ПОКА Я ПОМНЮ, Я ЖИВУ

Ушедший полтора года назад из жизни академик РАЕН, доктор биологических наук Юрий Арутюнович Магакян (1929-2015) многое сделал не только в биологии, но и в области электроники и прикладной математики. Юрий Арутюнович был человеком разных интересов: музыка, филателия, радиолюбительство. Он хорошо знал старый Ереван, тот Ереван, о котором сегодняшнему поколению мало что известно. В мемуарах, предлагаемых читателю, описываются столица и ее обитатели советских времен.

 ВоспоминаниЯ, воспоминаниЯ... ВремЯ от времени на страницах газет появляются воспоминания, так сказать, "старых ереванцев", к сожалению, не всегда верные. Я долго терпел, но, наконец, решил взяться за перо.

Несколько слов о себе. Я молекулярный биолог - второй в династии научных работников. Первым был мой отец Арутюн Магакьян, геоботаник, а третий - мой сын Тигран Магакян, астрофизик. Наша семья поселилась в одноэтажном доме на 1-й улице Шрджанаин (ныне Корюна) с "удобствами" во дворе. В 1933 г. отцу, приглашенному на работу в Зооветинститут, предоставили 2 комнаты в знаменитом профессорском доме "с балконами" на ул. Налбандяна, а затем мы перебрались в 3-комнатную квартиру в том же доме, которую до того занимал светлой памяти первый директор и основатель ЗВИ Массино, "исчезнувший" в 1937 г.

Если в те годы в доме действительно жили профессора ЗВИ, то теперь проживает кто угодно: многие из той когорты первых профессоров (Тамамшев, Смиренский, Беделян, Веллер, Магакьян, Рухкян, Диланян, Оганесян, Шакарян, Кадилов и др.) умерли, другие, в основном профессора из России, после "исчезновения" Массино перебрались в более безопасные регионы СССР. Старожилы были вынуждены продать свои квартиры разбогатевшим за последние годы толстосумам, а Зооветинститут стараниями новых властей был закрыт, кафедры перевели в Сельхозакадемию. Перестал существовать единственный в Армении ВСЕСОЮЗНЫЙ институт, вписавший славные и незабываемые страницы в историю науки Армении.

Стараниями Массино в нашем дворе были построены теннисный корт, небольшой бассейн и детская площадка. По вечерам двор освещался прожекторами, и жизнь не затихала до позднего вечера, который, как правило, завершался танцами под патефон. Кстати, в том здании жили небезызвестные люди: безвременно ушедший Константин (Котик) Худавердян (впоследствии директор Армянской энциклопедии) и мои друзья с детства сыновья Ерема Хачикяна - Эдуард (Эдик) Хачикян (академик, директор Бюраканской обсерватории) и Спартак Хачикян (архитектор, автор многих монументальных зданий в Ереване). Нелишне будет заметить, что в нашем дворе подвизались и хулиганы, а то и воры в законе и авторитеты, такие как Пндук или более знаменитый Жожо, ставший впоследствии владельцем овощного магазина на ул. Абовяна напротив "Синтетики", весьма уважаемым в определенных кругах человеком.

Недалеко от нашего дома текла речка Гедар, в которой мы не только купались, но даже руками ловили рыбку. Сейчас Гедар превратился в городскую помойку. А в 1946 г. Ереван потрясло невиданное наводнение (селаф), разрушившее половину Анатомикума, часть зоопарка (медведей находили на площади, а с ними и незахороненных людей из Анатомикума) и все глинобитные дома по берегам Гедара. Улицу Налбандяна завалило валунами, в которых был похоронен затесавшийся не ко времени трамвай. Селаф разрушил и наш двор, однако детскую дружбу похоронить не смог.

