СЧАСТЛИВЫЙ ЧЕЛОВЕК ВЛАДИЛЕН БАЛЬЯН

Народный артист РА, кавалер медали "Мовсес Хоренаци", композитор и настоящий интеллигент-ереванец Владилен БАЛЬЯН отметил свое 90-летие. За свою творческую жизнь Владилен Александрович не только "построил дом, посадил дерево и вырастил сына". Он сделал для отечественной культуры так много, что, кажется, этого не могли бы уместить и три славные биографии. А главное – он подарил своему народу песни, романсы и… Песню. Песню "Серс гахтни тох мна". Песню, которой предначертано пережить своего автора, всех нас и навсегда остаться в сердце армянского народа.

- Владилен Александрович, композитор – если оставить в стороне моцартианство – профессия, в которую приходят в более или менее сознательном возрасте. Вы всегда говорили, что с детства мечтали им стать. Так бывает?

- Моя мама решила, что я должен стать композитором, буквально со дня моего рождения. В нашей семье не было профессиональных музыкантов, но у мамы был прекрасный голос. Ее брат, мой дядя, был обладателем драматического тенора такого глубоко осмысленного эмоционального наполнения, какой редко встретишь. Такого исполнения армянских и гусанских песен, как у него, я не помню. Каждый праздник в нашей семье превращался в концерт. Эти вечера я считаю своей первой консерваторией. Так вот, мама мечтала, чтобы я стал композитором. Мне было лет семь - она купила мне гармошку, и эта гармошка стала моим первым музыкальным инструментом.

- А как домашние университеты перешли в профессиональные? Кого вы считаете своими учителями?

- О, у меня были великие учителя! Уже юношей явился со своими вальсами и фокстротами к одному очень крупному теоретику музыки. Он послушал и сказал – ничего из тебя не выйдет. Я был в отчаянии. Но мне посоветовали не опускать рук и обратиться к человеку, который был безусловным авторитетом. Я показал ему те же вальсы, те же фокстроты и на сей раз услышал: "Это ничего, что пока ты пишешь европейскую музыку, ты еще придешь к музыке армянской. И ты будешь композитором - ты умеешь создавать мелодию". Этого человека звали Константин Мелик-Вртанесян. Он ходатайствовал, чтобы безо всякого музыкального образования меня приняли в училище… Я стоял под дверью дирекции и просто спинным мозгом чувствовал, что там, в кабинете, речь идет обо мне. Вдруг дверь распахнулась, вышел великий Домбаев и резко спросил: "На какой строчке пишется нота соль?" Откуда мне знать? Терять мне было нечего, я выпалил – на первой. Дикость! Но меня зачислили сразу на два отделения - на композиторское и хоро-дирижирования. Потом я ушел в армию, а когда вернулся, директор в училище сменился, и новый, узнав, что я без начального музыкального образования, решил подстраховаться и опять поставил мой вопрос. В те годы в Ереване в эвакуации жил выдающийся Христофор Кушнарев. Он посмотрел мои работы – и меня приняли вновь. Потом, уже в консерватории, Григорий Ильич повторил мне слова Мелик-Вртанесяна: "Здесь можно научить всему – форме, анализу, а вот создавать мелодию научить нельзя". На третьем курсе к нам в училище на экзамен пришел Татул Алтунян. Я дирижировал. Он подошел ко мне и сказал – в консерватории открылось новое отделение, хоро-дирижерское, приходи! "Перепрыгнуть" с третьего курса, да еще к Татулу Алтуняну! Так я обрел еще одного великого учителя, который раскрыл передо мной всю глубину сокровищницы народных песен. Я считаю себя счастливым человеком – в том числе и в вопросе учителей.

- Как композитор вы работали в самых разных жанрах. Все-таки какой вам наиболее близок?

- Симфоническая музыка бесконечно интересна – надо дать каждому инструменту свой голос, заставить эти голоса слиться в гармонии. Камерная музыка, хоровая - все это великолепно. Но, видимо, жанр, связанный со словом, является для меня приоритетом. Кто-то из великих композиторов сказал: "Если бы все, что творится в душе человека, можно было бы выразить словами, в музыке не было бы надобности". И тем не менее, когда к Слову – глубокому, эмоциональному, мудрому прибавляется еще сила музыки, произведение приобретает невероятные возможности достучаться до каждого сердца. Как говорил Тосканини – искусство плюс сердце. Без этого не бывает ни слова, ни музыки, без сердца в искусстве вообще ничего не бывает. Поэтому песня, романс - жанры, связанные с истинно высокой поэзией, мне очень близки. Может быть, здесь соединились моя любовь к высокой поэзии и какая-то моя национальная "почвенность".

