УЗНИК БЕЗУМНОГО МИРА

Он стоял у решетчатого окна своей палаты и наблюдал за мерцанием звезд. Ночной небосвод над психиатрической лечебницей Вил-Жуиф напоминал ему потерянный купол, под которым когда-то слышалось песнопение. Вспыхнувшая перед отрешенным взором отшельника звезда покатилась вниз. Со стороны Парижа могло показаться, что она падает прямо на больницу с намерением ее разрушить и высвободить томящихся в застенках душевнобольных. Но отшельник подобного желания не загадал: у него вообще отсутствовали какие-либо желания. Вероятно, он даже и не заметил покатившейся звезды.

Ночной небосвод над психиатрической лечебницей Вил-Жуиф напоминал ему потерянный купол, под которым слышалось песнопение. Отшельник подсознательно искал на небе крест, но обнаружил полумесяц. Он висел прямо над куполом и смеялся ему в лицо. Панорама показалась пациенту неправдоподобной и к тому же навевающей нечто неопределенное, но ужасное.

Арсений Тарковский напишет потом:

Ничего душа не хочет – и, не открывая глаз,

В небо смотрит и бормочет, как безумный Комитас…

Вся в крови моя рубаха, потому что и меня

Обдувает ветром страха стародавняя резня…

В 1915 году мир сошел с ума. Ибо наблюдал и безболезненно переваривал редчайшую в своей истории картину: планомерное и единовременное умерщвление сотен поэтов, художников, музыкантов, учителей, врачей – загнанных в длинную шеренгу лучших представителей одной нации. Брошенная мировой цивилизации перчатка так и осталась лежать на земной поверхности, так как не было Общества, способного подобрать ее и призвать дерзкого кочевника к барьеру. Мир, лишенный таким образом рассудка, оказался способен на другое: он поставил диагноз человеку, который видел весь этот ужас собственными глазами, но оказался не в состоянии переварить его – сумасшедший!

Впрочем, доктора психиатрической больницы Вил-Жуиф знали об армянском пациенте многое: в самом начале века Париж не только признал, но и был покорен Комитасом. Зачитанные им два доклада на форуме Международного музыкального общества – "Армянская народная музыка" и "О старой и новой нотописи армянской духовной музыки" – произвели фурор в среде европейских композиторов и музыковедов. Представленная Комитасом философия развития армянской национальной музыки была воспринята публикой в качестве альтернативного направления мирового искусства. Его работы над расшифровкой теории древних гласов и армянских хазов, отличных от нот древнейших музыкальных символов и знаков, оказали шокирующее воздействие на композиторов: Комитасу предложили зачитать незапланированный программой форума новый доклад – "О времени, месте, акцентуации и ритме армянской музыки".

Париж любил не только музыковеда, но и музыканта Комитаса - превосходно владеющий флейтой и фортепиано, он выступал с концертами как солист и как исполнитель. Французские композиторы Венсан д’Энди, Габриель Форе, Камиль Сен-Санс не скрывали своего восхищения его творчеством, а Клод Дебюсси в 1906 году воскликнул прямо из партера: "Гениальный отец Комитас! Преклоняюсь перед вашим музыкальным гением!"

Специалисты психиатрической больницы Вил-Жуиф действительно знали об армянском пациенте многое. Увы, он сам уже ничего толком не знал…

Согомон Согомонян родился в 1869 году в анатолийской Кутине в семье сапожника Геворга. Армянская речь в этом городе была под строжайшим запретом – каралась смертью, однако отец будущего музыканта и реформатора национальной песни сам сочинял и исполнял музыкальные произведения. Прекрасным голосом отличалась мать Согомона Тагуи. Впрочем, ее мальчик уже не запомнит: она скончается, когда ему не будет и года. В одиннадцать лет Согомон осиротеет окончательно…

Его величество Случай бродил тогда по городам и селам Армении. На него, собственно, и уповало гонимое ятаганом население библейского края. Случай стучался в низкие двери ветхих землянок и просился на ночлег. Он-то и наткнулся однажды на 12-летнего сироту, которого в Кутине называли маленьким бродячим певцом. Мальчик спал на холодных камнях прачечной и, по всей вероятности, видел во сне кусок хлеба. Священник Дерцакян, который по поручению Католикоса Геворга IV набирал в кутинской среде голосистых отроков для учебы в Эчмиадзинской духовной семинарии, разбудит Согомона: "Я пришел за тобой, сынок. Мы отправимся с тобой в Эчмиадзин". Никогда еще "бродячий певец" не видел столь сладкого сна.

Кутинский священник разбудил в тот судьбоносный день не только щуплого мальчонку в лохмотьях. С весной у бледного Согомона пробудились и рассеянные по всему Армянскому нагорью тысячелетние напевы, пребывающие доселе в летаргическом сне: все они будут систематизированы и в доработанном виде представлены мировой культуре как кристальный родник – альтернатива ключу скрипичному.

Об этом хорошо скажет Севак:

Ты – для веков, для всех времен

Вечноиграющий орган.

Ты – наш духовный шаракан,

Ты – собиратель для страны

Реликвий, что разметены,

Ты – для душевной чистоты

Купель священная, и Ты –

Библейский посох, что на миг

Коснется – и забьет родник…

Ты – стон души, слеза из глаз,

Жрец песен, поднятых в зенит,

Ты – Колокольня, что для нас

Неумолкаемо звенит…

Ни один деятель национального искусства не окажет столь сильного воздействия на воспроизводство армянского духа созидания, как Комитас. Его безумное лицо фигурирует в живописи и поэзии, музыке выдающихся композиторов и армянском зодчестве. Он основа армянской культуры XX века – культуры воистину безрассудной.

В 1915 году мир сошел с ума. Но архимандрит Согомон, принявший имя армянского Католикоса VII века Комитаса – автора духовных гимнов, шараканов, пребывает в здравом уме. Ученый и музыкант с европейским образованием (сам Александр Манташев позаботился об этом), он стоит перед разгадкой тайны хазов и предвкушает нечто совершенно беспрецедентное. Интуиция его не подведет. Апрельским днем 1915 года действительно произойдет нечто беспрецедентное: единовременное умерщвление сотен поэтов, художников, музыкантов, учителей, врачей - загнанных в длинную шеренгу лучших представителей одной нации. В составе шеренги и Комитас. Жестокий ятаган, увы, не сжалится над ним – оставит архимандрита жить…

Вот уже 19 лет он стоит у решетчатого окна своей палаты и наблюдает мерцание звезд. Ночной небосвод над психиатрической лечебницей Вил-Жуиф напоминает ему потерянный купол, под которым когда-то слышалось песнопение. Отшельник интуитивно ищет на небе крест, но каждый раз находит полумесяц – спутник безумной жизни. Он очень похож на ятаган: висит прямо над куполом и смеется ему в лицо. Панорама кажется пациенту неправдоподобной и к тому же навевающей нечто неопределенное, но ужасное. Вспыхнувшая перед отрешенным взором отшельника звезда покатилась вниз, но он опять ничего не загадал – это была покатившаяся звезда великого Комитаса, разбудившая колокола…