 ПАРНИ ИЗ НАШЕГО КВАРТАЛА БЫЛИ ГРОЗОЙ ЗНАЧИТЕЛЬНОЙ ЧАСТИ ЕРЕВАНА. С нами конкурировали только ребята Конда, с которыми были установлены джентльменские отношения. В недостоверных воспоминаниях различных "старых ереванцев" упорно муссируются слухи о грозной "кино "Москваи" куча", но ни мы, ни кондовцы их в расчет не принимали: там сгруппировались мелкотравчатые воришки (карманники), промышлявшие в многолюдных очередях за билетами в кино "Москва". Ближе к ул. Абовяна (бывшей Астафьевской, а не Астафян, так она никогда не называлась) располагался садик "Флора" с танцплощадкой и духовым оркестром. Это было место "выхода в свет" ереванского бомонда и танцулек молодежи под строгим надзором бдительных мамаш. Не обходилось и без разборок (в кустах) между молодыми людьми из-за приглянувшихся девушек, но дело никогда не доходило до кровавых схваток.

В двух шагах от этих мест был построен Дом пионеров - настоящий дворец по тем временам. Там функционировало много кружков, в том числе и радиокружок. Мы собирали детекторные радиоприемники, используя сделанные своими руками конденсаторы и сопротивления, а в качестве детектора - кристаллы обыкновенной поваренной соли, которые также растили сами. Ни один теперешний мальчишка не сможет понять и представить ту радость, которую мы испытывали, поймав сигналы ереванской длинноволновой радиостанции РВ-21 им. Атарбекяна. Именно тогда я стал радиолюбителем-конструктором. Забегая вперед, скажу, что страсть к конструированию сыграла важную роль в моей жизни. В конце 40-х мои работы выставлялись на Всесоюзных радиовыставках (дипломы 1-й, 2-й и 3-й степени), а первая моя статья была опубликована не в биологических журналах, а в журнале "Радио". Но все это было потом, а пока мы учились и впереди была Война.

В школу я пошел в 1937 г. и завершил среднее образование в 1947 г. Разумеется, я поступил в знаменитую Пушкинскую школу, многие выпускники которой стали выдающимися деятелями науки и культуры. В одном классе со мной училась моя будущая жена Джульетта Тер-Захарян. Проучился я в Пушкинской школе до 3-го класса. Дело в том, что я с 6 лет был зачислен в "группу даровитых детей" при только что созданной Госконсерватории по классу виолончели, на пост директора которой был приглашен Константин Сараджев, организатор первого студенческого симфонического оркестра. На его базе был впоследствии создан симфонический оркестр Госфилармонии. Мне и учившемуся со мной Геронтию (Гере) Талаляну преподавал тонкий знаток детской души виолончелист Евгений Хизанов, и успехами в игре на виолончели мы оба обязаны ему.

 В НАЧАЛЕ ВОЙНЫ ЦЕНЫ НА РЫНКЕ БЫЛИ НЕВЫСОКИ, ОДНАКО ПОТОМ Ереван наводнили беженцы из оккупированных территорий СССР. Их подселяли в квартиры с относительно большой площадью. Были "уплотнены" и мы. С приездом беженцев, которым казалось, что они попали в рай, цены на рынке взвинтились. Зарплат моего отца и матери на пропитание не хватало. Была введена карточная система распределения продуктов питания и некоторых промтоваров. Все научные работники находились в тяжелом положении до 1943 г. К Сталину поступили сведения о том, что немцы, а вслед за ними англичане и американцы начали работы по созданию атомной бомбы. Ряд академиков при поддержке Берия сумели убедить Сталина в том, что без резкого улучшения положения научных работников страна не сможет конкурировать с Америкой. Зарплата ученым была увеличена повсеместно в пять, а в некоторых областях науки в 10 и более раз.

А мы продолжали учиться. Вместе со мной еще в десятилетке училась известная впоследствии скрипачка Зоя Петросян, в более младших классах - талантливый пианист Вилли Саркисян и виолончелистка Медея Абрамян, Эдгар (Гарик) Оганесян - композитор и будущий директор консерватории, Константин (Котик) Орбелян, возглавивший после Артемия Айвазяна Государственный джаз-оркестр Армении, незабвенный Арно Бабаджанян Александр (еще один Котик) Арутюнян, Эдвард (Эдик) Мирзоян, Адик Худоян и др.

