Аббас-мирзе через два дни представить ключи Эчмиадзина, а сей последний обещал сардару подарить для Эривани всю нашу осадную артиллерию. Таковые слухи, распущаемые в войсках персидских, имели свое действие и ободряли их <…>.

АВГУСТА 16-ГО.

Я все еще оставался при прежнем намерении идти атаковать неприятеля немедленно по прибытии осадной артиллерии, с которою ожидал батальон Севастопольского полка и два батальона Кабардинского, но поутру в 6 часов открылась канонада в Эчмиадзине, несравненно сильнее прежнего, и беспрерывно продолжалась за полдень; заметно также было, что и войска около Эчмиадзина значительно усилились. Потеря сего важного пункта, необходимого для осады Эривани и Сардарабата, кроме унижения оружия нашего, могла послужить большим ободрением для персиян и самым вредным влиянием на наши провинции, а особливо магометанские.

Прибытия осадной артиллерии я хотя и ожидал с 17-го на 18 число, но в таких важных обстоятельствах один час мог сделать невозвратный переворот. В лагере у меня находилось 5 батальонов и рота пионер. Из неоднократных опытов я в полной мере мог полагаться на доверие ко мне, усердие и неустрашимость, одушевлявшие офицеров и солдат, почему решился <…> в числе всех чинов до 3000 человек, выступить в сей день с наступившим вечером к Эчмиадзину".

РЕШЕНИЕ, ПРИНЯТОЕ ВЕЧЕРОМ 16 АВГУСТА КРАСОВСКИМ - ВЫСТУПИТЬ С ТРЕХТЫСЯЧНЫМ ОТРЯДОМ НА ОШАКАНСКУЮ ДОРОГУ, ознаменовало апогей героики Русско-персидской войны. Утром 17 августа отряд генерала занял позиции в двух верстах от Ошакана, откуда, как отмечал он сам, "открылись все силы неприятельские под предводительством Аббаса-Мирзы", численность которых доходила до 30 тысяч (об этом также есть упоминание в "Дневнике" генерала).

О настрое персидского войска свидетельствует следующее сообщение: "Можно сказать, что подобного никогда не бывало с персианами <…> Колонны сарвазов, беспрестанно опрокидываемые картечами и штыками, возвращались с новым бешенством в бой. Запальчивая стремительность конницы изумляла нас, едва ли когда-нибудь можно было ожидать такого от народа персидского".

Эчмиадзин со своей стороны переживал в течение всего боя минуты страшного сомнения. Один из монастырских иноков, отец Иосиф, сидел на колокольне и с ужасом следил за тем, как 3 тысячи русских воинов бились, окруженные 30-тысячной армией самого Аббаса-Мирзы. Архиепископ Нерсес, облаченный в праздничные святительские одежды, со всем духовенством совершал божественную службу. Все время, пока происходило сражение, он простирал вверх святое копье, омоченное кровью Христа, и просил с коленопреклонением и со слезами победу благочестивому русскому воинству.

Ошаканская битва тем временем накалялась. Малочисленный русский отряд более семи часов пытался прорвать персидское кольцо и выйти на помощь осажденному Эчмиадзину. В этом и заключалась главная задача "безрассудного броска". Сам генерал проявлял чудеса храбрости, и, ему самому едва удалось избежать гибели. Лошадь под ним была убита, неприятельская граната осыпала его новыми осколками и убила вторую лошадь. Красовский был контужен в руку, правая ключица оказалась раздробленной. Поручик, командовавший стрелками, подвел ему своего коня, причем усадили раненного командира егеря. Генерал отделился от отряда, чтобы ободрить своих стрелков, но был окружен вместе с ними. Почти все, кто находился рядом, были зарублены, Красовский отбивался от ударов тонкой офицерской шпагой.

В СМЕРТЕЛЬНОЙ СХВАТКЕ ВМЕСТЕ С РУССКИМИ ВОЕВАЛО И АРМЯНСКОЕ ОПОЛЧЕНИЕ. И не только - Красовский писал "о геройском самопожертвовании армянина Акопа Арютинова из персидской артиллерии. В самом разгаре боя он направлял пушечные выстрелы так, что снаряды ложились не в русское, а в персидское войско. Его арестовали <…> и сардарь эриванский приказал выколоть ему глаза и отрезать нос, губы, уши и пятки. Измученный и обезображенный, он успел добраться до Эчмиадзина. Впоследствии русское правительство вознаградило его, назначив ему единовременно десять червонцев и пожизненную пенсию в сто рублей".

К вечеру 17 августа отряд Красовского сделал невозможное – прорвал массированный заслон, обратил в бегство осаждавшие монастырь неприятельские силы и победоносно – под звон колоколов - вступил в Эчмиадзин. Монастырь отворил ворота и встретил своих избавителей с молебным пением. Архиепископ Нерсес обратился с речью: "Горсть русских братьев пробилась к нам сквозь 30-тысячную армию разъяренных врагов. Эта горсть стяжала себе бессмертную славу, и имя генерала Красовского останется навсегда незабвенным в летописях Эчмиадзина".