МЕЖДУ АРАРАТОМ И СТАЛИНЫМ

На Западе после смерти Сталина всколыхнулась новая волна интереса к Советскому Союзу. Среди любознательных гостей, воспользовавшихся буквально взлетевшим железным занавесом, было немало и известных зарубежных писателей. Примерно в двадцатых числах апреля 1956 года в СССР приехал известный итальянский писатель и журналист Альберто МОРАВИА (1907-1990). 

ХОТЯ К ЭТОМУ ВРЕМЕНИ БЫЛИ УЖЕ ИЗДАНЫ ЕГО РОМАНЫ "Равнодушные" (1929), "Римлянка" (1947), "Непокорность" (1948), "Конформист" (1951) (а знаменитая "Чочара" вышла в свет только в 1956 г.), русский читатель знал А. Моравиа в основном как новеллиста. В майском номере "Литературной газеты" так и сообщалось, что "в Москве гостит Альберто Моравиа, известный советскому читателю по новеллам из сборника "Римские рассказы", напечатанным в журнале "Новый мир". (Книга "Римские рассказы" вышла в свет в том же 1956 г.)

Путешествие в Советский Союз вписалось в жанр путевых очерков итальянского писателя, и в 1958 году он опубликовал эссе "Месяц в СССР", о чем сообщается во многих источниках. Однако до сих пор оно не переведено на русский язык, и мы попросили окончательно подтвердить это Уго Перси, доктора филологических наук, профессора, заместителя директора Департамента иностранных языков, литератур и культур Бергамского государственного университета (Италия), заведующего кафедрой славистики и преподавателя русского языка и литературы. "Я установил, что в фондах Московской государственной библиотеки находится много переводов почти всех важных произведений Моравиа, но не "Месяца в СССР". Мне кажется, что этот способ исследования хотя и элементарный, но достаточно надежный, чтобы установить отсутствие русского перевода "Месяца в СССР".

АЛЬБЕРТО МОРАВИА ПОБЫВАЛ ТАКЖЕ В АРМЕНИИ, 19 МАЯ ВСТРЕЧАЛСЯ С АРМЯНСКИМИ ПИСАТЕЛЯМИ. Одна из двенадцати глав эссе называется "Ереван". Автор не указывает, какой именно храм он упоминает здесь, и даже возникают ассоциации с Эчмиадзином. Однако местоположение, откуда он любуется Араратом, скорее всего, позволяет предположить, что речь, возможно, идет о церкви Сурб Саркис в Ереване. По словам Уго Перси, глава "Ереван" единственная в эссе, относящаяся к Армении. "Вопрос о соборе, - пишет мне Уго Перси, - в самом деле спорный. Но Эчмиадзин он не называет, он только говорит о Ереване. Все равно я уверен, что он имел в виду Эчмиадзин".

Уго Перси – автор более ста научных статей, переводов, рецензий и редактор сборника научных трудов Italia, Russia e dintorni. Piccola rassegna tipologica del viaggiare (Италия, Россия и окрестности. Небольшой обзор разных форм литературного путешествия). Stilo Editore, Bari, 2013.

Предлагаем вниманию читателей главу "Ереван", которую итальянский исследователь любезно согласился перевести для нашей газеты.

 Альберто МОРАВИА

ЕРЕВАН

Перевод Уго ПЕРСИ

Когда я вошел за церковную ограду, мне вспомнились и другие храмы в СССР: в Загорске, недалеко от Москвы, Великая лавра в Киеве. Зеленая листва многолетних деревьев, с серыми и морщинистыми стволами, затеняла древние строения, позолоченные вековым солнцем. В густой траве тут и там виднелись древние хачкары - высеченные в камне армянские кресты, надгробные надписи.

ОДНАКО ЗАГОРСК И ВЕЛИКАЯ ЛАВРА ВОСПРИНИМАЮТСЯ УЖЕ как настоящие музеи, которые посещают советские туристы. А здесь религия ощущалась как нечто живое, которое сильнее любой политики, а точнее, настолько сильное, что, помимо всего прочего, является и политическим фактором. Люди, прогуливающиеся среди деревьев или сидящие на траве под солнцем, казались мне не туристами, любовавшимися памятником архитектуры, а почтенными прихожанами, привлеченными не только воспоминанием прошлых времен, но и осознанным зовом настоящего. Обойдя окрестность храма, я вернулся к входу и увидел небольшое скопление народа по обе его стороны.