Я решил окончить училище достойно. Левон Григорян порекомендовал взяться за концерты выдающегося русского виолончелиста-виртуоза XIX века, директора Петербургской консерватории Карла Давыдова. Его концерты были высшего класса сложности - на уровне скрипичных концертов Паганини и поэтому редко исполнялись. Тем не менее я выучил их назубок, и довольный Левон Григорян добился организации моего сольного концерта в концертном зале филармонии, что на ул. Абовяна (теперь это Малый зал). Мне сопутствовал успех, но это был мой первый и последний концерт. Получив отличный аттестат, я твердо решил оставить музыку. Правда, не совсем: время от времени играю на фортепиано, главным образом джаз. Мои дальнейшие шаги еще более удивили людей.

 Я УЖЕ ПИСАЛ ВЫШЕ, ЧТО УВЛЕКАЛСЯ ФИЗИКОЙ И РАДИОТЕХНИКОЙ и поэтому решил поступить в Политехнический институт. Но математику нам, музыкантам, преподавали неважно и, чтобы поступить в Политех, надо было подзаняться ею, т.е. потерять год. Отец посоветовал мне заняться биологией, а точнее - биофизикой, которая только формировалась как наука. Тогда я решил пойти учиться в университет на биофак. Но отец сказал, что в университете не осталось ведущих биологов: будучи приверженцами классической генетики, они под давлением лысенковцев были уволены, и я поступил в... Зооветинститут, преподавателей которого, к счастью, не тронули. Самое интересное то, что мне удалось уговорить сдать дела в Зоовет мою будущую жену - Джульетту Тер-Захарян, которая мечтала стать... актрисой.

Мы окончили Зоовет с отличием. Джульетта (уже Магакян) не стала актрисой, но не стала и зоотехником, а поступила на работу в редакцию газеты "Коммунист" (теперь "Голос Армении") в качестве литсотрудника в отдел сельского хозяйства. Она написала много статей не только в "Коммунисте", но и в центральной печати, была принята в Союз журналистов СССР и несколько лет работала собкором по Армении газеты ЦК КПСС "Сельская жизнь". А я учился в аспирантуре в Москве, защитил кандидатскую диссертацию, вернулся в Ереван, поступил на работу в систему Академии наук, прошел путь от младшего научного сотрудника до заведующего отделом. Моя же жена, чтобы доказать мне, что и она не лыком шита, имея к тому времени двоих детей, поступила в аспирантуру при кафедре технологии молока и молочных продуктов Зоовета, защитила диссертацию по сыроделию, стала профессором.

Таким образом, все шло хорошо, пока аодовцы не испортили все на свете, и в первую очередь жизнь и работу научной интеллигенции. Но память обо всем этом свежа и никому не интересна, поэтому расскажу лучше о своих друзьях.

 О ВАЛЕНТИНЕ ПОДПОМОГОВЕ ВРЕМЯ ОТ ВРЕМЕНИ ПУБЛИКОВАЛИСЬ воспоминания современников, наиболее достоверны воспоминания Генриха Игитяна, но они не раскрывают всех "свойств души" этого талантливейшего во многих ипостасях человека. Валя известен как художник. Но, во-первых, далеко не всем известно, что его долгое время не принимали в Союз художников. Он, видите ли, был самоучкой. А во-вторых, я хотел бы подчеркнуть, что Валя был ХУДОЖНИКОМ в самом полном и широком смысле этого слова и вдобавок мастером на все руки. Он своими руками строил и оформлял дизайн своей старой квартиры: особые светильники, люстры, резной бар, камин, кружки для пива (из обрезанных пивных же бутылок) и многое, многое другое. Я приходил к нему почти каждый день и не хотел уходить допоздна, пока наши жены не доходили до крайней черты терпения.

Огромный стол Вали был постоянно завален всякими обрезками жести, латуни, меди, кроме тех случаев, когда собирались друзья. Тогда он сдвигал все в сторону и кричал жене: "Эмка, ты дашь нам чего-нибудь поесть?". Если в доме было что поесть. Кстати, в семье только Эмма получала зарплату. Будучи директором детского сада, она не брала взяток и ее зарплаты явно не хватало на богемную жизнь, но она не роптала. За добросовестную работу она была награждена орденом Трудового Красного Знамени. У Вали же не было постоянного дохода, время от времени он получал гонорары, как правило, за надгробные памятники (он не гнушался и таким способом заработка). Получив деньги, он какую-то часть отдавал обожавшей его Эмме, платил по долгам (всегда!), а остальное просаживал в кругу друзей.