- За годы пребывания на посту директора филармонии вы успели сделать столько, что хватило бы на несколько солидных биографий. Как вам все это удавалось?

- На должность директора филармонии меня выбрали из 21 кандидата – там были очень серьезные администраторы. Но меня вызвал первый секретарь ЦК Армении Заробян и сказал - то, что я композитор и музыкант и работа на радио показала, какое предпочтение я отдаю серьезной музыке, заставило остановить выбор на мне. До меня филармония занималась больше массовыми мероприятиями, и первой строкой шел знаменитый цикл "Золотая осень". Они, эти массовые мероприятия, конечно, очень нужны – это "тамаша", народ развлекается. Но сугубо филармоническая работа – это просвещение, это повышение общей культуры, и она хромала. Меня назначили, и я сразу поехал в Москву к директору Госконцерта Агаджанову. Попросил, чтобы все, что будет касаться серьезной музыки, посылали бы в Армению не спрашивая, а вот эстраду лучше согласовать. Считалось, что это неестественно - директора филармонии предпочитали делать кассу… Как-то я узнал, что Кливлендский оркестр под управлением Джорджа Села приезжает в Тбилиси и Баку, минуя нас. Акоп Ханджян тогда говорил – это же последние из могикан! Я опять выехал в Москву. "Кливлендский оркестр – это 120 человек, - сказал Агаджанов. – Возьмешь?" - "Возьму!" - "Ты представляешь, сколько они стоят?!" – "Возьму! Это пять концертов! Берем!" Тогда он рассказал, что до меня приходил директор Бакинской филармонии и отказался от оркестра, поскольку им было отказано прислать французскую эстрадную звезду Жаклин Франсуа. "А ты знаешь, что я ему сказал? – рассказывал Агаджанов - Вы расписались в невежестве своего народа". Много чего еще можно было сделать, потому что в филармонии я плавал как рыба в воде. При этом ничего не понимал в финансах. Когда говорили, такой-то коллектив стоит очень дорого, я отвечал – на это у меня есть заместитель. Меня интересовала лишь творческая сторона вопроса. Помню, чего стоило, и не только в смысле денег, привезти из Америки в Ереван блестящий Джулиярдский квартет. Зато, уезжая, они сказали - такой аудитории мы не встречали. Было много задумок… Я всегда был немножко фантазер.

- Были "фантазии", которые так и не удалось реализовать и за которые до сих пор мучительно больно?

- Конечно, были и, конечно, до сих пор обидно. Хотел делать фестиваль Мравинского, вылетал в Ленинград, встречался с великим композитором, но… Еще я задумал сделать фестиваль Рихтера. В течение полутора лет старался с ним встретиться, и все не получалось – он гастролировал по всему миру. Три раза безрезультатно выезжал в Москву. Наконец Нина Дорлеак, его супруга, позвонила и сказала, что он возвращается после двух месяцев гастролей по Германии, и я полетел в Москву снова. На утро Дорлеак меня пригласила. Я прихожу и с порога слышу звуки рояля – вчера прилетел и уже занимается. Опоздал - что мне делать? Я рассказал Нине Львовне, что хочу устроить фестиваль. Она взяла мою программу и пошла в кабинет – не обещаю, но попробую поговорить. Вдруг музыка прекратилась. Я был в полной растерянности – удивлен он, возмущен, что помешали?.. И вдруг двери открываются, выходит великий Святослав Рихтер и говорит: "Неужели я достоин всего этого?" Но к осени я ушел из филармонии - меня поддерживали отдельные люди, но в основном не понимали. Написал Рихтеру письмо, надеясь, что он поймет… Как-то мне довелось услышать, как Нина Дорлеак рассказывала французскому журналисту, что Слава за все годы нашей совместной жизни не написал ей ни одного письма, даже открытки не отправил. А вот у меня есть шесть открыток от него. Даже из Вены Рихтер прислал мне поздравление – откуда вспомнил адрес?!

- А что из удавшегося вы считаете самым большим своим достижением?

