МОСКВА, 1935 ГОД

Восемьдесят лет назад, в 1935 году, на гонорары от своей первой книги, "Отважный юноша на летящей трапеции" (1934), Уильям Сароян совершил свое первое большое путешествие по Европе и СССР. В конце июня он находился в Ереване, а в начале июля приехал в Москву, где познакомился с Егише Чаренцем. В своем эссе "Потери" (1954) Сароян описал обидный, но курьезный случай, произошедший с ним в Москве из-за того, что он "честно изложил свои впечатления о Советской России".

"ЧАРЕНЦ РАССКАЗАЛ МНЕ, ЧТО ГОРЬКИЙ ПРИНИМАЕТ ПИСАТЕЛЕЙ ВСЕХ национальностей Советского Союза, и мне тоже захотелось увидеться с Горьким. Я не читал всего Горького. Я не был знатоком Горького. Вообще-то мне не особенно нравились его романы, но я читал его короткие рассказы, "На дне" и что-то из "Детства". Я хотел видеть Горького. Чаренц говорил, что я его увижу. В Москве русские попросили меня написать о моих впечатлениях, что я и сделал. Чаренц сказал, что мне отказано в посещении Горького на основании того, что я написал. Я спорил с русскими в Москве битых два часа, но с Горьким так и не встретился".

Машинописный текст "Впечатлений" сохранился в архиве Стэндфордского университета (коробка N68, папка N93). И сегодня у нас есть возможность узнать, чем же Сароян так прогневил советских "литературоведов в штатском", что ему было запрещено даже издали взглянуть на Горького. Справедливости ради следует отметить, что Сарояна приняли в редакции журнала "Интернациональная литература" и два его произведения - "Бесстрашный юнец на трапеции" и "Автобиография" были напечатаны в NN8 и 10 за 1935 год. Правда, без курьезов не обошлось и здесь. На фоне высокоидейных произведений Анны Зегерс, Андре Мальро, Лиона Фейхтвангера и других, печатавшихся в журнале, "Автобиография" показалась кому-то слишком легкомысленной, поэтому редакция на всякий случай, чтобы обезопасить себя, сопроводила текст Сарояна следующим комментарием:

"Помещая автобиографию У.Сарояна как документ об отношении некоторых писателей в странах капитализма к своей профессии редакция считает необходимым отметить, что такой цинизм, какой проявляет Сароян, отнюдь не свойствен действительно революционным писателям, которые делают все, чтобы оружие их творчества было целеустремленным, действенным и метким, и которые в силу этого со всей серьезностью относятся к своей работе. А за ироническими шуточками Сарояна скрывается беспочвенность писателя, не знающего, зачем и для каких целей он пишет".

Интересно, что бы сказали рецензенты из "Интернациональной литературы", если бы им на глаза попались сарояновские "Впечатления о Советской России", а может, они их читали?

ТЕКСТ "АВТОБИОГРАФИИ" СОПРОВОЖДАЛО ФОТО, ВИДИМО, СДЕЛАННОЕ ТУТ ЖЕ, В РЕДАКЦИИ, о котором Сароян высказал все, что он о нем думает:

"Хотя считается, что прилагаемая фотография моя, она скорее напоминает другого субъекта, несомненно, тяжкого преступника, молодого человека с весьма низкими задатками". Таким образом, редакция открестилась от сарояновского текста, а Сароян открестился от редакционного фото.

Текст злополучного сочинения о том, что Сароян думает о Советском Союзе, отпечатан на машинке и несет следы весьма радикальной правки рукой Сарояна. Белового варианта в нашем распоряжении нет. Во всяком случае из текста вполне понятно, что именно раздосадовало пристрастных московских цензоров, принявших непоколебимое решение не пускать Сарояна к Горькому. Остается много вопросов, например, о чем говорили два часа Сароян и его оппоненты и присутствовал ли при этом Чаренц. Во всяком случае Чаренц не оставил никаких свидетельств о знакомстве с Сарояном в Москве летом 1935 года.

***

ПРИМЕЧАНИЕ ДЛЯ "ИНТУРИСТА": "Если вы пожелаете воспользоваться этим текстом, то прошу вас перевести его слово в слово и вернуть мне оригинал. Ваш У. САРОЯН".

Уильям САРОЯН

Гостиница "Новая Москва"

Москва, СССР

4 июля 1935 года

Мои впечатления о Советской Армении и Советской России

Меня попросили изложить свои впечатления о Советской Армении, но, прежде чем я перейду к этому, я должен сообщить ряд фактов, касающихся меня лично, а также моих убеждений, дабы исключить какие-либо недоразумения, чтобы я смог высказаться непринужденно и честно как индивидуум и как гражданин мира.

Во-первых, по национальности Я армЯнин. Иными словами, Я унаследовал духовный опыт армянской семьи. Моя привязанность к своему роду не столько надуманна, сколько непроизвольна. Как писатель, занятый творческим трудом, я не могу пренебрежительно относиться к своим корням, ибо без них я не смог бы вымолвить ни единого слова ни на одном языке, не говоря уже об английском. По этой и по другим, более деликатным причинам я глубоко озабочен судьбой армян во всем мире.