Валя, когда у него заводились деньги, нередко давал их в долг и очень часто не получал их обратно. Поэтому, когда мы собирались у Вали в промежутках между моментами непродолжительного его "благосостояния", каждый считал своим долгом захватить что-либо из еды, но главным образом спиртное, чтобы было что Эмке положить на стол. Бытует мнение, что Валя был чуть ли не алкоголиком. Ничего подобного. Мы пили много, но это было самое дешевое сухое белое вино. За подобными застольями блистал Орбел, замечательный гитарист и исполнитель песен.

При всем том не забывайте, что Валя был талантливым художником в прямом смысле этого слова. Писал он в манере старых фламандских мастеров: глубокие тени, тщательно выписанные руки, одежда и, главное, глаза на портретах. Главной картиной его жизни стала "Обезьяна", которую он писал много лет, постоянно переделывая. Он говорил: "Обезьяна" - это мой автопортрет, а ты представляешь, как трудно изобразить себя и самому себе поверить, не солгать! Эту картину он никак не мог закончить. Однажды он чуть ее не сжег. Как хорошо, что этого не случилось. Это, безусловно, самое лучшее произведение Вали!

Напоследок, говоря о Вале, я хотел бы добавить, что он был великим хохмачом. Я мог бы многое рассказать о Валиных хохмах. Кстати, с ним на равных соперничал Генрих ("Кит") Оганесян, а когда они бывали вместе, их хохмы становились феерическими.

А что дальше? Дальше Валя получил, наконец, признание в качестве художника, ему предоставили помещение для мастерской, его картины выставляются, он становится главным художником города. И, как это ни печально, с этого времени прекращается мое общение с Валей. Он переехал в свою мастерскую, в которой я не был ни разу, завел новую пассию и потерял многих своих друзей, в том числе и меня, навсегда.

БЛАГОДАРЯ МОЕЙ ЖЕНЕ, РАБОТАВШЕЙ В "КОММУНИСТЕ", Я ПОЗНАКОМИЛСЯ, а потом подружился с замечательным и весьма своеобразным человеком - Борисом Мкртчяном - редактором этой газеты после Сырцева, а затем и "Голоса Армении" - газеты ереванских интеллигентов. Именно Борис Мкртчян осмелился придать "Коммунисту" новый облик столичной газеты вместо замшелого сырцевского официоза. И это при том, что Б.М. был членом ЦК, а "Коммунист" - органом ЦК КПА. Борис Мкртчян, обладая энциклопедическими знаниями, отлично разбирался в различных областях, помогал при решении сложных вопросов и, главное, был бескомпромиссен по отношению к разным проходимцам от науки. При всем том он был прекрасным другом, хлебосолом и... музыкантом-самоучкой. У него за столом всегда собиралось много друзей. Здесь я познакомился и подружился с Сергеем Арустамовым - автором многочисленных публикаций, новелл, эссе и воспоминаний.

Я должен рассказать еще об одном друге - блестящем хирурге Александре (Саше) Микаэляне (или Львовиче, как его позже ласково называли в институте). Мы познакомились случайно на черноморском пляже. Саша стал знаменитым врачом, построил на голом месте два института: Институт кардиологии (откуда ушел из-за сложных отношений с руководством) и Институт сердечно-сосудистой хирургии, названный после нелепой кончины его именем, но еще задолго до этого этот институт окрестили "Микаэляни институт". Замечу, что в Ереване есть еще только два института, которые в народе известны как "Мнджояни институт" и "Мергеляни институт". Могу поклясться, что большинство ереванцев не знает официальных наименований этих институтов. Чем же это объяснить? Объяснение простое - и Мнджоян, и Мергелян, как позже и Микаэлян, были СОЗДАТЕЛЯМИ своих институтов, а не сели в готовые директорские кресла, как многие другие.