Это были молодые мужчины и женщины, девушки, дети (в СССР обычно церкви посещают престарелые люди), и число их суетливо разрасталось. Вдруг из маленького здания напротив храма появился крестный ход и направился в нашу сторону. Я оказался в первом ряду и вслед за приближающимися священнослужителями увидел того, кто вызвал такое волнение, - человека средних лет в священном облачении, голубоглазого, с черной острой бородой на бледном худом лице. Он медленно прошел мимо меня и благоговейных лиц обступившей его толпы, которая сомкнулась после его входа в церковь. Это был Католикос - патриарх Армянской церкви, последний в бесконечной веренице католикосов, восходящей к далеким временам (Вазген I был избран Католикосом Всех Армян в 1955 г. - К. Х.). В СССР я впервые присутствовал на религиозной церемонии, и это произошло в Армении, в Ереване. Здесь вера играла ответственную роль: защитить национальную культуру, поддержать волю и помыслы возрожденного армянского народа, пережившего трагические времена преследований и депортации.

Ереван, что по-армянски означает "видимый" (то есть первая земля, увиденная Ноем после потопа), расположен на холме, а вблизи его возносится библейская гора Арарат. Как и Католикос, с которым я случайно столкнулся, так и этот вулкан, с виду напоминающий Фудзияму, на протяжении веков был и до сих пор остается почитаемым символом армянской нации. Я поднялся на невысокий холм, откуда любовался Араратом.

Утро выдалось светлое, холодное и безветренное. С этой возвышенности на прозрачном сияющем горизонте Арарат будто вздымался над землей, подобно морской волне. Густые синие тени, подчеркивающие крутые обрывы на его обнаженном склоне, и белоснежные сверкающие макушки придавали таинственности Арарату, может, еще и потому, что он возвышался совершенно один посреди бескрайней равнины. Мистическую недосягаемость и непорочность, как мне казалось, придавало Арарату и то обстоятельство, что он находился не в Армении, почитающей его, а за государственной границей, в Турции, которая презирает все армянское. И еще мне казалось, что граница, отделяющая гору от Армении, была своего рода водоразделом между великими мечтами и повседневной, мелкой реальностью. В самом деле, целые поколения армян веками взирали на ту прекрасную и странную гору как на идею национального единства и независимости - взирали с ностальгией, надеждой и любовью. Как и у многих других многострадальных народов, от ирландского до израильского, эта идея обрела плоть и кровь, приняла форму столицы, республики. Арарат и впредь будет критерием сравнения между былой мечтой и реальностью.

СТАРЫЙ ЕРЕВАН ВСЕГО ЛИШЬ ЛЕТ ТРИДЦАТЬ-СОРОК НАЗАД был обычным азиатским городком с домиками из сырцового кирпича, взбиравшимся по каменистым холмам, а сегодня тем, кто смотрит на него с одного из этих холмов, он кажется испещренным бурно строящимися новостройками. Новая же часть города распространяется по равнинной местности и вдоль реки своими широкими бульварами, просторными площадями и памятниками. Однако не вообразите себе, что это город современного типа, рационального, американского. В Ереване, как и во многих других городах СССР, применялась общая тенденция архитектуры сталинской эпохи с однообразной академичной местной стилизацией – неогрузинской в Грузии, неоукраинской на Украине, неославянской в России, неоузбекской в Узбекистане и т. д. Такого рода стиль, скорее всего, похож на итальянскую архитектурную манеру эпохи между двумя войнами, которая у нас называется стилем Пиачентини (Марчелло Пиачентини (1881-1960), знаменитый архитектор, представитель урбанистической концепции эпохи итальянского фашизма. - У. П.). Тем не менее, обвиняя такую стилистическую тенденцию в отсутствии современного духа, прежде всего следует учесть, что она является важным и мощным фактом, который свидетельствует о пробуждении и в некоторых случаях возрождении наций, вдвойне подавленных азиатским националистическим коммунизмом и промышленной революцией.

Стилизация традиционных архитектурных форм Армении заметна в Ереване без исключения во всех зданиях, как в парадных и служебных, так и в жилых. Все дома построены из вулканического туфа кубической формы; они розового или бурого цвета, небольшие, но массивные и узорчатые, пожалуй, несколько жестковатые в своей новизне, чуть парадные и, может, так сказать, помпезные. Чувствуется, что город вырос сразу и быстро, что архитекторы преследовали риторичную цель, но, наверное, с тем, чтобы грандиозный замысел лучше сочетался с характером армян и ландшафтом местности. Однако критика сомнительной архитектурной тенденции замирает на устах, когда понимаешь, что город, почти уже с полумиллионным населением, скорее всего, является выражением жизненной воли такого народа, как армянский, и что на территории Кавказа история вторжений, миграций, войн, преследований и порабощений всегда протекала слишком быстро и неустойчиво, как воды бурных рек с этих гор, и не давала жителям долин достаточно времени утвердиться и выразить свою культуру. Да, Ереван прежде всего – утверждение существования армян, которые, построив его именно здесь, на окраине СССР, напротив векового врага, так или иначе, запустили машину своей судьбы.

