ОН КИСТЬЮ ВОЗРОЖДАЛ АРМЕНИЮ – 75 ЛЕТ НАЗАД НЕ СТАЛО АРШИЛА ГОРКИ

Более 120 лет отделяют нас от дня рождения и 75 лет от дня кончины величайшего армянского художника, подлинного новатора Аршила Горки, творчество которого так же своеобразно и многолико, как и выдвинувшая его эпоха. Этот признанный новатор был из тех, кто в полной мере испытал на себе все ужасы армянской трагедии начала XX века – резню, беженство, сиротство, чужбину.

КАЖДАЯ ДАТА, СВЯЗАННАЯ С ИМЕНЕМ АРШИЛА ГОРКИ, - это не просто знаменательное событие культуры. Нам близки по духу его чувства, мысли, судьба, которая заставила миллионы зрителей, видевших его картины в лучших музеях Нью- Йорка, Бостона, Вашингтона, Филадельфии, Чикаго, Лос-Анджелеса, Лондона, Парижа, поклониться его душе.

 Высокоразвитый артистизм, особая духовная утонченность вели художника к созданию художественного стиля, который выделяется своей неповторимостью в многоликой пестроте культурной жизни XX века.

"Он помнил все, что касается природы о живописи. Он обладает потрясающим зрением, сверхъестественным чувственным восприятием и невероятным чутьем. Все это было у него еще до встречи с сюрреалистами, и они сказали ему: у тебя уже есть все". Так о величайшем художнике XX века отозвался крупнейший американский живописец Виллем де Кунинг.

Имя Аршила Горки фигурирует в книгах по истории искусств. На международных аукционах стоимость его произведений достигает миллионов долларов. За минувшие полвека наследие художника экспонировалось в американских и европейских городах. Один из американских критиков писал по поводу выставки шести американских художников в Париже: "Аршил Горки – самый артистичный и самый европейский из шестерых. Оставаясь до конца верным традициям европейских мастеров и следуя им, он в итоге стал с ними вровень. Его искусство, бесспорно, приковывает к себе внимание".

Однако в каталогах всех этих выставок, как отмечал искусствовед Шаэн Хачатрян, обойдено молчанием, какую роль сыграл в творчестве художника Геноцид армян. Впрочем, на выставках Аршила Горки в Филадельфии, Лондоне и Лос-Анджелесе, наиболее крупных и целостных, фигурировали его известные работы из частных коллекций армян.

Напомним, что родился художник на берегу озера Ван, в деревне Верин Хоргом, откуда хорошо виден остров Ахтамар с его знаменитым монастырем. Его звали Востаник Манук Адоян. Будущему художнику было 11 лет, когда он вместе с тысячами беженцев очутился в Ереване. Здесь от голода и лишений умерла его мать. Юный Востаник работал в типографии, потом с младшей сестрой Вардуи добрался до Тифлиса, а в 1920 году они уехали в США.

Жизнь Востаника в Новом Свете прошла в тяжелой борьбе с обстоятельствами и была безраздельно посвящена искусству. "Молодому художнику советовали сменить армянскую фамилию, и жизнь сама продиктовала ему псевдоним, - пишет Ш.Хачатрян, - он знал, что означает русское слово "горький", читал и любил книги Максима Горького. Аршил же – переделанное на иной лад имя Аршак.

НЕУЕМНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬ ИСКУССТВА ДРЕВНЕГО И НОВЕЙШЕГО, в поисках собственного "я" Аршил Горки на протяжении двух десятков лет пробовал свои силы во всех направлениях и школах современной живописи. В период исканий Аршил Горки создал изумительную по своей красоте и эмоциональности картину, чуждую каким-либо измам, "Художник и его мать". На матовом фоне материнского лица выделяются огромные, трагические армянские глаза. Образ женщины в этой живописной поэме символичен: достаточно взглянуть на цветок в руке мальчика, чтобы понять, что он олицетворяет вечную жизнь, как и его формы, - это почва, на которой выросли шедевры художника абстрактного периода.

 С КОНЦА 30-Х ГОДОВ ИЗ-ПОД КИСТИ ХУДОЖНИКА ОДНА ЗА ДРУГОЙ ВЫХОДЯТ КАРТИНЫ – своего рода портреты души, принесшие ему после смерти мировую славу. В чем их суть? В новаторстве стиля. "Сюрреалистическое восприятие всего сущего гармонически соединилось здесь с абстрактным мышлением. Проникая сквозь видимую оболочку окружающего мира, взгляд художника как бы размывает предметы, превращает их в причудливые сочетания цветных линий и пятен. А поскольку отличительной чертой творчества Аршила Горки, как, впрочем, и всех сюрреалистов, была высокая экспрессивность, то стиль, утвержденный им, получил название абстрактного экспрессионизма, а сам он признан родоначальником этого течения. Влияние, которое он оказал на новейшую европейскую живопись, - огромно, - отмечал Ш. Хачатрян.

Истоки творчества художника надо искать на берегу Вана и в Хоргоме. Ключ к этому таинственному миру можно найти в письмах живописца. Они звучат по-особому. Нет документов более трагичных. Их нельзя забыть. Они потрясающи. Эти письма, адресованные сестре Вардуи, ее мужу и их сыну – Мураду и Карлену Мурадянам, не раз переиздававшиеся в США, выражают мироощущение, эстетические взгляды художника, его безмерную тоску по оставленному родному краю.

Назвать письмами то, что выливалось из-под его одержимого пера, можно лишь условно. У них другая природа. Это не корреспонденции, это- нескончаемый разговор с самим собой, который время от времени наносился на бумагу. Так писать можно, только изнемогая от тоски и непонимания.