И здесь пора вспомнить о другой компании очень близких мне друзей, куда я вошел благодаря моей жене, двоюродным братом которой был Захарий (Зорик) Нариманов - в начале своей карьеры талантливый отоларинголог, а затем большой чиновник - министр здравоохранения. Видимо, он был хорошим министром, так как продержался на этой должности рекордно долго - целых 14 лет - от Кочиняна до Заробяна. Из его друзей назову Степана Сафаряна, резко отличавшегося от всех остальных своей эрудицией, незаурядным знанием прозы и поэзии, которую он особенно любил и, выпив за столом, декламировал наизусть огромные произведения. Из этой компании Ким Погосян возглавлял в ЦК отдел культуры и науки и выделялся своей интеллигентностью, обширными знаниями, в том числе и в музыке. Ким бывал на всех концертах симфонического оркестра, театральных представлениях и судил о них со знанием дела. Он играл на фортепиано и аккомпанировал самому себе, когда пел, и, обладая красивым "бархатным" баритоном, исполнял в кругу друзей песни Арно Бабаджаняна, которого обожал, и чаще всего знаменитую "Не спеши". Кстати, еще до того, как эта песня появилась на эстраде, я и мои друзья услышали ее первыми именно в исполнении Кима. К сожалению, и Зорик, и Ким, и Степа уже давно и безвременно ушли из этого мира.

ГОСПОДИ! КАК МНОГО ПОТЕРЬ И КАКИЕ ЛЮДИ УШЛИ! СЛОВНО ШАГРЕНЕВАЯ кожа все сокращается круг моих друзей, а с теми, кто все еще остался, мы встречаемся лишь на похоронах очередного друга. Печально все это, а хуже всего то, что нет им замены.

И снова о Ереване.

За описываемый мною период город продолжал интенсивно строиться. Были проложены трамвайные линии по ул. Баграмяна, а сама улица застроена двух-трехэтажными "особняками" выдающихся и не очень деятелей, было построено хорошо смотревшееся на возвышении здание ЦК КПА и достаточно безвкусное здание президиума Академии наук, завершено здание Оперы, но не концертного зала (кстати, из досок опалубки при бетонировании здания оперы был выстроен летний концертный зал на том месте, где сейчас находится Камерный зал). Именно в этом зале мы в то время увидели и услышали вернувшегося в СССР Александра Вертинского (старушки, собравшиеся в зале, плакали), Клавдию Шульженко, выступавшую в сопровождении ансамбля, руководимого Коралли, оркестр Бориса Ренского с солисткой Целестиной Коол, высокопрофессиональный джаз Лундстрема (какие имена!) и, наконец, трагичной судьбы великого трубача - Эдди Рознера, единственного в мире музыканта, игравшего одновременно на двух трубах.

За это время получила свой почти современный облик площадь Ленина. Были проложены улицы Комитаса, Киевская и другие, на голом каменистом холме воздвигнут величественный памятник Геноциду армян. Ереван стал красавцем, и остается только надеяться, что "новым" олигархам, там и сям строящим, не удастся до конца испортить облик моего любимого города.

А что же ереванцы? Они, упоенные борьбой с коммунизмом, поднимали сжатые кулаки, ратуя за Карабах, за АОД, а получили мрак, свечи, давно забытые керосинки, срубленные деревья, остановленную АЭС, закрытые и растасканные заводы, безработицу и неисполненные обещания властей, превратили Ереван в город спекулянтов и мелких торговцев. Чем же живут сейчас ереванцы? Надеждой, неистребимой надеждой на светлое будущее, которая вошла в плоть и кровь каждого армянина в течение многих столетий.

"Ничего, - говорят они, - переживем и это: бегство молодых за рубеж, стяжательство и грабеж республиканских ценностей, все переживем, но только не мы - старые ереванцы, слишком мало нас и мало осталось нам жить на этом свете. Так пусть хотя бы наши дети, а, скорее, внуки, возродят Армению, чтобы снова заняла наша страна подобающее ей место в мире, как это было в не столь далеком прошлом! А закончить свои воспоминания хочу словами из песни Арно Бабаджаняна: "Пока я помню - я живу".