ПРИЧАСТНОСТЬ

Майя МАНВЕЛЯН - кандидат физических наук. Автор 3 книг: "Бабушкины сказки", "Ереванский карнавал, или Театр абсурда" и "Бесконечное возвращение". Читатели нашей газеты ее помнят по воспоминаниям о старом Ереване и публицистике "О патриотизме". Сегодня мы  представляем вниманию читателей два ее рассказа.

На высокой горе-горке, на пригорке, да над моим домом живет чудо. Чудо, что попеременно принимает то образ высоченного обелиска с символом вечного круговорота жизни и смерти - аревахачем (солнечный крест) на базальтовых своих боках, то облака в весеннюю пору, то, иногда, самой горы, быть может.

ЧУДО, ГОРДО НОСЯЩЕЕ НАЗВАНИЕ "ЦЕНТР ИСКУССТВ ГАФЕСЧЯН". Дар Родине известного американского собирателя и мецената Джерарда Левона Гафесчяна.

Чудо, или горячо любимый нами ереванский Каскад, широким каменным потоком с вершины сбегает вниз, своенравно преобразуясь в многоуровневое сообщество травертиновых площадок, объединенных в единый архитектурный ансамбль. Знаменитый ереванский Каскад, средоточие столичной жизни. С небывалыми скульптурами, музеями, фонтанами и венчающим их небольшим концертным залом, эдакой ереванской "Олимпией", или "приютом комедиантов", прибежищем смятенных душ.

Глядя через стеклянный задник сцены на вечереющий город и засыпающий Арарат, мы вот уже пару десятков лет наслаждаемся игрой мастеров и музыкой, что переполняет зал, счастливо переживая чувство отстраненности и причастности к богам. Чувство прикосновенья к молодости и неискушенному таланту, прикосновенья к зрелости или покою. Прикосновенья к чуду вдохновенья и совершенства.

Отшумел скорбный праздник. 24 апреля 2017 года. Новая весна. Еще одна... На Олимпе праздник. Играет джазовое трио "Чико и друзья". Бессменный легендарный Чико. Мой незнакомый друг. Армен Тутунджян.

Порыв, прикосновенье, плач. Грозно бьет барабан. Ударник Армен Тутунджян, знаменитый джазмен, наш Чико, вот уже полвека играющий свой армянский танец. Четкий и грозный.

Как пульс героя бой барабана, выпевающего песнь прощанья убиенных наших дедов, захлебнувшихся в море крови своих жен и детей.

Музыка объемлет зал. Стонет контрабас. Девчушка - сама молодость, сама красота - напевом армянского гения - скитальца Арама Хачатуряна вторит барабану - "Сирун Ереван, гарун Ереван, розами устилаешь ты наш путь...", увещевая нас.

Мягко вступает пиано, скорбя о душах невинно убиенных...

Вспоминаются строки Амо Сагияна:

Утесы и скалы стоят на постах

У вечности, словно вопросы.

Я - трепет и дрожь на холодных устах,

На ваших уступах, утесы.

Стоите вы в позах седых королей,

Веками не меняясь в лицах,

Я - капля росы на изгибах бровей,

На ваших гранитных гробницах...

Перевод М.Дудина

Отстраненность. Боль. Чувство причастности к памяти живых и ушедших ТУДА, к Млечному пути по следам уже ушедших... к Tsir Katin...

И СНИЛСЯ МНЕ СТРАННЫЙ СОН...

Меня поймали. И собрались долго и мучительно пытать, затем зверски убить. Дело происходило, по-видимому, в Полисе. Кругом дымился кальян. Наргиле. А палача звали Алекс. Добряк Алекс, малыш Алекс с застывшими в мучительном вопросе глазами. С незабудкой на лацкане пиджака. Было видно, что малыш собрался покинуть Истамбул, чтобы вернуться домой в Ереван, который никогда не видел.

 Я не сопротивлЯлась, да и не могла. МенЯ куда-то вели по темным ночным улочкам Константинополя, заломив за спину руки. Я шла спотыкаясь, не разбирая дороги. Конвойные, что вели меня, выглядели странно: тени с накинутыми на головы мешками. С круглыми прорезями глазниц. В одном из них легко узнавался Владыка, духовный пастырь всех армян. Святейшество позвали для того, чтобы приговоренные без суда и следствия не забыли бы оставить покаянную Господу Всевышнему, которую Владыка совершенно бесплатно доставлял в заоблачные выси через свою канцелярию.

И мне, которой никогда ничего не страшно, вдруг стало тревожно, Я шла, спотыкаясь под тяжестью собственной туши, поправляя наколенники на разбитых коленях. Пытаясь безмолвно выкрикнуть слово "мама".

"И что такое смерть" - думала я наспех. И почему особенно сегодня так страшно умирать? И правду ли говорят, что в могиле - холод? И тьма. Тьма навсегда. И не слышно детского смеха. И что такое это навсегда? И мне, которой никогда ничего не страшно, вдруг стало страшно умирать! Вот ведь недомыслие!

Меня не пытали и даже не убили! Ведь палачи - обычные люди, такие же, как и мы с вами. И иногда им даже присуще чувство меры и что-то человеческое, да, да, не смейтесь, человеческое, как бы это ни казалось странным, чувство сострадания!

ПРОШЛОЙ ОСЕНЬЮ АЛЕКС, ПОКАЯВШИСЬ ПЕРЕД СОБСТВЕННОЙ СОВЕСТЬЮ и Владыкой небесным, поселился в Ереване, обняв жену и новорожденного младенца и достав кальян из чемодана. Сменив профессию палача на профессию ресторатора.

С мучительным вопросом в распахнутых глазах: "И почему это здесь и сейчас, нас, стамбуло-полисских, сирийско-ливанских, египетско-румынских, болгаро-французских, греко-польских, лорийских, гюмрийских, аргентинских и прочих иных население так ненавидит? Откуда само-то оно родом? И не попытается ли теперь всех нас изловить, мучительно пытать, затем убить? И чем претит ему мой истамбульский кальян?"

Вопрос синей дымкой взмыл в воздух, направляясь в небесную канцелярию, на суд Господний...

И снова снился мне сон...

ПОМНИ О СМЕРТИ. Momento mori.