МОЛОКАНКА КАТЯ

"ГА приятно сообщить, что рассказ Елены АСЛАНЯН удостоен диплома совместного конкурса Союза писателей Армении и МО Армении. Рассказ этот называется "Геташен - обратной дороги нет" - один из самых пронзительных рассказов о войне, и впервые он был опубликован именно в нашей газете. Поздравляем постоянного автора "ГА" с успехом и пожелаем новых творческих удач! Возможно, такой удачей (это, конечно, покажет время) станет и новый, впервые публикуемый рассказ Елены.

 

...1995 год

За будничной суетой и разными неприятностями порой не замечаешь, как прекрасна жизнь по своей сути. Армен смотрел из окна междугородной маршрутки, мчащейся в Гюмри по скоростной трассе между покрытыми изумрудной зеленью горами, и почувствовал, что наслаждается жизнью вот в этот самый миг. В Гюмри служил его новый друг и коллега Алексей, который попросил помочь ему сосватать девушку.

АЛЕКСЕЙ БЫЛ РАЗВЕДЕН. Его жена заявила, что больше не любит его и отказалась вернуться на родину из ГДР при выводе советских войск. Она осталась там с сыном, наскоро оформив брак с местным немцем то ли и впрямь по любви, то ли фиктивно. Для простодушного советского офицера, всегда поступавшего честно со всеми, это оказалось неразгаданной загадкой, так же как и произошедший развал страны, которой вдруг оказались не нужны тысячи квалифицированных и верных ее защитников. Да и сама себе страна, казалось, была не нужна.

Для таких, как Алексей, столкновение с новой реальной жизнью, с какими-то невесть откуда появившимися "новыми русскими", с другими моральными ценностями и понятиями иногда оказывалось роковым: люди ломались, становились бандитами, бомжами, не находя себя в новых реалиях.

Он всеми правдами и неправдами добивался своего назначения на базу российских войск в Армении, убежденный, что найдет спасение для своей израненной души на древней христианской армянской земле, откуда практически с каждой точки открывается неповторимый вид на библейский Арарат, заснеженные вершины которого ежесекундно напоминают людям о том, что есть нечто непреходящее, возвышающееся над суетой и бренностью. Есть высшая красота и гармония, безупречность первозданной чистоты, которая не может не оседать хотя бы мельчайшей частицей в душах живущих в долине Арарата людей.

Когда Алексей по прибытии у ворот части столкнулся с выходящими женщиной и юной девушкой с белыми косынками на головах, словно сошедших с иллюстраций к сказкам о князе Владимире и Ярило-солнце, его пронзило мистическое чувство, что он вот так, по наитию, ведомый высшей силой, нашел то, что искал.

Вот эта юная славянская девушка и есть его судьба. Имя сейчас узнает, главное, что он узнал Ее, свою судьбу.

– Кто эти женщины? Они из семьи военнослужащего? – спросил он у дежурного.

– Нет, это местные молоканки. Они приходят сюда по делам: домашнее молоко продают, яйца там, зелень...

– А как зовут, знаешь?

Дежурный демонстративно повременил с ответом, потом проронил:

– Кто именно интересует: постарше или помладше?

Алексей смутился:

– Просто интересно. Вроде русские люди, но выглядят, будто прямо русичи с самой Киевской Руси...

– А-а, так, если послушать их, как они говорят (дежурный восхищенно вздохнул), со стержнем люди, с верой...  А Катюша будто Снегурочка из снегов Арарата вылеплена...

– Катя – это?..

– ... дочка, а мамашу – Любой зовут.

"Катя", – повторил про себя Алексей.

 – ... Катя, значит, – повторял к месту и не к месту Армен, скрывая замешательство, слушая сбивчивый рассказ Алексея. Он не сомневался, что Алексею откажут, но как сказать об этом другу?

– А Кате ты нравишься? Ты говорил с ней о своих чувствах? – Армен решил начать издалека.

– Да ты что, мужик, как я мог с ней поговорить, она из дома без сопровождения никогда не выходит, все время с матерью. Вообще одна никуда не идет, даже в магазин. Нравы у них строгие: ни поговорить, ни погулять, ни выяснить, нравишься или не нравишься. Единственный выход, это вот так прийти и посвататься, вот и выяснится все.