Однако среда, из которой я происхожу, американская. Я родился в Калифорнии двадцать шесть лет назад, и всего лишь месяц, как покинул пределы Америки.

По национальности я армянин, а по среде обитания - американец.

Память моего народа живет в отдаленном (но неумирающем) прошлом, где-то в Малой Азии, а мои личные воспоминания связаны с Америкой, ее недавним прошлым.

Каждое из этих взаимоотношений вызывает у меня переживания, но от этого оно не перестает быть подлинным. Я люблю Армению по той же неосознанной причине, по какой цирковой тигр любит джунгли. И я люблю Америку, потому что здесь сосредоточены все вехи моей жизни.

Но в целом я не принадлежу ни к какому народу в отдельности, а, скорее всего, к единому народу земли, к семье живущих, вобравшей в себя всякого живого смертного. Моя преданность своему народу, равно как и моя преданность Америке, принципиальны. Ибо из первого я черпаю вдохновение для своих сочинений, а второе - источник их содержания.

И эта семья живущих, к которой я причисляю себя, есть семья, которой присущи только благороднейшие свойства человека: во-первых, чистота, затем сила, доброта, энергия, разум и так далее.

Я глубоко верю в чистоту и силу человека, заложенные в нем от рождения. В своих произведениях я утверждаю эту веру. Я не верю ни в то, что жизнь должна быть яростной битвой за хлеб и кров, ни в то, что жесткость неизбежна и уместна. Я верю в то, что в мире хватает цивилизованных людей, способных навязать свою силу и достоинство тем, кто упорно отказывается вести себя цивилизованно, - могущественным и алчным, и тем, кто повелевает силами, ввергающими сонмы людей в войну.

БУДУЧИ ПИСАТЕЛЕМ, Я НЕИЗБЕЖНО ОКАЗЫВАЮСЬ ПРОПАГАНДИСТОМ, но я должен противостоять жестокости и обману, если они в той или иной форме присущи правительству, независимо от того, насколько благородны или желанны его цели в теории или на практике. Я против всего чрезмерного и порочного в капиталистическом общественном устройстве, но я в равной степени против тех же проявлений в пролетарском строе, ибо теории меня занимают гораздо меньше, чем люди, и если теория красива, а человек утопает в мерзостях жизни, то на что мне такая теория!

Я с большим недоверием отношусь к сильным мира сего, которые верховодят массами. Я всегда опасаюсь, что они забудут о своих обязанностях. А по моему разумению, их прямая обязанность - обеспечить всех (буквально всех) предметами первой жизненной необходимости - пропитанием и кровом и, более того, избавить ум и душу человека от чувства незащищенности, непостоянства и страха за свою жизнь.

Люди не способны возвыситься (кроме гениев, которые всегда возвышенны), если такие условия не будут созданы во всем мире и на прочной основе.

Вот почему я всегда с величайшим восхищением относился к Карлу Марксу и живо интересовался Советским Союзом.

До недавнего времени мои финансы не позволяли мне побывать в Европе и России. Я был писателем, но я был писателем без средств. И вот я в Европе. Лондон, Париж и Вена утомили меня своей духовной апатией. Россия же, напротив, привела меня в восторг, затем - в раздражение, после - в негодование и, наконец, озадачила вопросом: а нужно ли вообще добиваться, чтобы люди жили по-человечески?

Откровенно говоря, я разочарован.

Я прибыл в Россию, полный простодушной веры и воодушевления, которые свойственны мне и вечно ввергают в тяжкий и прискорбный конфуз.

Оказавшись наконец в России, я твердил себе, что увижу страну, в которой пестуется новая и более благородная поросль человечества. В России я найду человека, полностью очищенного от всяческой людской низости. В России я увижу лица людей, спокойных и выдержанных, живущих богатой духовной жизнью. В России я услышу новый смех и увижу новый, отлаженный ритм жизни.

Я говорил себе, что в России я буду чувствовать себя как дома.

Но оказалось, что все иначе. Где-то что-то пошло не так. Может быть, я наивен. Может, я требую невозможного, но я так не считаю! Я не считаю, что на земле невозможно прокормить и приютить всех, кто на ней живет. Я не считаю невозможным для власть имущих обеспечить социальное равновесие, которое положит начало достойной жизни для всех людей.

Я НЕ РАЗБИРАЮСЬ В ИСТОРИИ, ПОЛИТИКЕ ИЛИ ЭКОНОМИКЕ, И ВСЕ ВЫСКАЗАННОЕ МНОЮ может быть мгновенно опровергнуто простой констатацией этого обстоятельства. Пусть так. Я наделен всего лишь писательским даром - отчетливо видеть и передавать увиденное средствами языка. Мне этого достаточно. Я присматривался, выискивал самое лучшее. Человеческая порода в России не есть новый род человеческий, а все тот же самый, известный мне по Америке.

Я возвращаюсь в Америку, унося с собой одно-единственное и весьма печальное наблюдение: повсюду, в любой стране, совершенно не важно, с какой формой правления, земля богата жизнью и благами, но нигде я не нашел ландшафта, который отличался бы от прежде встреченного, и нигде род людской не отличался благородством и добротой.

Перевел с английского Арам ОГАНЯН