- Я молодой директор филармонии. Однажды мы с министром приходим в Малый зал, и я говорю – вот три почти пятиметровых окна, что если сделать витраж? "Что ж, я витражи люблю, но денег не дам", - был ответ. Деньги потом дал Асратян. Он сказал: "Это для ереванцев". Когда стало известно, что с этой идеей я собираюсь обратиться к Сарьяну, мне в один голос говорили – ты с ума сошел, у него заказ на занавес Оперы, панно для театра Сундукяна! А я полон такого молодого максимализма. Встретился с Сарьяном, а он вдруг возьми и согласись! Я телеграфирую в Ригу - там в фирме "Максла" изготовляли лучшие витражи. Приехал их представитель и с первых же слов заявил – художник должен быть наш! Я, надеясь на министра, который был просто эталоном красноречия, рассчитывал, что он сумеет переубедить гостя. Министр назначил встречу на пять. Гость наш до этого времени решил погулять по городу… Иногда в критическую минуту включается какое-то наитие, а в данном случае это было просто озарение – я настоятельно порекомендовал ему пойти в картинную галерею и посмотреть зал Сарьяна. За десять минут до аудиенции у министра я прихожу в приемную, рижский представитель уже там, он буквально кидается ко мне - художник ваш! Когда позже я пришел в мастерскую Сарьяна, у него было готово шесть разных вариантов. Шесть! В рижской фирме, куда мы привезли эскизы, директор собрал весь коллектив, более семидесяти человек, и сказал: "Нам выпала великая честь делать витраж по эскизу величайшего художника". Они его сделали, Сарьян назвал работу "Армения", и она стала достоянием нашей культуры. Мэтр был мудрым человеком… Витражное искусство существовало еще во втором тысячелетии, и им гордится вся Европа. Но наше насчитывающее тысячелетие искусство культуры витража не имело. Сарьян становился основоположником – поэтому он забросил все другие дела… Вот этим своим достижением я больше всего в жизни горжусь!

- Вы ушли из филармонии и сразу взялись за создание музея Спендиарова…

- Да, шесть месяцев изучал архивы, сделал экспозиционный план. Открывался музей символически, звучала его музыка, висел портрет, который по моей просьбе написал Сарьян и подарил музею. Перед входом в зал висела табличка со словами – "В моей жизни знаменательных событий нет". Это говорил Спендиаров! Однажды музей посетила Мариетта Шагинян, и я рассказал ей, что к столетию Спендиарова мы устроили открытый концерт в сквере перед музеем. А вечером она выступила по телевидению и заявила, что увидела пример истинной демократии – музыку вынесли в народ. Это действительно был уникальный концерт, тем более что по срокам он совпадал с празднованием Дня Еревана. Я очень хотел, чтобы его открыл Арно Бабаджанян. Пригласил его за месяц, он обещал быть, но, откровенно говоря, я отнесся к этому с недоверием. В доказательство он мне рассказал: "Мне предложили быть почетным гостем Олимпийских игр в Мехико, а я отказался. Знаешь, что я им ответил? Олимпийские игры бывают в четыре года раз, а 2750 лет моего родного города - только раз". Арно приехал и сыграл. Александр Арутюнян рассказывал, как семилетним играл для Спендиарова, Геворг Эмин читал новые стихи, Чекиджян по своей инициативе привел всю капеллу, Заре Саакянц – Камерный оркестр… В сквере под деревьями сидели, транспорт стоял – так мы отметили юбилей Спендиарова. В Польше есть традиция открытых концертов у памятника Шопену, но у нас такая практика тогда появилась впервые.

- Владилен Александрович, что является залогом вашего творческого долголетия и до сих пор кипучей энергии?

- У меня в жизни три девиза. Первый, творческий – художник должен крепко стоять на земле, в небесах должна быть его голова, мысль. Второй касается скорее работы вне искусства – ко всякому делу надо подходить творчески. Татул Алтунян говорил мне: "Знаешь, если бы я был дворником, моя улица была бы самой чистой". Очень емко! И третий мой девиз, это уже скорее правило жизни – мы друг другу нужны на этой земле. Вот так, руководствуясь такими кредо, я пробовал жить.

Я бесконечно благодарен и признателен… Пусть это прозвучит высокопарно, но сегодня, с высоты моих девяноста лет, наверно, я имею право сказать – я горд, что являюсь одним из скромных сыновей нашего мудрого и где-то наивного, с великой культурой и тяжелейшей судьбой народа. Народа с бесценным вкладом в мировую культуру. Очень крупные специалисты считают, что еще предстоит оценить вклад армян в мировую архитектуру. И то же говорится о нашей поэзии, музыке и так далее. Я счастлив и благодарен, что наш народ в своей великой, большой душе уделил маленький уголочек и моим песням. Если из всего того, что я написал, в его сердце останется хотя бы одна – "Серс гахтни тох мна" - я прожил свою долгую жизнь не зря.

Фото Марианны МЕЛИКСЕТЯН