 – Нравы строгие – это ты хорошо сказал, – Армен ухватился за палочку-выручалочку, – люди они верующие, с чужаками стараются не общаться, а чтобы молоканка не за своего замуж пошла, так за свою жизнь один такой случай знаю...

– Ну вот, теперь и второй будет...

Армен помолчал немного, потом, взвешивая каждое слово, осторожно заметил:

– Все-таки верующие люди, ради своей веры отказавшиеся от родины, от православия, очень сильно отличаются от тебя. Или ты хочешь стать членом их общины?

Алексей закусил губу. Потом резко замотал головой:

– Нет! Вне России и ее православных храмов для меня жизни нет. Хоть я и неверующий, ни праздников не справляю, ни постов, не крещен своими родителями-коммунистами, я считаю себя христианским воином.

– Христианским воином? – переспросил изумленный Армен.

– Да. Как и ты, между прочим. Не знаю, наверное, выспренно это покажется, но я хочу быть таким же русским православным воином, какими были казаки, например... А что касается веры Катюши... Молокане, например, отправляют своих детей в государственные школы, работают на стройках. Почти каждый второй бульдозерист — молоканин, на заводах работают. Квартиры спокойно получали от государства, живут с соседями-армянами, нормально общаются. Зубы у стоматологов лечат, лекарства пьют, когда доктора прописывают, то есть живут в современном мире, хоть и сознательно ограничивают контакты с ним. А Катюша, когда будет замужем за мной, примет как собственный мир своего мужа, мой мир, значит.

– Алеша, брат, ну пойми ты, даже если бы вы из одного мира были, и то ничего у вас не вышло бы – разница в возрасте пятнадцать лет. Сможешь быть верным мужем вот для такой девчушки, которой расти еще надо?

– Смогу, – упрямо наклонил голову Алексей, – с прошлым покончено. Даже от сына никаких вестей нет. Ни на одно мое письмо не ответил. Я не просто так в Армению приехал, меня как будто звали сюда, чтобы новую жизнь начать. И это не просто случайность, что сразу Катю повстречал, как подошел к воротам части. Перст судьбы... Влюбился с первого взгляда... И сердце говорит мне – моя эта судьба.

– Перст судьбы... А если ты ошибаешься, – Армен с жалостью посмотрел на друга, – вдруг Катя любит кого-нибудь...

 – Никого она не любит. И пока даже никто не сватался, я тактично все выяснил, правда, о своих намерениях молчал, чтобы не испортить дела. Все предопределено для меня и Катюши.

– Выгонят они нас, – сопротивлялся из последних сил Армен, – да просто на порог не пустят.

– Нет, нет, я их постоянный покупатель, с отцом Катюши Ефимом Трифоновичем подружился, э-э... можно сказать, подружился, – поправил себя Алексей. – На порог точно пустят.

– А можно я за дверью тебя подожду. А ты лучше с кем-нибудь из своего начальства пойдешь...

– Да ты что! – ужаснулся Алексей. – Наш командир обязательно сцепится, мол, русские, вы, давайте бороды свои сбривайте и назад, на землю русскую, пока ее мигранты всякие не захватили...

Алексей похлопал Армена по плечу:

– А ты произведешь на них впечатление. И красавчик, и вести себя можешь...

– Ладно, – заулыбался Армен, – видно, совсем положение у тебя безвыходное, раз на такую примитивную лесть пошел.

 
                АЛЕКСЕЙ ВЗДОХНУЛ С ОБЛЕГЧЕНИЕМ и деловито поднялся, приглаживая волосы. Семья Кати жила на окраине города в небольшом, скромном собственном доме, что и спасло их от землетрясения, произошедшего в декабре 1988 года в Ленинакане, как тогда назывался Гюмри. По счастью, школа, где в это время училась Катя, устояла, дети не пострадали физически, получив психологическую травму на всю жизнь. Образование для десятилетней Кати закончилось, она стала помогать матери по хозяйству, но в основном занималась младшими (шестым, седьмым братиками и недавно родившейся восьмой сестренкой). Катя была пятым ребенком в семье. Самая старшая сестра вышла замуж за молоканина в США, брат переехал жить в молоканскую общину в Австралию, другой брат жил и работал в Ереване, в доме осталась уже сосватанная Надежда и младшие дети.