ДАЛЬНЕЙШУЮ СУДЬБУ АРМЕНИИ НЕВОЗМОЖНО ПРЕДСКАЗАТЬ ТАК ЖЕ, как и судьбу всех нерусских народов с их традициями, языком и религией входящих в состав СССР. Завтра, может быть, возникнут какие-то новые проблемы, но сейчас самое важное, что сразу и постоянно ощущается в Ереване его гостями, - это живой патриотизм армянского народа, настолько горячий, что без следа сжигает все противоречия: религии - с коммунизмом, местного национализма - с русским централизмом. Этот поэтический патриотизм, типичный для XVIII века, напомнил мне, итальянскому путешественнику, похожие чувства и страсти нашего Рисорджименто (термином Рисорджименто определяется период итальянской истории XIX века, когда итальянцы воевали за объединение раздробленной на множество государств страны и ее независимость от австро-венгерского ига. - У. П.), и я почти физически ощутил их во время всего пребывания в Армянской Республике, в любом месте, которое посещал. Мне казалось, что цветом этого патриотизма были окрашены бутылки, бочки, ленточные транспортеры завода, производящего коньяк; страницы старинных рукописей Государственного музея; рампа театра, в котором выступал армянский балет; беседы интеллектуалов, собирающихся в местном отделении Союза писателей; лица земледельцев, принимавших меня в колхозе недалеко от Еревана.

Именно последняя встреча отличалась от подобных моих визитов в СССР. В украинских или русских колхозах много говорилось о производстве и полевых работах, доходах и расходах. В армянском колхозе, наоборот, за столом у старого патриархального кузнеца, окруженного сыновьями, невестками и детьми детей, ни о чем другом не говорилось, как об Армении. Национальное возрождение было фоном всех разговоров, вдохновляло все тосты, проявлялось у всех в поведении. Трудно передать ощущение того сентиментального натиска, который, как беспрерывно кипящая лава национального вулкана, постоянно присутствует в действиях и речах этого народа. Так что путешественник как-то вынужден, почти вопреки своему желанию, пересмотреть даже самые скромные реалии в национальном ракурсе, непременно их переосмысливая. Допустим, французский завод, производящий коньяк, не что иное, как завод, производящий коньяк, несмотря на то что его продукт – лучший коньяк на свете. Ереванский же завод, наоборот, нечто большее, чем голая экономическая и техническая реальность - он каким-то образом преображает ее в символ, в идеальную сущность.

ХОЛМЫ, ОКРУЖАЮЩИЕ ЕРЕВАН, КОГДА-ТО БЫЛИ ПУСТЫННЫМИ И каменистыми. Сегодня же они покрыты парками с тысячами еще молодых саженцев. На одном из этих холмов, на площадке, возносящейся над городом, находится один из самых исполинских памятников, посвященных Сталину в СССР, и, несомненно, самый прочный. Высотой метров пятьдесят (высота скульптуры – 16 м, с постаментом – 51 м. – К. Х.), он отличается мрачными и грубыми цветом и формой: огромный пьедестал из темно-красного гранита, на котором стоит бронзовая статуя диктатора в шинели и сапогах, козырек фуражки надвинут на глаза. Некрасив этот памятник, и, кроме массы и прочности использованного материала, ничем иным невозможно в нем любоваться. Вероятно, он был воздвигнут во время ревностного отношения к Сталину (открытие памятника состоялось в 1950 г., демонтаж – в 1962-м. – К. Х.), но сейчас в Ереване он кажется не на своем месте; лучше бы ему стоять в Москве, где все исполинское у себя дома. Но он останется по той простой причине (самой основательной в СССР), что, в отличие от многих тысяч статуй Сталина из покрашенного мела, этот памятник сделан из камня и металла. Глядя на него, я убеждался, насколько он уродлив, груб и огромен, и мне показалось, что монумент, собственно, находится на своем месте, потому что сталинизм для России европейской традиции значил одно, а для азиатской и окраинной России – другое. Сам Сталин, если бы он был жив и мог наблюдать процесс против него, то, вероятно, отметил бы именно эту разницу в свое оправдание. В самом деле, промышленная революция, то есть его навязчивая идея, достигла блестящих успехов именно здесь, в Армении, и во всех так называемых независимых республиках, образующих южную полосу СССР. Сталин раньше, чем в Москве, был привлечен к суду на Западе, в старых столицах интеллектуальной свободы.

Подготовила Каринэ ХАЛАТОВА

P.S. Не приходится недоумевать или удивляться, что "Месяц в СССР" Альберто Моравиа до сих пор не переведен на русский язык, да и на армянский тоже. К примеру, о "Возвращении из СССР" Андре Жида (1937) и "Русском дневнике" Джона Стейнбека (1948) русский читатель узнал только во время перестройки – в 1989-м. Исчезновение железного занавеса, у которого была цепкая хватка, оказалось иллюзорным. В 1990 году известный историк и писатель Натан Эйдельман верно отметил: "…В течение 50-60 лет сложилась и утвердилась довольно простая схема для оценки взглядов знаменитых западных гостей: использовалась двухцветная шкала "друг – враг", разве что с допущением формулы – "Друг, но кое-что не понял".