"МОИ ЛЮБИМЫЕ!

Вардуи, дорогая, цикл картин, о которых я ранее упоминал, изображает наши сады Хоргома в Западной Армении. Я их назвал "Сад в Сочи", хотя на деле должен был дать название "Сад в Хоргоме". В дальнейшем так и поступлю, ибо они действительно сады Хоргома.

Увы, американцы ничего не знают об Армении и, как мне сказали, предпочитают названия более "известных" мест. Я чувствую: это ошибка, но еще вернусь к ней. Однако не столь важны сами наименования. Важно одухотворение Армении, оно ведет мою картину, но американцы понимают ее с трудом. Неужели я рисую для бездарных идиотов? Нет! Никогда!

 …Вардуи, дорогая, можешь ли ты представить, как критики меняют личины, маски, за которыми прячут свое убожество и пустоту? К примеру, в серии картин я эффектно изобразил те чудесные армянские домашние туфли, которые с отцом обычно носили, те самые домашние туфли, приобретенные мной и дядей Григором у армянских художников в Ване, куда ездили верхом на лошади. Помнишь? Так вот, они упрямо называют их турецкими или персидскими шлепанцами. Точно так, как, скажем, арабское кофе именуют турецким.

Дорогая сестра, ты весьма обрадуешься, узнав, что в этот цикл картин вошла и маслобойня нашей матушки, - это жемчужина короны наших трудолюбивых женщин – сельчанок. Как ярко запечатлелись те дни в моей душе!

Армянские глаза моей матери они называют пикассовскими, армянскую грусть византийской и русской. И когда я поправляю их и говорю, вы ошибаетесь, это армянские глаза, они странно смотрят на меня и говорят, что это просто "проявление шовинизма малой нации"… Представляешь? Наши глаза, наши армянские глаза говорят прежде, чем губы, и продолжают говорить, когда губы уже перестали говорить!

Сына первой христианской страны считают мусульманином. Они непрестанно пытаются меня изучать, но это не меня, а их надо расследовать, дабы выяснить, что привело их на такую грань невежества. Всегда находились шарлатаны, преступающие границы искренности, алхимики новизны, которые, будучи умнее наивных людей, обманывали их вместе с критиками – фарисеями. Но медная полушка не сойдет за золото. Если бы не было Ноева ковчега и рек Тигра и Евфрата, тогда, пожалуй, еще можно было предположить, что Армения якобы никогда не существовала. Даже наших древних праотцев, столько сделавших для развития цивилизации и искусства, здесь фактически не знают. Меня приводит в неописуемую ярость их обвинения в шовинизме, когда я пытаюсь им что-либо объяснить.

Вардуи, дорогая, многими гранями своих работ я схож с нашими древними писателями, ибо я всегда мысленно воспроизвожу тонкую красоту многовековой Армении, проведенные там дни нашей юности возбуждают мой разум и сжигают меня в страстном стремлении передать в изображенном сокровенные для нас чувства. Они не осознают, что на деле это нечто всеобъемлющее и многие народы заметно выиграли бы, если бы имели возможность познакомиться с ними. Искусство выше шовинизма и представляет общечеловеческий взгляд на мир…

Всегда любящий тебя твой брат Горки.

Вирджиния, Линкольн, 1943, июнь.

СВОИ ПИСЬМА СЕСТРЕ ХУДОЖНИК ПИСАЛ ОТОВСЮДУ, КУДА ЗАНОСИЛИ его собственное беспокойство и нелегкая судьба. Все эти годы хранительницей его мыслей, отчаяния и надежд была именно она, сестра – чудо близости и доверия. Кому еще можно было написать такое: "Как я люблю землю! Истосковался по нашей любимой родине и всегда преисполнен в душе красотой нашего Хоргама и Вана. Наш неувядаемый армянский край, его покрытые багрянцем вершины, белые от соли берега озера Ван, любимые долины, их фауна… Мы – частица нашей родины, заброшенные далеко бурями несчастий. Вардуи, дорогая, я мечтаю о нашей родине, кажется, армянский вековой дух движет моей рукой, чтобы вдали от милой родины воссоздавать очертания садов, пшеничных полей и огородов Хоргома. Наша прекрасная Армения, утраченная нами, вновь обретаемая мной в моих полотнах. Для всего мира я кистью возрождаю Армению…"

 В одном из писем он сообщает сестре, что пишет армянские плуги, которыми вспахивали поля близ их дома. Один такой плуг он выточил из дерева, чтобы подарить племяннику Карлену. С восторгом он описывает богатство этого плуга, его форм и говорит, что он должен быть надгробием хоргомца. Художник ощущает нежный и теплый аромат абрикоса из сада, который будит в нем память о прошлом, как и старинные песни его многострадального народа. В своих работах он пытается в точности воспроизвести цвета и краски потерянной родины, а "пробуя" абрикос Армении, мысленно докапывается до его безграничных свойств и тайн…

Судьба художника трагична, и особенно мучительны последние годы жизни. В 1946 году при пожаре в мастерской сгорели многие работы художника. Через пару лет после этого он перенес тяжелейшую операцию. В том же году, попав в автокатастрофу, надолго лишился способности работать правой рукой. Еще через две недели от него ушла жена, забрав обеих дочерей. Не выдержав обрушившихся на него ударов судьбы, на следующий день Горки покончил с собой. Ему было 44 года.

Судьба Аршила Горки, его письма, его искусство ранят наши сердца, переполняют их горечью и гневом. В творчестве этого гения отразился весь ужас геноцида армян, его последствий. Но судьба его наследия иная: это судьба вечно живого искусства. Свидетельство бессмертия гения и его народа.