 Непрошеных гостей приняли сдержанно, усадили на лавочке, стоявшей вдоль стены, за стол не пригласили. Мельком увидели они Катю, спрятавшуюся с детьми на кухне. Армен неловко протянул коробку конфет. В последний момент, спохватившись, они отказались от покупки коньяка, молокане ведь спиртное не признают. Но так как никто коробку не принял, положил рядом с собой на лавку.

 Обстановка дома была скудная: стол, пара стульев, лавки для гостей. Не было ни телевизора, ни радио, ни общепринятого серванта с хрустальными вазочками и другого ширпотреба. Но чистота была идеальная. Вышитые белоснежные накрахмаленные занавеси составляли единый ансамбль с кружевными косынками на головах хозяйки дома и дочерей и создавали особую атмосферу другого мира со своими ценностями, правилами поведения и безыскусной неприукрашенной красотой абсолютной естественности.

– С чем пришли, молодые люди? – сдержанно спросил глава семьи.

– Свататься пришли, – просто ответил Армен, – вот мой друг Алексей полюбил с первого взгляда дочь вашу Екатерину. Просит ее руки, слово дает, что будет верным, любящим мужем. Будет заботиться о ней...

 Армен замолчал, не зная, что говорить и делать дальше. Алексей же выглядел глухонемым от рождения.  Возникла длинная пауза. Ефим Трифонович молчал, опустив глаза долу. Немного обнадеживало теплое, приветливое выражение глаз Любы.

– А какой ты веры будешь, Алексей? – раздалось вдруг. Алексей вздрогнул, будто очнувшись ото сна, и потом тихо, но уверенно ответил:

– Православной.

– А что ты про молокан знаешь? Девушку у нас сватаешь, а знаешь, на каких правилах она воспитана, что считает правильным, а что нет?

Алексей переглянулся с Арменом и сказал, что у него было на душе:

– Я знаю, что вы истинно русские люди по крови, что сумели сохранить и пронести через века свои гены, чистоту души. Я не знаю всех тонкостей вашей веры, но отношусь с уважением к вам. И восхищаюсь вашим трудолюбием и способности противостоять соблазнам цивилизации. Способности оставаться самими собой в своей первозданной чистоте.

– Русские люди, говоришь, – усмехнулся Ефим Трифонович.

– Без сомнения. И никогда не поверю, что вам безразлична боль земли русской, что никогда не испытывали зова земли предков, которую они покинули не так уж давно, в XVIII веке.

ТЕПЕРЬ УЖЕ ЕФИМ ТРИФОНОВИЧ ПЕРЕГЛЯНУЛСЯ С ЖЕНОЙ.

– Я знаю, как вы относитесь к нам. Но, возможно, пришел момент, когда русской земле необходима любовь детей, когда-то покинувших ее. Чтобы вы... чтобы как апостолы раннехристианские, своим примером, скромной внешностью, презрением к деньгам помогли нам, современным русским, выстоять перед натиском ... погани этой западной, да и восточной тоже. Отовсюду зло ползет... душит... Может, в вас-то и спасение будет, пусть не через веру, а через корни наши, глубоко запрятанные, не поддавшиеся порче и гнили.

 Из кухонного дверного проема показалась головка Кати, покрытая кружевной косыночкой. Алексей поймал ее робкий, но лучистый, искрящийся первым женским чувством взгляд. Усилием воли он отвел глаза от любимого личика и выжидающе посмотрел на Ефима Трифоновича. Тот сидел с непроницаемым лицом, однако поглаживание бороды выдавало внутреннюю борьбу.

