ЛАСТОЧКИ УЛЕТЕЛИ

Люблю бродить поздно ночью по моему Еревану, куда я возвращаюсь каждый год.

Так я оказался на площади перед зданием театра оперы и балета, со стороны филармонии, где в кресле восседает наш гений музыки Арам Хачатурян; напротив него в скверах сидят: справа – великий Согомон Согомонян – Комитас, а слева – гениальный Мартирос Сарьян. Перед ними под Каскадом стоит, как дирижер города, великий зодчий Александр Таманян, смотрит на свое гениальное творение – театр оперы и балета и прислушивается к беседе своих друзей.

БЫЛА ТЕПЛАЯ ОСЕННЯЯ НОЧЬ.

- Согомон, - обратился Мартирос Сарьян к Комитасу. – Что происходит? Где наш Ереван?

- Нашего Еревана уже почти нет, Мартирос, - ответил Комитас.

- Честно говоря, мне не хочется больше рисовать такой город, - грустно сказал Мартирос.

- Друзья, - вставил свою реплику Арам Хачатурян, - Ереван остается только в наших душах. И я не напишу больше ни одной ноты.

- Представляете, мне больше не хочется петь, - продолжил Комитас. – Мартирос, Арам, вы можете представить, что со мной происходит, когда я смотрю на сегодняшний Ереван? Иногда мне кажется, что те шестнадцать лет, которые я провел в Париже, в безмолвии, были намного более легкими, чем сейчас, когда я вижу, что делают с нашим прекрасным некогда городом.

Таманян благодарно улыбнулся.

- Согомон, Арам, вы не знаете, кому пришло в голову в чудесном колоритном южном городе снести весь старый центр и построить несуразный Северный проспект с небоскребами? – спросил Мартирос.

- Согомон, Мартирос, - не без юмора сказал Арам, - вы представляете, мы с вами еще легко отделались, нас от этого проспекта закрывает творение нашего друга, Александра Таманяна, а каково Ованесу Туманяну и Александру Спендиаряну, которые сидят прямо напротив него и даже не имеют возможности поговорить друг с другом, высказаться.

- Ախր, այ Ալեքսանդր, մի բան ել դու ասա, - обратились все трое к Таманяну.

- Ի՞նչ ասեմ տղաներ: Ժամանակին ես կենտրոնական կոմիտե նամակ գրեցի, որ չի կարելի Երևանում չորս հարկից բարձր շենքեր կառուցել: А кто меня послушал? – ответил Таманян.

- Арам, Мартирос, – обратился к ним Комитас, - вам "повезло", не видно, а я отсюда прекрасно вижу: прямо в начале этого проспекта за роялем сидит в одиночестве наш Арно Бабаджанян, но не играет. Он оторвал руки от клавиш, вознес их к небесам и возмущенно воскликнул: "Աստված իմ, էս ի՞նչ են անում մեր քաղաքը":

- Нет, - сказал Арам, - все мелодии, которые я сберег для моего Еревана, унесу с собой, - сказал и укутал свои ноги в одеяло, которое ему предоставил скульптор.

- Мартирос, ты помнишь наш чудесный Конд? – ностальгически вопросил Комитас.

- Как не помнить, - задумчиво ответил Мартирос и продолжил. – Я там как-то снимал комнату у Аразянов и писал много. Оттуда сквозь огромное тутовое дерево виден был Арарат…

- Погоди, погоди, - прервал Мартироса Комитас, - ты про каких Аразянов говоришь? Не Мариам звали ее?

- Да, Мариам, - ответил Мартирос, - Мариам Аразян, Аршавир и Вагаршак Аразяны. А ты откуда знаешь ее, Согомон?

- Мариам Аразян, - радостно сказал Комитас, - пела у меня в хоре, была солисткой, чудесный был голос у нее, прекрасный тембр.

- Размечтались, - вмешался Арам, - ведь и Конда уже нет. Давайте прекратим разговоры, уже светает, народ придет на нас смотреть.

- Погоди, Арам, - сказал Комитас - Мартирос, ты помнишь, в наши с тобой времена в городе было полно ласточек?

- Конечно, помню, Согомон, - ответил Мартирос, - я их в Конде очень много рисовал. Природа их наградила гениальными линиями.

- Согомон, - не без сарказма спросил Арам, - а кто написал песню "Цицернак"?

- Арам, ты не думай, что с моей памятью что-то случилось, нет, "Цицернак" - это народная песня, а вот обработку сделал я, - ответил Араму Комитас. – Кстати, Мартирос, а ведь сейчас в городе нет ласточек. Куда они делись?

- Согомон, дорогой, ласточки улетели, а прилетели вороны, - подытожил Мартирос.

- А вы говорите մի բան ասա, - вставил Таманян.

- Ребята, вы случайно не знаете, кто это стоит перед нами на площади, маленький такой человечек на постаменте? И почему наша площадь называется Французская? – спросил Арам.

- Говорят, - со знанием дела ответил Мартирос, - Роден его прислал. Ну, стоит себе и стоит, пусть стоит. Роден все же наш коллега.