​"ТА САМАЯ ГЛАВНАЯ ПЕСЕНКА"

К 90-летию Булата ОКУДЖАВЫ

Если хочешь, чтобы тебя читали, будь талантливым. Если хочешь, чтобы тебя не только читали, но и любили, будь талантливым и человечным. Изобретательных, но недобрых и интеллектуально иссушенных пролистывают, не задерживаясь душой. Булата Окуджаву поют, восхищаясь и любя, благоговея. Песни его легко запоминаются, ибо ему радостно подчиняется форма. Что, конечно, есть знак того, что и содержание к нему благосклонно. Мелодии чистой певучести тоже очень помогают запоминанию. Песенки эти чувственно притягательны, слова их более чем точны ("Но чудится музыка светлая и строго ложатся слова"). Именно строго, сжато, лаконично.

СПЕЛ ЛИ ОН СВОЮ "САМУЮ ГЛАВНУЮ ПЕСЕНКУ"? Они все настолько хороши, особенно зрелые и поздние, что выделить среди них лучшую и главную просто невозможно. Десятилетия, заполненные голосом, который становился все утонченнее, все проникновеннее, все щемящее. А он все шел и шел вперед. Композиторское в нем становилось нешуточным, поэтическое - запредельно прекрасным. Что-то храмовое, что-то, если так можно выразиться, аве-марийное, что-то молитвенное, даже, я бы сказала, колыбельное скрыто в этом неразрывном союзе певучей музыки и высокого слова. На громоздких магнитофонах с катушками вся страна записывала смелого барда. Тогда он был только смел, дерзок, неожидан. Позже он стал проникновеннее, и уже навсегда.

Было и у него (правда, очень раннего) то, что мне не нравилось. Скажем, та песенка, где грузин вел девочек в отдельный кабинет в московском ресторане. Но через годы Окуджава кончил молитвой Грузии (и покаянием, я думаю). "Виноградная косточка" - какая здесь слышится рыцарственность! Он пел свою "Грузинскую песню", этот шедевр поздней зрелости, и я в который раз ловила себя на мысли: да, птица, отбившаяся от стаи... Кавказ! Тогда я еще не знала, что он наполовину наш соотечественник (по матери).

"Виноградную косточку в теплую землю зарою..." В теплую. То есть в южную. Он вспомнил. Булат Окуджава - дар Кавказа России. И не просто Кавказа, а самой его древней части - Закавказья. Две тифлисские армянки Ашхен родили двух выдающихся людей России, одна в XIX веке - Василия Ивановича Немировича-Данченко, другая в XX веке - Булата Шалвовича Окуджаву. Грузия и Армения встретились в высоком барде. Бесценный дар ушел в Россию. Он любил Ашхен, прошедшую столько страдательных дорог. ("Но горести моей прекрасной мамы", "Мама, белая голубушка", "Твои руки, твои песенки, твои вечные глаза"). "Во мне течет грузинская и армянская кровь, но все-таки я арбатский", - написал он о себе. Да, детство на старом Арбате. В ушах его так и остался московский говорок. Но внешность - таких лиц на Кавказе тысячи.

Не выпустим из виду и такую важную деталь: он в родстве с великим армянским поэтом Вааном Теряном. То есть в его материнском роду сразу два выдающихся поэта. Такая генетика уже не шутки.

КАЗАЛОСЬ БЫ, ТАК ПРОСТЕНЬКО - ПЕСЕНКИ. Но какая завораживающая, пронзительная атмосфера стояла в зале. И сколь многословными, захлебывающимися в словах казались рядом с ним иные поэты той поры. А он стоял один - членораздельный, строгий, мягкий и высоко поэтичный. Сколькие поэты слиняли и поблекли, а его звезда все разгорается и разгорается. Вот что значит истинный талант. Он все мудрел с годами, его дар вызревал, вычищался, кристаллизовывался. Его нещадно, непрошенно аранжировали, подчас с булыжной грацией, с педалированием музыкального инструмента, заглушавшего целомудренные слова. Его перепевали с нажимом вокала, забывая, что его песни нежно и тончайше трепетны, пели спрямленно, плоско, примитивно, безоттеночными голосами без гибкости, интонацией антиокуджавской. Пожалуй, кроме Елены Камбуровой. А когда его песенки о чести о достоинстве поют не очень достойные люди, экран сразу дает нам это почувствовать. Самому же Окуджаве даже таких слов говорить было не надо: каждый зритель сердцем чувствовал, что перед ним чистый, достойный и несуетный человек. И лица людей светились, на сцену летела любовь зала.

Подкупает и то, что он никогда не был диссидентом. Но они облепляли его и приписывали ему антисоветчину. Это смутно сказавшему: "Но из грехов своей родины вечной не сотвори ты кумира себе!" А они все сотворяли и все еще сотворяют. Душные люди: все борются и борются.

Он умер не только потому, что штучные, неповторимые изделия уже не требовались эпохе масскультуры и гламура. На подмостках (вообще в искусстве) теперь творится что-то невообразимое. Могло ли выдержать все это сердце тончайшего барда? "Все слабее звуки прежних клавесинов, голоса былые..." Грубая эпоха упразднила его. Не только грубая, но и болтливая. Его же слова ложились строго.

"Судьба, судьбы, судьбе, судьбою, о судьбе..."