 Вошла Надежда с подносом, на котором стояли стаканы с таном, представляющим собой немного подсоленную смесь мацуна с холодной водой. Армен заметил еле заметное движение головы, которым Люба подала знак старшей дочери немного ранее. Конечно, эта мудрая, сильная женщина никогда не покажет гостям своего влияние в семье, но продемонстрированный знак доброй воли не прошел мимо ее супруга. Он внимательно смотрел на нее, когда Люба приветливо обратилась к гостям:

– Угощайтесь, гости дорогие. А то, небось, от жары в горле пересохло.

Армен, в самом деле изнывающий от жажды, буквально опрокинул стакан в себя и ободрительно посмотрел на Алексея.

– Неволить и принуждать детей у нас не принято, – произнес, наконец, глава семейства. – И ежели Катя захочет за православного русского замуж пойти, то удерживать не станем. Так дело в том, что совсем молоденькая она у нас, опыта жизненного у нее нет, никто еще из молокан посвататься не успел, поэтому погодить надо. Подумать: и ей, и нам, и тебе, Алексей. Вот Надежду проводим, а там видно будет.

 Люба встала, все так же приветливо улыбаясь, но было понятно, что это прощальная улыбка. Армен поднялся с лавки, вслед за ним встал на подкашивающиеся ноги и Алексей.

– До свидания, – вежливо попрощался со всеми Армен.

– А мне можно иногда к вам домой приходить? – неуверенно спросил Алексей.

– Конечно, можно, – сердечно ответила Люба, – приходи, хорошим людям всегда рады.

Друзья вышли из дома, прошли в полном молчании улицу. Алексей выглядел расстроенным, но Армен, радостно улыбаясь, обнял его.

– Ты чего кислый такой? Радоваться надо! Практически они согласились. В самом деле, пока старшая замуж не вышла, о младшей и речи быть не может.

– А вдруг какой-нибудь молоканин посватается? Да еще из Америки или Австралии...

– Ты что, глухой? Тебе же сказали: "неволить, принуждать у нас не принято". Пусть сватают, сколько хотят, а Катя – твоя. Вон, как смотрела на тебя из кухни...

– Правда, смотрела, – умоляюще посмотрел на друга Алексей.

– Правда, правда. И ты так хорошо сказал про спасение земли русской.

АЛЕКСЕЙ ОСТАНОВИЛСЯ. Потом обратил к Армену разом посеревшее лицо:

– По-моему, они поняли, о чем я. Телевизора у них нет, но быть того не может, чтобы они не слышали, что происходит сейчас.

– Слышали, наверно.

Алексей вытащил пачку сигарет.

– А вот с этим завязывать надо, брат, – произнес Армен, – во всяком случае, при тесте с тещей. Про спиртное вообще молчу. Город тут небольшой, в часть они вхожи, услышат про пьянку или, не дай бог, про бабу какую, тут точно на порог не пустят.

– Я теперь – девственник, – решительно сказал Алексей.

– Ва-а-а-й!

– А что, грешницы идут потом в монастырь и чуть ли не святыми становятся. На святость я и не претендую, но вот девственником считать себя имею полное право.

Вдруг Армена посетила мысль, с которой он поспешил поделиться:

– Интересно, а кем бы стала Катя, если бы продолжила учиться: актрисой, кассиршей в магазине, референтом у какого-нибудь толстопуза, учительницей...

– Ты знаешь, я много раз думал об этом. И о мудрости молокан, сознательно отрицающих все цивилизаторские блага: телевизор, жизнь ради удовольствия, образование, за которое иногда расплачиваешься душой, продаешь ее дьяволу... И все становится можно. Матери можно бросить ребенка, потому что надо ей реализовать себя в этой жизни. Супругам можно развестись, потому что ушла любовь, а жизнь коротка, надо урвать как можно больше удовольствий. Можно трех детей иметь от представителей трех рас, показать этим уровень своей цивилизованности, якобы толерантности. А на самом деле – пустота, гниль и беспозвоночность, как у пресмыкающегося. А посмотришь на молокан и видишь стержень...

– Ты в самом деле любишь Катю или ищешь спасения души? – задумчиво спросил его Армен.

– А разве это не одно и то же? – немного подумав, ответил Алексей.

Армен промолчал: у каждого свои ответы на подобные вопросы. Дай Бог, чтобы люди себе задавали их.